Статья из альманаха "Краевед Черноморья" за 1997 год.
Автор: М.Минеев
На счету Михаила Минеева, ведущего археолога Геленджикского историко-краеведческого музея, заведующего отделом истории древнего общества, ряд научных работ по вопросам военной истории: в частности, он занимался исследованиями службы на Черноморской береговой линии М.Ю.Лермонтова, деяний А.А.Вельяминова, Н.Н.Раевского, декабристов...
В последние годы им были созданы две экспозиции: “Кавказская война в художественных образах” и “Адыгейские древности”, получившие высокую оценку специалистов и посетителей.
18 января 1993 года несчастный случай оборвал жизнь М.Г. Минеева, талантливого ученого и прекрасного организатора археологических экспедиций.
Кавказский маршрут М.Ю. Лермонтова в пору его первой ссылки до настоящего времени остается проблемой, до конца не разрешенной многочисленными исследователями жизни и творчества поэта, начиная с его первого биографа П.А. Висковатого.
Накопленные, и в немалом количестве, документальные материалы об этом периоде кавказской службы Лермонтова настолько разноречивы, что позволяют исследователям столь же разноречиво интерпретировать имеющиеся документы и факты, выстраивая логические гипотезы и выводы как в пользу участия Лермонтова в экспедиции генерала Вельяминова, так и против этого, примерно, с одинаковой степенью достоверности и правдоподобности. Между тем, участие Лермонтова в экспедиции 1837 года (хотя бы на каком-либо ее этапе) связано с вопросом о возможности его пребывания в Геленджике, и здесь толкования исследователей так же взаимно исключают друг друга.
Суть официальной версии, созданной лермонтоведами И.Л. Андрониковым, В.А. Мануйловым, Е.И. Яковкиной и некоторыми другими, сводится к следующему: поскольку Нижегородский драгунский полк, в который был переведен Лермонтов, в 1837 году не должен был принимать непосредственного участия в боевых действиях, доброжелатели поэта — А.И. Философов, П.И. Петров, В.Д. Вольховский — добились прикомандирования Лермонтова к отряду генерал-лейтенанта А.А.Вельяминова, чтобы дать ему возможность в боевой экспедиции 1837 года заслужить “прощение”. Далее цитируем по Лермонтовской энциклопедии”: “...Однако непредвиденные обстоятельства нарушили эти планы. Весной 1837, когда экспедиция только еще готовилась, Л. заболел. Принято считать, что по этой причине он не принял участия в операции. Однако Л. знал, что его хотят не только направить в экспедицию, но и “подать” царю на смотре, назначенном в Анапе, а фактически проведенном в Геленджике 20-21 сент. 1837. Срок этот был определен заранее. Весеннюю экспедицию 1837 Вельяминов планировал так, чтобы до царского смотра войска могли отдохнуть и привести себя в порядок. Боевые действия начались 15 мая и закончились 2 сент. (Отметим, что войска экспедиции сосредоточились в Ольгинском 23 апреля, в действительности, отряд выступил в поход 9 мая, а завершились военные действия 8 сент. — М.)
Рапорт о болезни Л. подал 13 мая. В конце мая он начал лечиться — принимал ванны в Пятигорске, встретился там с Вольховским и узнал о сроках экспедиции и смотра.
Известно, что Л. прибыл в Тамань только в 20-х числах сент., узнал об отмене осенней экспедиции и из Ольгинского укрепления отправился в свой полк. Случайным ли было его опоздание на царский смотр в Геленджике или намеренным? Вряд ли состояние здоровья удерживало Л. Присутствовать на царском смотре он, очевидно, не хотел и принял по этому поводу твердое решение. Он предполагал быть в отряде после отъезда Николая I. Тем временем экспедиция была отменена. Л. направили в полк” (2).
На чем же основываются исследователи, придерживающиеся данной версии?
На основании имеющихся документов ими выстраивается цепочка фактов и событий, относящихся к апрелю-сентябрю 1837 года, на первый взгляд достоверных и вроде подтверждающих их предположения.
В качестве образца можно привести построения В.А.Мануйлова и С.Латышева: “...13 мая 1837 г. Лермонтов подал в Ставрополе рапорт о болезни и был помещен сначала в ставропольский военный госпиталь, а затем — в пятигорский (3). 18 мая поэт был еще в Ставрополе — сохранился его рисунок с датой и надписью “Сцены из ставропольской жизни (4). 31 мая Лермонтов в Пятигорске написал письмо к МА.Лопухиной (5). 2 июня Лермонтов по месячным отчетам полка находится в пятигорском госпитале (6).
4, 13, 26 и 30, согласно существующим записям, покупал билеты “на пользование серными минеральными ваннами” в Пятигорске (3). В начале июля поэта видел в Пятигорске В.Д.Вольховский, о чем он написал в письме А.И.Философову (7). 6, 11, 15, 21 и 26 июля Лермонтов опять принимает ванны в Пятигорске (3). 18 июля он из Пятигорска пишет письмо бабушке (5). В сентябре Лермонтов ездил в Тамань, сохранились бумаги о “прогонных деньгах” на эту поездку (3). 28 сентября была написана резолюция на отношение командования о возврате аттестата “на провиант казенному деньщику прапорщика Лермонтова, так как Лермонтов в действующем отряде не находится” (3).
29 сентября Лермонтов приехал в станицу Ольгинскую, где получил предписание, в котором говорилось: “Во внимание, что ваше благородие прибыли к действующему отряду по окончании первого периода экспедиции, а второй период государь император высочайше повелел соизволить отменить, я предписываю вам отправиться в свой полк...” (3). 22 сентября Лермонтову было выдано в Ставрополе свидетельство о его болезни (ревматизм) и лечении. Отметим, что во второй части этого документа, не упомянутой B.Мануйловым, по-видимому, потому, что его не устраивало ее содержание, говорится следующее: “...По выздоровлению же, согласно воли г. командира отдельного Кавказского корпуса, изъясненной в рапорте начальника корпусного штаба генерал-майора Вольховского г. командующему войсками на Кавказской линии и в Черномории от 10 июля № 614, командирован был в действующий за Кубанью отряд, для участвования в делах против горцев” (3).
В написанном тогда же письме своему другу C.А.Раевскому поэт сообщает: “...Я приехал в отряд слишком поздно, ибо государь нынче не велел делать вторую экспедицию, и я слышал только два, три выстрела...” (8). Это факты, собранные за долгие годы лермонтоведами (9).
Попытаемся хотя бы кратко проанализировать характер тех документальных материалов, которыми оперируют данные исследователи.
Начнем с вышеупомянутых писем. Аргументация, основанная на них, далеко не бесспорна, поскольку автографа основного документа — письма Лермонтова С.Раевскому не существует (8), нет и копии, а текст письма был воспроизведен в воспоминаниях А.П.Шан-Гирея, причем рукопись их также не сохранилась. Что касается писем Лермонтова к М.Лопухиной (5) и Е.А.Арсеньевой, в котором поэт сообщает, что по выздоровлении собирается присоединиться к эскадрону своего полка в Анапе, то на их автографах не указаны ни место, ни время их написания — они датированы исследователями по содержавшимся в них указаниям на близкий отъезд Николая I на Кавказ (10).
Относительно фактов покупки Лермонтовым билетов на пользование минеральными ваннами (3) можно сказать, что основывать на них серьезные выводы рискованно, поскольку приобретение билетов еще не означает непременного пользования поэтом ваннами. Следует иметь в виду, что такие билеты были приобретены Лермонтовым и накануне роковой дуэли 15 июля 1841 года...
Кстати будет упомянуть здесь о записках Н.Н.Сатина, в которых говорится о знакомстве Лермонтова с В.Г.Белинским в Пятигорске летом 1837 года. Одна содержащаяся в них фраза наводит на некоторые размышления: “...B 1837 году мы встретились (с Лермонтовым — М.М.) уже молодыми людьми и, разумеется, школьные неудовольствия были забыты. Я сказал, что был серьезно болен и почти недвижим; Лермонтов, напротив, пользовался всем здоровьем и вел светскую рассеянную жизнь”.
Перейдем теперь к наиболее, казалось бы, достоверным источникам — документам из архивов военных канцелярий. К сожалению, и они носят столь же противоречивый характер: из анализа одних как будто следует, что Лермонтов не был в числе участников экспедиции генерала Вельяминова, другие (в их числе рапорт начальника штаба Отдельного Кавказского корпуса генерал-майора В. Д.Вольховского от 10.07.1837 г. с отметкой “об исполнении” и уже упоминавшееся свидетельство, данное прапорщику Лермонтову 22 октября 1837 г.) утверждают, что после лечения поэт был направлен “в действующий за Кубанью отряд для участия в делах против горцев” уже 15 июля. Обращает на себя внимание тот факт, что В.А.Мануйлов, Е.И.Яковкина и некоторые другие без каких-либо сомнений связывают воедино военно-канцелярские документы, относящиеся к июлю и сентябрю 1837 г., не задумываясь, похоже, над тем, что они могут иметь самостоятельное значение и заслуживают отдельного анализа.
В этом плане представляет особый интерес письмо того же В.Д.Вольховского родственнику Лермонтова генералу А.И.Философову которое имеет смысл привести полностью: “Письмо твое, любезнейший и почтеннейший Алексей Илларионович, от 19 мая, получил я только в начале июля в Пятигорске и вместе с нашел там молодого родственника твоего Лермонтова. Не нужно тебе говорить, что я готов и рад содействовать добрым твоим намерениям на счет его: кто не был молод и неопытен! На первый случай скажу, что он по желанию ген. Петрова, тоже родственника твоего, командирован за Кубань в отряд ген. Вельяминова: два, три месяца экспедиции против горцев могут быть ему небесполезен это предейственное прохладительное средство, а сверх того, лучший способ заглушить проступок. Государь так милостив, что ни одно отличие не останется без внимания его. По извращении Лермонтова из экспедиции постараюсь действовать насчет его в твоем смысле” (8).
Обратимся теперь к мемуарным свидетельствам современников Лермонтова, которые исследователи подчас истолковывают весьма своеобразно.
Как следует из документов архива московского генерал-губернатора, Лермонтов выбыл из Москвы 10 апреля 1837 г. (12) и должен был попасть в Ставрополь к 15 апреля, а оттуда в экспедицию генерала Вельяминова. Туда же волонтером от кавалергардского полка направляется его будущий убийца С.Н.Мартынов. Так вот, по воспоминаниям Мартынова, он после 10 апреля еще две недели регулярно встречался с Лермонтовым в Москве (13). Оставляя в стороне личность “свидетеля”, отметим, что двухнедельная задержка тем не менее не помешала Мартынову принять участие в экспедиции, а Лермонтов, по мнению отдельных исследователей, по этой причине принять участие в походе вообще (!?) не смог (3).
Своеобразно трактуются также воспоминания участников экспедиции генерала Вельяминова к Геленджику в 1837 г. Г.И.Филипсона (14) и М.Ф.Федорова (15). Воспоминания же Э.В.Бриммера (16) почему-то ни в одном исследовании не упоминаются.
Во всех этих воспоминаниях Лермонтов не упомянут в числе участников экспедиции, как, впрочем, и многие другие офицеры вельяминовского отряда, численность которого составляла около 12 000 чел. (17).
Ведь авторы мемуаров могли попросту с Лермонтовым не встретиться, да и он мог — допустим такую возможность — принимать участие в боевых действиях только на отдельных участках экспедиции.
Следует, наконец, иметь в виду, что в 1837 году поэт Лермонтов был еще сравнительно мало известен в кругу офицерства, афишировать же свое авторство стихотворения “На смерть поэта” он, по понятным причинам, вряд ли стремился, в то же время прапорщиков в Кавказской армии было великое множество. И, тем не менее, делается вывод: в воспоминаниях не назван — следовательно, не участвовал...
Некоторые указания на маршрут Лермонтова содержит его повесть “Тамань”, но полностью отождествлять маршрут Печорина с маршрутом автора произведения и делать из этого далеко идущие выводы безусловно нельзя (18).
Отдельные авторы, пытаясь привлечь косвенные “доказательства”, рассуждают, к примеру, так: если бы Лермонтов добирался от Тамани до Геленджика морем, то впечатления от такой поездки непременно должны были отразиться в его творчестве, а поскольку этого нет, делается столь же безапелляционный вывод: поэт на Черноморской береговой линии и в Геленджике не был (19).
Суммируя все изложенное, можно сделать вывод, что исследователи, полностью отвергающие саму возможность участия Лермонтова в экспедиции Вельяминова в 1837 году (и, следовательно, исключающие возможность его пребывания в Геленджике) с некоторыми разночтениями сходятся на следующем: Лермонтов, высланный из столицы и назначенный в Нижегородский драгунский полк в составе Кавказской армии, а затем в экспедицию Вельяминова, по болезни четыре месяца (с мая по сентябрь) находился на лечении в Пятигорске. Только в конце сентября, пропустив царский смотр в Геленджике, он прибывает в отряд Вельяминова, расквартированный в Ольгинском укреплении и, ввиду окончания экспедиции, получает предписание следовать в свой полк в Караагач (Грузия), а оттуда — на царский смотр в Тифлис. После смотра 10 октября 1837 г. (!) ему было объявлено (заочно!?) “высочайшее прощение” и приказ царя о переводе обратно в гвардию (3). “Совпадение обстоятельств” — царский смотр 10 октября и приказ о переводе в гвардию от 11 октября, отмечаемое летописцем Нижегородского драгунского полка В.Потто (20), Е.И.Яковкина не считает заслуживающим внимания: по ее мнению, драгуны-однополчане Лермонтова своим прекрасным видом сумели рассеять мрачное настроение царя и этим воспользовались доброжелатели поэта (3). Аргумент, на мой взгляд, достаточно легковесный.
Сторонники участия Лермонтова в экспедиции 1837 года П.А.Висковатый (1), А.В.Попов (7), Д.М.Романов (10) и другие, используя те же вышеперечисленные источники, однако трактуя их по-иному, основываются еще и на таких серьезных военно-канцелярских документах, как послужные списки (формуляры) Лермонтова.
Формуляры, в которых зафиксировано прохождение Лермонтовым воинской службы на Кавказе, несколько. Записки в них по большей части отличаются некоторой неопределенностью: “1837 года находился в экспедиции за Кубанью под начальством генерал-лейтенанта Вельяминова, в каких же походах неизвестно” (21). Этим, впрочем, достаточно убедительно удостоверяется сам факт участия Лермонтова в экспедиции генерала Вельяминова; что же касается фразы “в каких походах неизвестно”, то при общеизвестной, хотя бы по мемуарам, путанице с делопроизводством в канцеляриях штабов Кавказской армии это не должно удивлять.
Зато в послужном списке, составленном уже в полковом штабе Тенгинского полка в 1840 году, когда Лермонтова представляли к награде за сражение под Валериком, указано: “1837 года с 21-го апреля, в экспедиции для продолжения береговой укреп-ленной линии на восточном берегу Черного моря от крепости Геленджика до устья реки Вулана в бывших во время оно перестрелках под командою генерал-майора Штейбена при конвоировании транспортов с разными запасами из Ольгинского Тет-де-пона в Абинское укрепление и обратно. Апреля 26-го на реке Кунипсе; 29-го близ Абина под командою командовавшего войсками на Кавказской линии и Черномории генерал-лейтенанта Вельяминова; 2-го при следовании отряда из Ольгинского Тет-де-пона к крепости Геленджику; мая 10-го в сильной перестрелке в Гумбанском лесу; 11-го на Богоиокской долине; 12-го близ Николаевского укрепления; 17-го на долине онаго; 23-го у перевала Вородобуй (Вордовюе); 24-го на реке Дуаб;25-го на речке Пшад и на бывших фуражировках около сей речки; мая 29-го, июня 2-го, 5-го и 22-го в деле при сожжении контрабандных турецких суден на речке Шапсухо, под командою капитана 1-го ранга Серебрякова при движении из Новотроицкого укрепления к речке Вулан; июля 11-го Кариок; 12 при урочище Шапсухо; 13-го при урочище Чеснчуаш; 14-го на речке Вулан при построении Михайловского укрепления во время фуражировок на речке Вулан; июля 31-го, августа 2-го, 23-го и
26-го при возвращении отряда к крепости Геленджику; сентября 2-го, 3-го, 4-го, 5-го, 6-го и 7-го чисел при следовании к берегам реки Кубани и в бывших перестрелках с 25-го по 29-го число того же месяца”.
Достоверность именно этих записей и подвергается сомнению исследователями, стоящими на позициях принципиального отрицания участия Лермонтова в экспедиции 1837 года.
Вот, в частности, как оценивает их В.А.Мануйлов: “...Нельзя доверяться некоторым датам, включенным в послужные и наградные списки Лермонтова. Эти списки составлялись в военных канцеляриях наугад, полковые писаря указывали дату и географические пункты, учитывая реальное продвижение воинских частей, мало задумываясь над тем, где в действительности находился Лермонтов или какой-либо другой офицер. Сопоставление послужных и наградных списков с другими материалами часто убеждает в сомнительной достоверности официальных документов, носивших чисто формальный характер” (24). И еще одна цитата из статьи того же В.А.Мануйлова: “...Можно предположить, что и в этот раз, получив распоряжение подготовить наградные документы на Лермонтова за подвиги в боях 1840 года, полковый адъютант, составлявший список, перечислил в нем все боевые действия полка за период, когда в нем числился Лермонтов” (3).
Что касается последней цитаты, то нужно заметить, что речь здесь идет явно не о 1840 годе (автор как будто не сомневается в участии Лермонтова в боевых действиях Чеченского отряда), а о событиях 1837 года, и тогда возникает вопрос, ответа на который мы у В.А.Мануйлова не найдем: какой полк он имеет в виду? Если Тенгинский, четыре батальона которого участвовало в экспедициях генерала Вельяминова, то Лермонтов в нем в 1837 году не числился; если Нижегородский драгунский, куда он был переведен, то ни одно подразделение этого полка в походе 1837 года участия не принимало.
Здесь будет уместно привести еще один пример той канцелярской путаницы, что царила в штабах Кавказской армии. В период между составлением двух этих (назовем их “полными”) формуляров от 30 октября 1840 года и 1841 года, в штабе Тенгинского полка был составлен еще один послужной список — ’’сокращенный”, датированный 4 декабря 1840 года, в котором повторяется фраза “в каких же походах неизвестно”. Это тем более удивительно, что список венчает подпись командира полка Л.В.Выласкова, хотя, как удалось установить, еще 2 октября того же года командиром Тенгинского пехотного полка Николай I назначил полковника С.И.Хлюпина, вступившего в должность
10 ноября. Как мог Выласков подписывать официальные бумаги через два месяца после своего увольнения от службы, остается загадкой (25).
Впрочем, канцелярская неразбериха характерна не только для писарей Кавказской армии. Так, в “Лермонтовской энциклопедии” утверждается, что Семен Ильич Хлюпин был полковым командиром тенгинцев уже с 1939 года (2)...
Однако, вернемся к словам профессора В.А.Мануйлова, в которых содержится слегка завуалированный намек на то, что налицо сознательная фальсификация послужного списка Лермонтова от 30 октября 1840 года. А не приписаны ли поэту, попросту говоря, боевые заслуги с целью получения “высочайшего прощения”? — таковы, как мне кажется, предположения известного лермонтоведа. О том, что доброжелатели поэта, среди которых были и весьма влиятельные лица, хотели помочь ему, общеизвестно. Вот они и переписали, по мнению В.А.Мануйлова, в послужной список Лермонтова весь перечень сражений с горцами, выпавших на долю отряда Вельяминова с апреля по сентябрь, полагая, что столь длительное участие в боевых действиях даст ему основания рассчитывать на награду.
Тем более, что послужной список от 30 октября 1840 года служил приложением к наградным документам за сражение при Валерике, по которым Лермонтов представлялся к ордену Станислава III степени (2).
Далее, по мнению В.А.Мануйлова, дело происходило следующим образом: “...Оба этих документа вместе ушли в Петербург и попали в руки Николая I. Вот тут и будет уместным предположить, что список мнимых подвигов Лермонтова в 1837 г. сыграл свою отрицательную роль в дальнейших событиях. Царь хорошо знал, что в 1837 г. Лермонтов не участвовал в боях, он вообще прекрасно был осведомлен о всех его “передвижениях по службе”, более того, император сам лично принимал в Тифлисе парад Нижегородского драгунского полка и знал, что Лермонтова не было на смотру... И вот теперь царь читает документ, где написана неправда: он-то знает, что Лермонтов в 1837 г. был не на передовых позициях, а в Пятигорске, что и описал в “Княжне Мэри”. Значит, решил он, и все сообщения о подвигах в Валерикском сражении и других походах 1840 года не заслуживают веры, просто за Лермонтова хлопочут друзья, пытаются вернуть его в Петербург. Так не бывать этому! И появилось приказание: “Дабы поручик Лермонтов непременно состоял налицо во фронте, и чтобы начальство отнюдь не осмеливалось ни под каким предлогом удалять его от фронтовой службы в своем полку” (25).
Из всех наградных списков Лермонтов был вычеркнут.
Конечно, мы не знаем в точности ход рассуждений царя, но наше предположение весьма правдоподобно” (9).
Прежде чем перейти к подробному анализу содержания вышеприведенной цитаты, отметим, что в изложении А.В.Мануйлова, очевидно, для большей убедительности, сознательно связаны воедино два разных эпизода, происходивших в разное время, а именно: представление Лермонтова к ордену Станислава III степени за храбрость в сражении при Валерике, на которое в 1840 году “Государь-император, по рассмотрении доставленного о сем офицере списка, не изволил изъявить монаршего соизволения на испрашиваемую ему награду” (26); предписание о том, чтобы “...поручик Лермонтов непременно состоял налицо во фронте”, которое содержалось в резолюции Николая I на представление Лермонтова к награждению золотой саблей “За храбрость” и к возвращению в гвардию за осеннюю экспедицию в Большой Чечне и относится к 1841 году.
Зачем понадобилось В.А.Мануйлову объединять таким образом два разновременных события? Чтобы придать большую убедительность своему утверждению о резкой реакции царя на представление Лермонтова к награждению орденом и послужной список от 30 октября 1840 года. Однако нетрудно заметить, что, в отличие от
1841 года, тогдашняя реакция Николая I была довольно сдержанной.
Займемся теперь анализом "предположения” профессора В.А.Мануйлова и начнем его с установления местонахождения друзей поэта, которые “пытаются вернуть его в Петербург” и могли бы быть реально причастными к составлению формуляра от 30 октября 1840 года. Среди них прежде всего числились родственник Лермонтова со стороны матери генерал-майор П.И.Петров и начальник штаба Отдельного Кавказского корпуса, товарищ Пушкина по лицею В.Д.Вольховский.
Однако, когда составлялся формуляр, ни Петрова, ни Вольховского на Кавказе уже не было.
Вряд ли можно всерьез говорить и о причастности к составлению “нужного формуляра” командующего войсками на Кавказской линии генерала П.X.Граббе (преемника Вельяминова), несмотря на то, что именно он представлял Лермонтова к наградам и, высоко ценя поэта, принимал его у себя дома в Ставрополе (2).
Какое-либо участие самого Лермонтова в составлении формуляра от 30 октября 1840 года исключено, так как в период с 27 октября по 6 ноября он находился в действующем отряде генерала Граббе в Малой Чечне (2).
Как известно, 20 сентября 1837 года Николай I наследником престола (будущим Александром II прибыл в Геленджик на пароходе ‘‘Полярная звезда”. Здесь также находились командир Черноморского флота адмирал М.П.Назрев, начальник Главного морского штаба светлейший князь А.С.Меншиков, командир Отдельного Кавказского корпуса барон Г В.Розен, начальник военно-походной канцелярии паря граф Адлерберг, граф A.Ф.Орлов, дипломат, заключивший в 1829 году Адриананопольский мирный договор, шеф корпуса жандармов и начальник III от-деления граф А.Х.Бенкендорф, адмирал граф Л.Гейден и другие лица.
На следующий день царь присутствовал на смотре войск экспедиционного отряда Вельяминова, ему представлялись офицеры- .частники похода. Император обладал отличной памятью и лично знал многих, если не всех, гвардейских офицеров, в том числе Лермонтова, с которым впервые встретился 2 марта 1830 года в Университетском Пансионе в Москве.
Окажись все так, как это выглядит в версии B.А.Мануйлова, и знай царь о том, что лично им сосланный прапорщик Лермонтов вообще не участвовал в экспедиции, командир Тенгинского полка без сомнения угодил бы под военный суд. Принижать степень осведомленности императора о том, как вели себя сосланные на Кавказ декабристы и другие опальные лица, не стоит. “Ордер на исправление в армии Кавказа рассматривается военными властями в России как равносильный гражданской ссылке...” — писал англичанин Эдмунд Спенсер (30), посетивший Черноморское побережье в 1836 году. За ссыльными велось пристальное наблюдение.
Необходимо также иметь в виду, что и командир Тенгинского полка подполковник П.В.Выласков, сменивший его полковник С.И.Хлюпин, а также командир 1 бригады 20-й пехотной дивизии, в которую входил Тенгинский полк, генерал-майор В.А.Кашутин были лично отмечены Николаем I на смотре в Геленджике (16). Этой милости они удостоились не за предполагаемые манипуляции с послужным списком Лермонтова, что совершенно очевидно.
Вообще подобные приписки в послужном списке представляются мне делом невозможным, тем более, что со времени похода Вельяминова прошло всего три года, а значит, были живы и продолжили службу в Геленджикском полку многие офицеры, участвовавшие в экспедиции 1837 года. Любой из них мог уличить командира полка в составлении фальшивки, не говоря уже о самом царе. И, зная характер Николая I, легко представить, как бы в том случае развивались события... На мой взгляд, что касается самой возможности фальсификации послужного списка Лермонтова, то Николай I мог бы спокойно подписаться под словами кайзера Вильгельма II: “Это на моей службе вещь неслыханная...” (31).
Вспомним, что еще в октябре 1837 года Лермонтов был прощен царем и возвращен в гвардию. Очевидно, в глазах царя, не склонного к жалости за проступки, подобные свершенному Лермонтовым, он заслужил прощение ничем иным, как участием в боевом походе генерала Вельяминова, поскольку других заслуг за ним просто не числилось.
А вот на представление к награде в 1840 году реакция царя была иной: ознакомившись с его содержанием и послужным списком, Николай I отметил, что поручик Лермонтов слишком много путешествует вместо того, чтобы нести строевую службу в своем полку, и вычеркнул его из списка награжденных. Но и только... Следовательно, о подлинности и достоверности данного послужного списка никаких сомнений у царя не возникло.
Иначе обстояло дело с представлением к награждению золотой саблей и к возвращению в гвардию, последовавшим в 1841 году. Но и на этот раз, как представляется, никакой “отрицательной роли” послужной список от 30 октября 1841 года не сыграл. Раздражение царя скорее всего было вызвано тем, что Лермонтов был представлен к награде, безусловно заслуженной им, за участие в боевых действиях, в которых Тенгинский полк участия не принимал. Действительно, высшее кавказское военное руководство раз за разом нарушало волю царя, предоставляя Лермонтову возможность служить там, где он хотел, а не там, куда он должен был быть направлен согласно предписаниям Николая I. Так было в 1837 году, когда по представлению В.Д.Вольховского Лермонтов с согласия командира корпуса Г.В.Розена был прикомандирован к экспедиции генерала Вельяминова вместо того, чтобы со своими однополчанами по Нижегородскому драгунскому полку проводить рекогносцировку Главного Кавказского хребта, где шансов на отличие практически не было.
Так произошло и в 1840 году, когда взвод 12-й мушкетерской роты батальона К.К.Данзаса так и не дождался своего командира на Черноморской береговой линии, где тенгинцы вели ожесточенные сражения с восставшими горцами. Лермонтов, определенный с благословения командующего войсками на Кавказской линии генерала П.Х.Граббе адъютантом-офицером штаба в отряд генерала А.В.Галафеева, сначала принимал участие в летней чеченской экспедиции, а затем осенью — еще в двух походах в Чечню уже под непосредственным командованием П.Х.Граббе.
Похоже, послужной список здесь ни при чем, просто генерал Граббе, благоволивший поэту, то ли не понял, то ли недооценил мотивы отклонения царем первого представления Лермонтова к награждению в 1840 году и год спустя, представив его к награде повторно, просил еще и о переводе в гвардию. Именно в этом, по нашему мнению, и следует искать причину столь резкой реакции Николая I на очередное нарушение его воли и жесткого предписания генералу Граббе с требованием, чтобы кавказское “начальство отнюдь не осмеливалось ни под каким предлогом удалять его от службы в своем полку” (26).
Соображения же о том, что “этим преследовалась определенная цель: не дать Лермонтову возможность отличиться, заслужить право на награды или отставку” (2), на наш взгляд, не выдерживает критики, так как возможностей отличиться, сражаясь в составе Тенгинского полка на Черноморском побережье в 1840 и 1841 г.г. у Лермонтова было бы предостаточно (25).
Таким образом, детальный анализ предположений профессора В.А.Мануйлова дает нам основание считать их, мягко говоря, малоправдоподобными.
Но если уважаемый В.А.Мануйлов решается домысливать лишь мотивы действий царя, то некоторые другие исследователи допускают подобные домыслы и в отношении самого Лермонтова. Вот как. например, С.Малков, автор статьи “Военная служба” в “Лермонтовской энциклопедии”, обосновывает версию об отсутствии Лермонтова в экспедиции Вельяминова: “...Случайным ли было его (Лермонтова— М.М.) опоздание на царский смотр в Геленджике?” — задает он вопрос и отвечает на него таю “Вряд ли состояние здоровья удерживало Л.. Присутствовать на царском смотре он, очевидно, не хотел и принял по этому поводу такое решение” (2).
Однако, то, что очевидно для Малкова, при тщательном рассмотрении оказывается не таким уж бесспорным. Во-первых, не существует ни одного документа, который подтверждал бы подобные намерения или мысли Лермонтова. В вторых, хлопоты петербургских и кавказских доброжелателей и родственников поэта не пропал даром: о переводе поэта с Кавказа и возвращении его в гвардию обращались с просьбами к Николаю I граф А.Ф.Орлов и граф А.Х.Бенкендорф. Это подтверждается письмом А.И.Философова к родстенникам Лермонтова, | котором он сообщает “...граф Орлов сказал мне что Михайло Юрьич будет наверное, прощен в бытность государя в Анапе что граф Бенкендорф два раза об этом к нему писал и во второй раз просил доложить государю, что прощение этого молодого человека он примет за личную для себя награду; после этого, кажется, нельзя сомневаться, что последует милостивая резолюция" (32). Оба этих сановника. пользовавшихся неограниченным доверием царя, как уже упоминалось выше, сопровождали его при посещении им Геленджика 20-22 сентября 1837 года и, вероятно, к тому времени уже должным образом успели подготовить Николая I. Так что Лермонтов, чьи надежды ка возвращение в столицу в гвардию были связаны именно с приездом императора на Кавказ, наверняка осведомленный родственниками о результатах их хлопот, вряд ли мог ожидать от царского смотра в Геленджике каких-либо неприятных для себя сюрпризов.
Кстати, в той же “Лермонтовской энциклопедии”, на стр. 56, там, где речь идет об А.X.Бенкендорфе, говорится следующее: “В окт. 1837, будучи с Николаем I в Новочеркасске, Б. просил его о переводе Л. из Нижегородского драгунского в Гродненский гусарский полк, т.е. о возвращении с Кавказа (запись в дневнике В.А.Жуковского): просьба была удовлетворена” (2).
Вот те на! Выходит, шеф жандармов не знал того, что просьба его и графа Орлова была удовлетворена еще 11 октября 1837 года, то есть на следующий день после царского смотра в Тифлисе. Да нет же, конечно, знал. Там же, в “Лермонтовской энциклопедии”, через 30 страниц находим то, что соответствует действительности: “Благодаря хлопотам Е.А.Арсеньевой по представлению А.X.Бенкендорфа 11 октября 1837 г. Л. был переведен в л.-гв. Гродненский гусарский полк” (2). Впрочем, это лишь одна из многих неточностей и ошибок, которыми изобилует “Лермонтовская энциклопедия”, хотя редакционная коллегия во главе с неоднократно уже упоминавшимся здесь профессором В.А.Мануйловым работала над ней два десятка лет.
Здесь же уместно будет кратко прокомментировать один документ из архива Геленджикского музея. Речь идет о письме известного исследователя творчества И.Л.Андроникова по поводу помещения материалов о Лермонтове в экспозицию музея. Позиция автора относительно участия Лермонтова в экспедиции 1837 года нам известна, поэтому ограничимся выдержкой из этого письма: “...в 1837 г. Лермонтов по всем признакам побывал в Геленджике. Получив предписание следовать на побережье Черного моря, в укрепление Ольгинское, поэт отправился туда в сентябре через Тамань. Попасть из Тамани в Ольгинское можно было только через Геленджик... Обратный путь — на Тифлис через Ставрополь — должен был снова привести его в Геленджик” (33).
Стоит лишь несколько присмотреться к военно-исторической карте Северо- Западного Кавказа 30-50-х годов XIX века, чтобы стало ясно: для того, чтобы попасть в Ольгинское из Ставрополя или Пятигорска, совсем не нужно было ехать (мимо Ольгинского) в Тамань, а затем оттуда в Геленджик с целью вернуться в Ольгинское. Вот и генерал А.А.Вельяминов со своим штабом прибыл сначала туда, а уж оттуда с отрядом пробивался к Кабардинскому и Геленджикскому укреплениям.
Путь из Ставрополя в Тифлис лежал через Георгиевск — Владикавказ и далее по Военно-Грузинской дороге. Так ездили генералы, декабристы, поэты, наконец, сам Николай I при возвращении из Грузии, и никто из них не следовал через Геленджик. Лермонтову, чтобы проследовать путем, указанным Андрониковым, нужно было из Ставрополя вернуться в Тамань, морем добраться до Геленджика и также морем, на попутном транспорте, что было куда сложнее, доехать до Сухум-Кале и уже оттуда продвигаться в расположение Нижегородского полка, стоявшего в Караагаче, в окрестностях Тифлиса. Для чего Андроников избрал поэту такой путь — непонятно.
Пусть читатели знают, что даже исследователи, посвятившие всю жизнь изучению биографии и творчества поэта, весьма приблизительно представляют себе те исторические условия и географию края, где проходила служба Лермонтова в период двух его ссылок на Кавказ.
Как нам представляется, в кавказском маршруте Лермонтова 1837 года есть еще один, очень важный, на наш взгляд, аспект. Известный дореволюционный исследователь жизни и творчества Лермонтова П.А.Висковатый, в целом не сомневавшийся в его участии в экспедиции генерала Вельяминова (хотя и относившийся с “некоторым недоверием” к послужному списку поэта от 30 октября 1840 года в связи с существованием письма Лермонтова, посланного Е.А.Арсеньевой из Пятигорска), писал: “Насколько участвовал Лермонтов в экспедиции Вельяминова, сказать трудно. Можно подумать, что он отлучился из нея, что легко дозволялось офицерам для отдыха и лечения”
Именно в этом направлении видится нам наиболее перспективный путь поисков исторической истины в вопросе о кавказском маршруте Лермонтова в 1837 году, его участии в экспедиции Вельяминова и возможном пребывании в Геленджике. Тогда, может быть, офицеры пользовались сообщением морем? Известно, что экспедиция генерала Вельяминова действовала в тесном контакте с Черноморским флотом. Прикомандированный к командующему войсками Кавказской линии и Черноморья “для исправления должности дежурного штаб-офицера по движению и действию морских отрядов против горцев” (35) капитан 1-го ранга Л.М.Серебряков докладывал 28 марта 1837 года, еще в период подготовки экспедиции, начальнику Главного морского штаба светлейшему князю А.С.Меншикову: “18 наших судов, долженствующих быть нынешнего лета в сей экспедиции, корпусным командирам разделены: 8 военных судов, 2 транспорта и пароход для геленджикского отряда, остальные для сухумкальского” (35).
Когда отряд генерала Вельяминова, потеряв в ожесточенных боях убитыми более 50 человек, вышел к устью реки Пшада, Л.М.Серебряков в донесении от 26 мая 1837 года писал тому же князю А.С.Меншикову: “...Мы нашли в Пшадском рейде бриг “Меркурий”, бригантину “Нарцисс”, транспорт “Соперник”, одно зафиксированное судно и пароход “Рязань”...” (35).
Следовательно, мы вправе сделать вывод, что в период экспедиции (май—сентябрь 1837 г.) между Геленджиком и строящимися Новотроицким (устье р. Пшада) и Михайловским (устье р. Вулан) укреплениями существовало довольно-таки регулярное морское сообщение. Стало быть, любой офицер, получив отпуск “для отдыха и лечения”, мог без труда и быстро попасть в Геленджик, Анапу или Тамань.
Это подтверждают как документы военных архивов (35), так и различные, в том числе мемуарные источники, например, воспоминания Э.В.Бриммера и Г.И.Филипсона (16).
А почему бы такой возможностью не воспользоваться и Лермонтову?
Изучение причин и времени отлучек Лермонтова из действующего отряд могло бы прояснить происхождение целого ряда документов, исходящих военных канцелярий, писем Лермонтова и мемуарных свидетельств, имеющих отношение к его пребыванию в Ставрополе и Пятигорске летом 1837 года, существование которых, скорее всего, приводит некоторых и следователей к безусловному отрицанию самой возможности участия Лермонтова в экспедиции генерала Вельяминова в апреле — сентябре того года.
Примечание
1. Висковатый П.А. М.Ю.Лермонтов. Жизнь и творчество/Собр. соч. под ред. П.А.Висковатого. — 1891.
2. Лермонтовская энциклопедия. — М., 1981. С.87 — 88.
3. Яковкина Е.И. О маршруте путешествий М.Ю.Лермонтова по Кавказу в 1837 году. — М.Ю.Лермонтов. Временник Государственного музея “Домик Лермонтова”. — Пятигорск, 1947. С.56 — 61.
4. Литературное наследство, т.45—46. — М., 1948. С. 133 — 134.
5. Лермонтов М.Ю. Сочинения в 6 т. — М.: АН СССР, 1954 — 1957, T.IV. С.327 — 328.
6. Исторический вестник, 1892, ноябрь. С.360.
7. Попов А.В. Лермонтов на Кавказе. — Ставрополь, 1954. С.67 — 68.
8. Щеголев П.Е. Книга о Лермонтове. Вып.1. — Л.: Прибой, 1929. С.319.
9. Мануйлов В.Е., Латышев С. Осторожно, сенсация! // Литературная газета, 1982, №25.
10. Романов Д.М. Об опасностях хотел умолчать. Исследуя формулярный список М.Ю.Лермонтова// Г:Советская Россия, 1982, №26.
11. Сатин Н.М. Отрывки из воспоминаний. — В кн.: Почин // Сборник общества любителей российской словесности на 1895 год. — М., 1895. С.237 — 250.
12. Баранов В. Лермонтов в Москве. — Литературное наследство, т.45 — 46. — М., 1948. С.727.
13. Мартынов Н.С. Экспедиция действующего кавказского отряда за Кубанью в 1837 году под начальством : г -:ерал-лейтенанта Вельяминова. — Русский архив, 1893, кн.8. С.593.
14. Филипсон Г.И. Воспоминания. — М., 1885.
15. Походные записки на Кавказе с 1835 по 1842 год. М.Ф.Федорова. — Кавказский сборник, т.Ш. — Тифлис, 1879.
16. Бриммер Э.В. Служба артиллерийского офицера, воспитавшегося в I кадетском корпусе и выпущенного в 1815 году (продолжение). — Кавказский сборник, T.XVII.—Тифлис, 1896. С.174.
17. Три года на Кавказе. 1837— 1839. А.Юрова.—- Кавказский сборник, т.VIII.—Тифлис, 1884. С.134.
18. Мануйлов В.А. М.Ю.Лермонтов. Биография. — М.— Л., 1964. С.105.
19. Крутиховский В. Легенда о Лермонтове// Черноморская здравница, 1971,N167.
20. Потто В. История 44-го драгунского Нижегородского полка, T.IV. — Спб., 1894. С.63.
21. Ениколопов И.К. Лермонтов на Кавказе. — Тбилиси: Заря Востока, 1940. С.100— 101.
22. Формулярный список о службе и достоинстве Тенгинского пехотного полка поручика Лермонтова 30 октября дня 1840 года. —*ЦГВИА, ф.395 (Инспекторский департамент), оп.147, пл. 163— 168.
23. Белевич К.Н. Несколько картин из Кавказской войны и нравов горцев. — СПб., 1910. С. 193.
24. Мануйлов В.А. В кн.: М.Ю.Лермонтов. Сб. статей и материалов. — Ставрополь, 1960.
25. Ракович. Тенгинский полк на Кавказе. 1819— 1846. — Тифлис, 1900.С.234.
26. Щеголев П.В. Книга о Лермонтове. Вып.2. — Л.: Прибой, 1929.
27. Эсадзе С. Исторический очерк о покорении Западного Кавказа. — Тифлис, 1914. С.46 — 49.
28. Берже А.П. Император Николай на Кавказе. — Русская старина, т.8. — СПб., 1884. С.377 — 379.
29. Зиссерман А. Император Николай в Геленджике, 1837 г. — Русская старина, т.41.—СПб., 1884. С.458.
30. Spenser Т. Travels in Circassia, Krim, Tartalu, vol.I. — London, 1838. P.327.
31. Переписка Вильгельма II с Николаем И. 1984 — 1914 г. — М.— Петроград: Госиздат. С. 127.
32. Мануйлов В.А. Лермонтов и его родня по документам архива А.И.Философова. — Литературное наследство, т.45 — 46. — М., 1948. С.678.
33. Геленджикский музей, ф.З, д. 10.
34. Сборник сведений о потерях Кавказских войн во время войн кавказско-горской, персидских, турецких в Закаспийском крае, 1801 — 1885 г. —Тифлис, 1901. С.39 — 41.
35. Адмирал Лазарь Маркович Серебряков. Документы.— Ереван, 1973. С. 152.
36. ЦГАВМФ, ф.19, оп.2, д.209.