Первая встреча прошла, как нож по стеклу – с царапиной, которую не заметишь сразу, но ощущения неприятные останутся надолго.
Я приготовила пирог, переложила в пакетик яблоки – всё, как мама учила: когда знакомишься со старшими, нужно идти не с пустыми руками.
На кухне пахло курицей и луком, а сама она, Лидия Сергеевна, встретила меня без улыбки – строгий взгляд, губы в ниточку.
– Как твое имя, напомни? – спросила она сухо, не смотря в глаза.
Я чуть запнулась:
– Екатерина…
Она махнула рукой и усмехнулась:
– Хотя нет, не надо. Сынок всё равно через две недели другую приведёт.
В комнате будто потемнело.
Молча поставила пирог на стол; куда-то пропали все слова про “рады знакомству”, все нежные «будем семьёй».
А я стояла, как чужая в чужой квартире.
Честно? Захотелось развернуться и уйти.
Но пересилила. Подождала, пока она выйдет, и только тогда вытерла слёзы.
Иногда самые колючие люди встречают нас в самом начале новой жизни. И от того, как выдержишь, многое меняется дальше.
Вечером я вернулась домой и долго молчала — смотрела на стены, будто искала на них опору. Андрей вошёл с виноватым видом; знал, что произошло. Я с трудом выдавила улыбку:
— А твоя мама всегда так встречает людей?
Он пожал плечами, отвёл глаза:
— Не обращай, Катя. Она у меня характерная. Да и… много женихов, много “невесток” видела.
— Ну, хорошо, — прошептала я, но внутри всё сжалось в тугой комок.
Всю ночь хотелось позвонить маме или лучшей подруге: “Я, наверное, не подхожу им… Может, правда уйти, пока не поздно?” Но вдруг наступило упрямое утро. Я решила: не буду никому ничего доказывать. Жизнь — это не конкурс на понравиться.
В следующие дни держалась на расстоянии: отвечала вежливо, но не навязывалась. Если приглашали — приходила, но без суеты, спокойная. Помогала по дому, когда просили, — но не лезла "дочкой" под руку.
Свекровь смотрела оценивающе, порой бросала колкие фразы при Андрее:
— Ну что, Катя, с пирогами ещё не надоело таскаться?
— А то, что сына моего любишь — уверена хоть? Не передумаешь?
Я или молчала, или тихо отвечала:
— Каждый сам выбирает, с кем ему рядом быть.
Слёзы уходили куда-то ночью, а днём я училась жить без одобрения: работала, строила свой уют, созванивалась с подругами, радовалась мелочам: чашке чая, новым занавескам, мелким успехам по работе.
В какой-то момент себя стало меньше жалко — больше вспоминалось: жизнь — не театр, я никому здесь не должна хлопать по заказу.
Чтобы удержаться, я стала писать маленькие записки себе: «Ты — не временная. Твоя ценность — не в чужих словах».
Самое сложное — не доказывать свою нужность.
Самое важное — чувствовать её для себя самой.
Как это часто бывает, изменилось всё не за день, и не вслух, а в паре мелких столкновений.
Однажды, когда я пришла к ним с Андреем за вещами, Лидия Сергеевна устроила пирушку для родственников — опять фразы с иголочкой:
— Вот и Катя... Ты всё еще с нами? Не передумала — или просто новая волна терпения?
Я почувствовала в себе спокойствие, которого раньше не знала. Чужие слова — как шум за окном.
Я посмотрела ей прямо в глаза, не грубо, а просто по‑человечески:
— Знаете, Лидия Сергеевна, быть для всех “правильной невесткой” мне не нужно. Я не обязана быть кому-то удобной. Ваш сын для меня – важный человек, и если уж выбирать, я буду строить отношения сначала с ним и с собой.
Замолчала — не нагрубила, не хлопнула дверью. Просто выдохнула.
В глазах Лидии Сергеевны мелькнуло удивление — даже, может быть, уважение:
— Вот как?.. Ну, ладно. С характером ты... Это, знаешь ли, бывает даже на пользу.
В тот вечер Андрей впервые обнял меня при матери и сказал, как-то особенно твёрдо:
— Мама, Кате здесь место. И мне с ней хорошо. Надеюсь, ты это примешь.
Затаилась пауза. Потом за столом все молчали чуть длиннее обычного, и даже Лидия Сергеевна положила мне салфетку поближе, будто нечаянно.
Некоторые стены рушатся не громким скандалом, а тихой решимостью не отступать и не повторять чужих обид.