(Осторожно, злые спойлеры!)
«Гаг сражается на поле боя, его спасают земляне, а потом 200 страниц ничего не происходит», — это неточная цитата одного из читательских отзывов на повесть братьев Стругацких «Парень из преисподней». Что тут сказать… Человек, натурально, ничего не понял. Эти 200 страниц происходит очень многое, самое интересное, что только может происходить: мы, читатели, исследуем одновременно два мира…
Впрочем, перед тем, как продолжать, я должен сделать небольшое примечание. К этой повести у меня особое отношение. Мне было десять, когда мы переехали из посёлка в город, и я начал обшаривать городские библиотеки — в первую очередь, конечно, в поисках фантастики. И однажды мне попалось в руки многим памятное издание Стругацких с иллюстрациями Евгения Мигунова. Наверняка вы помните эту обложку с ошалевшим от приключений Приваловым:
Впервые этот сборник был выпущен издательством «Детская литература» в 1979 году, но мизерным по тем временам тиражом в 75 тысяч экземпляров, и включал он только два произведения: титульный «Понедельник начинается в субботу» и «Парень и преисподней». Однако потом, в 1987 году, братья-киргизы, спасибо им, в фрунзенском издательстве «Мектеп» (сиречь «Школа») частично скопировали издание, прибавив к нему «Жука в муравейнике», и выдали сносный тираж в 140 тысяч экземпляров, а потом допечатали ещё 160 тысяч. По крайней мере, на библиотеки хватило.
Вот эта-то книга и попала мне в руки. Именно с неё началось моё знакомство со Стругацкими. Стоит ли говорить, сколько восторга вызвал «Понедельник» — первое и, возможно, главное советское фэнтези, к тому же, уморительно смешное. «Жука в муравейнике» я тогда ещё не оценил. Зацепило, конечно, но показалось слишком уж мрачно и невнятно — полагаю, простительное заблуждение для юных лет.
А вот «Парень из преисподней» пошёл на ура. Достаточно простой для детского восприятия, достаточно глубокий, чтобы разбудить мысль, провести необходимые параллели и аналогии, мастерски написанный сюжет захватил меня целиком. К тому же, там было такое шикарное боевое начало! Самое то для «инфантильного милитаризма» моих вкусовых пристрастий в том возрасте.
В общем, детские впечатления, несомненно, должны влиять на моё отношение к повести. Поэтому, несмотря на желание, я совсем не был уверен, что когда-либо стану писать о «Парне из преисподней»: слишком велик риск скатиться в эмоциональность и субъективность.
Почему же всё-таки взялся? Одна из причин уже процитирована. Вот ещё кое-какие суждения о повести (цитирую не вполне точно):
«Это книга про неудачу: нельзя просто поместить человека в шикарные условия, нужна педагогическая программа». (В целом да, но против любой педагогической программы у Гага уже выработан иммунитет, а «неудачи» всё равно не было: Гаг изменился.)
«Повесть о том, что рай — понятие субъективное; рай на Земле не для каждого будет раем; для кого-то свой ад роднее, чем чужой рай». (Опять же, частично так и есть, но гаг возвращается с мыслью о «рае»; не вечная война ему уже нужна.)
«Корней ставит «зеркальный эксперимент»: рассказывает правду Гагу, как когда-то рассказали правду о нём ему самому, только неясно, удался эксперимент или провалился, потому что Гаг выбрал своих» (Домысел; любопытный, но второстепенный.)
Это ещё полбеды, тут, в основном, просто недопонимание, какие-то персональные акценты. Однако есть ещё такое предположение, что Кука съе… (простите, увлёкся):
«Что несет Земля Гиганде? Технический прогресс, превращающий людей в духовных калек, таких как Корней? Пандемию для целей политических манипуляций? Зверскую расправу над лидерами аборигенов? Бездарную пропаганду о том, что для всеобщего мира достаточно устранить лидеров в двух воюющих государствах? Систему социального рейтинга? <…> авторы предлагали читателю судить отсталую жестокую Гиганду с позиции человека будущего-гуманиста. Но читатель может проявить самостоятельность и судить сытую и лукавую Землю будущего с позиции патриота-фронтовика».
Читаешь и не знаешь: что это такое? Жажда бездумного хайпа, ради которого просто механически меняется плюс на минус? Неумная шутка, вроде утверждений о постапокалиптическом мире «Гостьи из будущего»? Целенаправленная идеологическая диверсия с попыткой в пику коммунарам выставить в положительном свете фашиста, гордого жевательным табаком его высочества? С грубым психологическим крючком по типу «Ты умеешь свободно думать, если думаешь, как я тебе говорю»…
А ведь, казалось бы, «Парень из преисподней» — вещь достаточно прямолинейная и прозрачная… Ан нет, оказывается, пришла пора, когда осмысливать её нужно даже не с нуля, а с минуса.
Многие, анализировавшие эту повесть, отмечают, что её восприятие изменилось со временем. В советские годы мы вполне естественно воспринимали черты ожидаемого светлого будущего с его полным торжеством гуманизмом. Гаг и его погрязшая в человеконенавистничестве Гиганда казались чем-то вроде экзотики с налётом «их нравов» — ведь нечто подобное реально происходило прямо тогда, когда мы читали повесть, где-то за рубежом.
Времена изменились, и теперь Гиганда стала нам ближе, а светлое будущее превратилось в экзотику, на которую мы глядим с недоумением.
В самом деле, что это за подозрительное прогрессорство? Экспорт революции, что ли? Так он ещё советским чиновникам «надоел» (с такой формулировкой они отказали в съёмках фильма «Бойцовый Кот возвращается в преисподнюю», нереализованный сценарий которого, написанный Стругацкими, и послужил основой повести).
А нам эти ваши революции и вовсе не нужны. Вдруг там добро, которое не похоже на наше представление о добре? И богатый человек не сможет показать своё богатство, навесив ковров и наставив статуй (знай, мол, наших)?
Повесть, как я уже сказал, простая, но отнюдь не примитивная. В ней много смысловых слоёв. Главным я предлагаю считать прогрессорский. Во-первых, он самый спорный, во-вторых, служит основой для всех остальных.
Для чего вообще потребовалось вмешательство землян на Гиганде? Фантазию о неуёмном желании землян будущего вмешиваться во всё и вся, на которую так любят ссылаться противники идеи прогрессорства, предлагаю отбросить. На Гиганде сложилась угрожающая ситуация. «Задержавшееся» средневековье тормозит естественные исторические процессы и рискует привести к вымиранию целых народов.
Технологии 20-го века обслуживают всё ту же аристократию. Идёт затяжная война между некоей Империей, по-видимому, включающей множество этносов и сопоставимой по масштабам с колониальными империями, и более-менее самостоятельным герцогством Алайским.
Война, по-видимому, носит характер борьбы за колонии. О безымянный деревушке, в которой начинается повесть, Гаг говорит: «Сроду я таких деревень не видел и не знал даже, что такие деревни бывают». Похоже, действие разворачивается в краях, далёких от привычного Гагу алайского пейзажа.
Война затянулась. Воевал ещё отец Гага, теперь воюет он — может, и после перемирия, но на мирной жизни временное прекращение огня уже не сказывается. А скорее, очередная горячая фаза конфликта длится уже, по меньшей мере, три года, потому что три года прошло с тех пор, как Гага, беспризорника, вытащили из-под лестницы, где он «жрал кошек», и стали учить военному ремеслу.
Противостоянию Империи и Алайского герцогства уже не один век. На вопрос Корнея об учёном Ганге Гнуке, утверждавшем множественность обитаемых миров, Гаг отвечает: «Имперские фанатики повесили его за ноги и расстреляли из арбалетов… — Гаг замялся. — Вот точной даты я не помню, виноват. Но это было до первого алайского восстания».
Итак, ещё в эпоху арбалетов (т.е. при «естественном» феодализме) уже были попытки отделиться от Империи. Вероятно, герцоги опирались на национализм алайцев, которые этнически отличаются от основного национального состава Империи. Прозвище имперцев — «крысоеды» — вполне может быть националистическим оскорблением.
Этот мотив не подчёркнут в повести, но, на мой взгляд, достаточно прозрачно угадывается за частым упоминанием определения «алайский» и обращениями к истории планеты, чего, кстати, обычно не бывает в произведениях Стругацких. Но в «Парне из преисподней» они «смотрят глазами Гага», а его мозг, несомненно, должен быть набит «историческими свидетельствами превосходства» алайцев.
В эпоху средневековья противостояние вполне могло тянуться веками. Но со временем — с ростом колониальных владений — войны становились всё более жестокими. Давно изжившая себя феодальная система трещит по швам, и держится, вероятно, лишь за счёт того, что дворянство обеспечивает государство кадровыми военными, которые нужны постоянно.
На сей раз война идёт на истощение, на уничтожение. Аристократии не хватает — и герцогу приходится идти на формирование новой аристократии: элитных военных подразделений. Теперь и беспризорник из-под лестницы может почувствовать себя кем-то вроде аристократа.
Он — член боевого братства! Ему позволено свысока смотреть на остальных людей. На «тыловую вошь» — дикобразов, из которых приходится наспех сколачивать боевые части, на гражданских (можно шлёпнуть кого-нибудь под горячую руку, и тебя, после имитации расстрела, просто по-тихому переведут в другую часть), на бесполезного «хлюпика» Данга. В силу малолетства его очень просто держать на коротком поводке с помощью нехитрой системы поощрений. Для него мечта услышать обращение к себе «брат-храбрец», счастье — ощутить вкус жевательного табака его высочества. Маленькая радость — поучаствовать в пытках пленных…
Голод плюс пропаганда плюс национальное превосходство — опасный коктейль. Германию он в своё время опьянил крепко.
Прогрессорская операция требовалась, чтобы прекратить самоубийственную войну и дать дорогу естественным историческим процессам. Не решить проблемы гигандийцев, а дать им возможность самим решить эти проблемы и найти путь в будущее.
Сами Стругацкие, если верить Борису Натановичу, не слишком высоко ценили «Парня из преисподней», считая, что в нём нет ничего для них нового. Но, полагаю, это суждение можно списать на лукавство младшего из братьев, с которым он проводил ревизию творческого наследия в «Комментариях к пройденному».
«На протяжении многих лет главным возбуждающим к активности и вдохновляющим элементом в нашей работе было сознание того, что мы пишем каждый раз нечто ранее не писанное — если не по идее своей, то значит по форме, если не в мировом масштабе, то хотя бы в пространстве отечественной литературы, или хотя бы в рамках личного писательского опыта», — утверждает он.
И тут же прибавляет:
«Суть сюжета стопроцентно содержалась в давнем образе, порожденном воображением Руматы Эсторского: гадкий паук Вага Колесо, оказавшийся вдруг в мире Полудня». А ведь это не так уж и мало для новизны! Это действительно интересный поворот темы. Кроме того, вместо «гадкого паука Ваги», который просто по уровню образованности не мог воспринять практически ничего, что увидел бы в мире Полдня, авторы придумали достаточно образованного курсанта элитного подразделения.
И, главное: «Думать за Гага, вживаться в Гага, смотреть на мир Полудня глазами Гага – оказалось интересно в достаточной мере, чтобы получить от работы над (заказной, по сути) повестью известное удовлетворение». Интересный образ — разве это не «нечто ранее не писанное <…> в рамках личного писательского опыта»?
Отчего же такие неласковые воспоминания о повести? «Заказная»… Кто мог её «заказать», если до сих пор был только отвергнутый сценарий? Правда, скорее, в том, что придуманный сюжет «окупился» лишь частично: аванс за сценарий братья получили, но фильм так и не был принят в производство. Чтобы задумка принесла максимум дивидендов, Стругацкие и переделали её в повесть. Писалась она, по воспоминаниям Бориса Натановича, легко. То есть изначально идея им нравилась.
Но ко времени написания «Комментариев к пройденному» Борис Натанович, видимо, как ни старался, не смог придумать, какой бы антисоветский посыл найти в этой повести. А значит, её следовало назвать творческой неудачей и расписаться в разочаровании ею — примерно как в случае с «Малышом», блестящим фантастическом произведением, над которым осталось только уронить скупую либеральную слезу: такая вещь — и без политического подтекста…
На самом деле в «Парне из преисподней» Стругацкие поставили один из самых важных для себя вопросов. Путь в будущее, путь от варварства к Полдню — миру, в котором им хотелось бы жить — больше всего интересовал братьев в зрелый период творчества. Что нужно, чтобы люди начали меняться? Ответ Стругацких — воспитание, а в социальном плане — возможность реализовать воспитание.
Но что делать с этаким вот Гагом — бодрым фашистом, уже вполне сформированным и почувствовавшим вкус своей исключительности? Он ведь не один такой. Смогут ли «Бойцовые Котята» и их аналоги принять новую систему ценностей? Или будут до конца сопротивляться переменам? Полагаю, это был главный вопрос, который хотел решить Корней, забирая Гага к себе. Во всяком случае, он хотел присмотреться к Гагу — к одному из тех, на кого будут опираться осколки старой власти после прогрессорской операции, как в герцогстве Алайском, так и в Империи.
Спасение Гага было делом случая. Что привело Корнея именно в ту деревню, мы точно не знаем, вероятно, он просто наблюдал за развитием событий. Прорыв имперцев был неожиданностью, перемена ситуации на фронте могла повлиять на планы землян, поэтому потребовалось изучить обстановку вблизи. Во всяком случае, ясно, что Корней не был внедрён — для алайца или имперца было бы странно иметь рукой звездолёт.
Лично я не исключаю, что Корней намеревался спасти Гепарда, о котором говорил, что в том погиб великий педагог. Не сумев это сделать, пожалел паренька, превратившегося в живой факел. Никаких определённых планов на Гага у него не было. Из разговора с врачом ясно, что Гага собирались тем или иным способом подержать в стороне, пока не кончится прогрессорская операция. В процессе разговора Корней принимает решение забрать Гага к себе. С вероятностью, что тот ему «может понадобиться», о чём он прямо говорит Гагу.
Этот момент так и не настал. Гаг слишком трудно поддаётся «перевоспитанию». Он слишком привык к своему образу мыслей, видит вокруг лишь лукавство и коварство — ничего, кроме враждебного отношения к Гиганде он и помыслить не может. От его родины, как он считает, Земле нужны только рабы: кто-то же должен вкалывать, чтобы у них тут всё было так замечательно. Это, опять-таки, то, что сам он сделал бы со слабейшим.
Да и воспитатель из Корнея не лучший. Лично я полагаю, что «интуитивное решение» он принял, видя, что Гаг инстинктивно относится к нему как к офицеру, и решил, что сможет сыграть на привычке чинопочитания — буквально заставить Гага развиваться. Однако трюк не сработал. Не мог сработать: нет у Корнея педагогического таланта. Вероятно, ему вообще трудно выстраивать личные отношения. Он прекрасно чувствует себя в социуме, его уважают сотрудники, но семья у него развалилась. Даже с сыном отношения не сложились — возможно, по той же причине, по которой Корней не смог уделять достаточно внимания Гагу: «Не времени…»
И всё-таки атмосфера Земли что-то меняет в одураченном пропагандой мозгу Бойцового Котёнка. Как это произошло — трудно сказать. Может быть, Гаг просто видел, что привычный образ мыслей приводил его к чувству стыда — начиная от обелиска над братской могилой, который он приказал разрушить Драмбе, чтобы «проверить сразу всё»: и Драмбу, и Корнея; и заканчивая избиением Данга, потому что ему нечего было ответить на вопрос случайных свидетелей: «Зачем это?» «Откуда я знаю, зачем?» И на душе потом — «гадостно донельзя»
Земля оказалась сильнее, и на Гиганду, угрожая автоматом людям, которые заведомо не сделают ему ничего плохого, возвращается уже не тот Гаг, который заживо горел под безымянной деревушкой. Тот Гаг пинками заставлял «дикобразов» выталкивать из грязи ракетомёт, новый — сам навалился плечом на застрявший в грязи грузовик с двадцатью тысячами доз вакцины. Новый Гаг — стерпел оплеуху и брань от водителя, которого раньше охотно потоптал бы сапогами. И в «стареньком, немощном, грязном» военвраче вдруг увидел человека Земли: «Гаг вдруг почему-то увидел перед собой залитые солнцем комнаты, огромных, красивых, чистых людей в комбинезонах и пёстрых рубашках, и как вспыхивают огни «призраков» над круглой поляной… Это было словно наваждение».
На самом деле, немного странно читать в воспоминаниях Бориса Стругацкого, что братья не могли определиться с отношением к своему персонажу. Одно дело, что Гаг им удался на славу — получился глубоким и убедительным. Но вот — «хороший он человек или плохой?» — это и правда странный вопрос. О Гаге ещё рано выносить суждение. На последней странице повести он ещё только начинается как человек.
Земля соскоблила с него грязь алайского образа мыслей, грязь пропаганды, грязь, я бы сказал, «алайской мечты» о торжестве ненависти, о самоутверждении за счёт втаптывания в грязь других, о коврах и статуях («знай, мол, наших») и о герцогском жевательном табаке за щекой. Мы ещё не знаем, кем он будет, но у него уже есть возможность кем-то стать.
И это один из немногих по-настоящему оптимистичных финалов у Стругацких — что делает «Парня из преисподней» непохожим на большинство их произведений зрелой поры.
И вот какая штука получается. Повесть, по сути, рассказывает о том, как сложно, но всё-таки возможно сделать человека из низовой фашистской мрази. Но уже один из авторов, по тем или иным причинам, принизил её значение, затуманил смысл, пустившись в неуместные рассуждения о том, хорош или плох Гаг.
А мы, читатели, набросились на яркий образ, как мотыльки на фонарь, и увлечённо стали играть в Гиганду, сочинять гимн Бойцовых Котов, мастерить ролевухи, клепать ролики. Первая глава вдруг стала единственной, заслуживающей внимания. Мы заигрались в Гиганду. А она стала ближе.
И если уже появились мнения о том, что Гаг из первой главы — образец для подражания, значит, обязательно надо возвращаться к этой повести, откапывая её настоящее значение.
Потому что плюрализм мнений, конечно, штука хорошая, но только как инструмент поиска истины, а не самоцель. А если мы сегодня будем замирать от счастья при мысли, что каждый человек имеет право высказывать любую глупость, то завтра будем замирать от счастья при мысли о герцогском табаке.
#Стругацкие #фантастика #советская_фантастика #Гаг #Парень_из_преисподней