Дом стоял на краю деревни, за остановкой, где автобусы уже почти не ходили. Рядом — покосившийся забор, почерневшие от времени доски сарая, а крыльцо всё ещё держалось — хоть и скрипело под каждым шагом, как обиженный дед.
Марина сидела на краю продавленного дивана и в который раз смотрела в окно: серое небо, пустая дорога, ни души. В чайнике уже давно остыла вода, но подниматься не хотелось — ноги налились ватой. Рядом в полумраке комнаты лежала сложенная детская кофта — подарок от мужа. Сыну было три, он сейчас в садике. Ему пока не нужно знать, что взрослые люди могут так вцепиться в стены, как будто за ними спрятано спасение.
— Ты слышала, да? — Галина Степановна, свекровь, появилась в дверях, как тень. — Я сказала — переписываю на Игорька. Он — первый внук, от Кати. Всё по-честному.
Марина не ответила сразу. Губы у неё дрожали — не от холода, от унижения. Она ждала, что её позовут на разговор, объяснят, может, даже попросят понять. Но всё случилось, как будто её вообще нет. Просто взяли и вычеркнули.
— А мы? — Голос сорвался. — Мы с Лёшей здесь живём. Стены чинили. Крышу перекрывали. Это же наш дом…
— Ты не путай, милая, — Галина сложила руки на груди. — Дом — мой. А что вы тут делали — спасибо скажи. Не голые ж приехали.
Марина опустила глаза. Слова, как мокрые тряпки по лицу. Голые. Спасибо скажи. Будто она не человек, а временное недоразумение в чьей-то чужой жизни.
Лёша в тот вечер задержался. Он всегда задерживался, когда с матерью накалялась обстановка. Словно интуиция подсказывала: «Не лезь. Переждём. Само рассосётся». Только не рассосётся.
Когда в прихожей раздался ключ в замке, Марина даже не обернулась. Он вошёл, поставил пакет на пол, кивнул матери, сел за стол. Молчание было густым, как каша, в которой никто не хотел копаться.
— Лёш, — тихо, но отчётливо. — Твоя мать хочет переписать часть дома на Игоря. Без нас.
Лёша сжал губы. Взгляд — в стол. Тарелка с засохшим супом. Грязная кружка с остатками чая. Ни одного слова.
— Это правда? — Голос Марины стал чуть выше. Она уже не просила, она спрашивала как судья.
— Ну… Мама решила. Я же не могу ей запретить, — он пожал плечами, будто речь шла о смене обоев, а не об их будущем.
— Ты не можешь? — Марина встала. — А я, значит, могу тут жить, растить сына, мыться в корыте на даче и ждать, пока нас попросят выйти?
Галина Степановна фыркнула, не выдержала:
— Ой, да не делай из себя мученицу! У всех трудно! А у вас вообще всё на блюдечке: дом, сад, отопление. Катя — та сама всё тянет, муж ушёл, а она — не жалуется!
Марина закрыла глаза. Катя. Старшая невестка. Любимица. Тихая, покорная, нужная. Всё прощала, всё принимала. А она — Марина — всегда лишняя. Не такая. С характером.
— Я так жить не могу, — сказала она и пошла в комнату.
В коридоре запахло чужими духами — резкими, терпкими. Галина, как всегда, переборщила. У Марины щипало в горле. Она схватила телефон, набрала маму. Сигналы шли долго. Потом тишина. Потом — голос:
— Алло? Мариш? Всё в порядке?
— Мам… Приезжай. Пожалуйста.
Мама приехала через полтора часа, с пуховиком в руках и решимостью в глазах. Валентина Петровна была из тех тёщ, которые долго молчали, но потом — как начнут. Прошлась по дому, по стенам, по молчаливому Лёше, потом направилась прямо в кухню.
— Здравствуйте, — резко. — Я — мама Марины. И хочу понять: как это — на одного внука переписать, а другой — пусть уходит?
— Не ваше дело, — отрезала Галина, наливая себе чай. — Дом — мой. И я решаю.
— Да? — Валентина опёрлась рукой на стол. — А ничего, что моя дочь тут полгода без выходных на огороде вкалывала? Что с ребёнком на руках в больницу моталась, пока ваш сыночек с друзьями шашлыки жарил? Где вы были тогда, хозяйка?
Галина подняла брови, но молчала. Лёша сидел всё так же. Только пальцы дрожали.
Марина стояла в дверях, как будто смотрела кино. Мать — воин. Свекровь — ледяная. Муж — стёртый. И она — между. Не хотела, чтобы так. Хотела — по любви, по-честному, вместе. Но жизнь — не детский рисунок. Тут гуашь давно размазалась.
Валентина подошла к ней, обняла.
— Я не дам вас обидеть. Ни тебя, ни малого.
Марина уткнулась в плечо. И вдруг — всхлип. Потом ещё. Всё накопленное — вырвалось. Комната покачнулась, как после дурного сна. И всё стало ясно: дальше будет трудно. Но по-другому.
Марина проводила маму до кухни, заглянув в глаза Лёше, но он всё ещё застыл за столом, не смея поднять голову. Комната, где они жили, казалась теснее, чем раньше: жалкие квадратные метры, облупившиеся обои, на полу — тот же скрипучий паркет, на котором когда-то танцевали медленный вальс на их свадьбе. Теперь же каждый скрип воспринимался как вызов.
— Ты же слышал, что сказала мама? — шепнула Марина, когда Валентина вернулась в коридор. Шум кипящего чайника доносился из кухни, смешивался с приглушённым голосом свекрови.
Лёша замялся, но наконец сказал:
— Я слышал. Мне… сложно.
— Сложно? — Марина сделала шаг внутрь комнаты, чтобы говорить тише, чтобы Лёша не чувствовал себя загнанным. — Нам всем сложно. Ты знаешь, сколько я выкладывалась в этом доме? Игорек — наш сын, а этот дом — наш дом. Мы ждали, что это будет наше будущее.
Он затянул паузу и провёл рукой по волосам:
— Я не хочу скандалов на всю деревню. Мама боится, что Игорь вырастет и будет без крыши над головой. Она может понять, если объяснить…
— Она меня слышать не хочет, — перебила его Марина. — Она и слушать не собиралась.
С кухни донёсся звук — удар ложки о чашку. Свекровь вышла в коридор, держа в руках две чашки с чаем:
— Что опять происходит? — сухо спросила она. Её абажурная лампа бросала жёлтый круг на стены, где лежали рамки со старыми фотографиями: свадьба 1987 года, первый день рождения Лёши, ещё незаполненные пустые кадры.
— Мы пытаемся договориться, — сказала Марина, чтобы хоть как-то смягчить тон. — Вместо ультиматума можно было бы встретиться за столом без криков.
Галина махнула рукой, чай злобно побулькал:
— Договориться? А ты мне не напоминай лишний раз, что у меня есть чувства. Я тут жила до вас, всю жизнь. А вы ко мне как к препятствию относитесь.
В тишине мелькнули детские игрушки в углу — разбросанные машинки и мягкий мишка с замызганной лапкой. Марина подошла, подняла мишку:
— Помнишь, папа купил его Игорю в первый Новый год? У нас тогда ни рубля не было, но он стоял в этой комнате и улыбался.
Галина геморройно присела на табурет, глядя на игрушку:
— Помню. Но времена меняются.
— Не всё меняется, мам. — В голосе Лёши прозвучало раздражение. — Можно было бы составить нормальный договор, прописать доли, всё по закону. Без героизма и драм.
Свекровь фыркнула и встала:
— Закон? Ты закон в своих глазах видишь? Я пожила при соцреализме, при приватизации, я этим всем прошла. Я знаю, как дома добываются.
— А мы хотим просто жить, — тихо сказала Марина. — Без дедушечных историй.
— Хочется вам жизни? — Галина шагнула к холодильнику, открыла дверь, вынула коробку с молоком. — Наливай чай лучше, — сказала она Лёше и отошла, чтобы перекреститься у фотографии покойного отца.
Марина не выдержала:
— Зачем ты всё равно тратишь силы на борьбу? Мы с Игорем — твоя семья так же, как и он, Катин сын! Почему ты нас ставишь вне закона?
Свекровь развернулась, молча смотрела в глаза невестке: в них читалась обида, усталость и страх, что завтра она окажется одна, с полуразрушенным домом и без наследников, которые к ней не пойдут за утешением.
— Я не ставлю вас вне закона, — прошептала Галина. — Я боюсь, что вы, глупцы, разбазарите дом.
— Мы не глупцы, — смело сказала Марина и коснулась холодной руки свекрови. — Мы друзья, мы семья. Дай нам шанс.
В этот момент в комнату заглянул Игорь: маленький, в синей кофточке с медвежонком. Он держал в руках раскраску и тихо сказал:
— Мама…
Марина опустилась на колени, обнимая сына:
— Мамочка с сыном узнают правду.
Галина опустила глаза на внука, а потом на внучатую кофту, которую держала Марина. Часы на стене пробили полдесятого. Вечер прятал за собой ещё много слов, но первый шаг к примирению уже сделан — просто потому, что рядом оказался залитый лампой угол комнаты, где все они оказались вместе.
— Лёша, — тихо сказала Галина Степановна, когда спустя минуту тишины в комнате вновь заскрипел пол. Она поставила чашку на край стола — рисунок трещинами повторял облупившиеся обои.
— Я… готова выслушать, — добавила она, не отводя глаз.
Марина почувствовала, как сердце чуть замедлило биение. Она поднялась, подошла к столу, взяла в руки те самые бумаги — набросок договора, который вечером вместе составляли она и Лёша.
— Здесь — твоя доля, — сказала она, протягивая лист. — И здесь — наша. И Игоря мы впишем — хоть в условии, хоть в приложение. Всё по-честному, как ты и просила.
Галина вздохнула, провела пальцем по строчке, где было слово «внук». Её губы дрогнули.
— Ты… уверена, что это будет честно? — спросила она, глядя на Мариныно лицо. Дыхание её пересохло.
— Я уверена, — ответила Марина. — Потому что слово дано, и его нельзя нарушить. Я не прошу милости — я предлагаю справедливость.
Лёша тихонько расселся за столом, пододвинул стул Галине. Она села, и в тени лампы её лицо стало мягче, чем за многие вечера.
— Договорим тогда. — Голос её шелестел, словно старые страницы. — Но прописывайте сроки, условия — я не хочу сюрпризов.
— Конечно, — кивнула Марина. — Юрист проверит всё завтра.
Из-за двери доносился приглушённый голос Валентины Петровны — она разговаривала с Игорем, подсказывала ему, где лежат карандаши. Мальчик выглянул в комнату, увидел бабушку и бежал к ней.
— Бабушка, — радостно закричал он, обнимая Галиную ногу.
Свекровь опустила взгляд, и в её глазах мелькнуло что-то тёплое. Она наклонилась, погладила мальчика по голове:
— Ну что, Игорёк, будешь жить со всеми нами?
— Буду, — кивнул он и улыбнулся.
В этот момент по дому прокатилась лёгкая дрожь — то ли от скрипа старого пола, то ли от невидимого облегчения. В угол комнаты упала тень абажура, зажжённого вновь — теперь без того резкого освещения.
Марина подошла, взяла руку свекрови:
— Спасибо, мама.
Галина не ответила словами. Она просто кивнула, и две женщины на миг посмотрели друг на друга — без слов, но с пониманием, что завтра будет другой день, другая борьба, но уже вчетвером: мать, сын, невестка и внучок.
Лёша разлил свежий чай в новые кружки, и кто-то невольно перевернул старую фотографию, чтобы не упала. Блеклые лица из прошлого смотрели на них, словно спрашивая: «Вы всё сделали правильно?»
И в доме повисла не тишина — а лёгкая передышка. Скрипнула дверь спальни, где ждут документ, и — скрипнула пыльная игрушка в углу, напоминая, что жизнь продолжается: с надеждой, с сомнениями, но уже вместе.
Спасибо что дочитали, ставьте лайк подписывайтесь на канал!