— Вот ты мне скажи, Марин, ты вообще домохозяйка или кто? — Валентина Петровна оперлась локтем о подоконник, покачивая ногой, как будто её официально позвали проверять санитарное состояние квартиры.
Марина глубоко вдохнула, задержала воздух в груди, будто собиралась нырять с аквалангом, и спокойно ответила, даже не обернувшись от плиты:
— Я вообще-то юрист, Валентина Петровна. Но готовлю, как видите, сама. Повара пока в бюджет не заложено.
— Угу, юрист... — свекровь скривилась. — А толку? Вон, суп жидкий, котлеты как подошвы. Хлеба нормального дома нет. Один этот — с семечками, как будто мы в вегетарианской секте.
— Игорю нравится, — коротко бросила Марина.
— Игорю... — Валентина Петровна закатила глаза. — Твоему Игорю вообще всё нравится, лишь бы не вникать. Он у меня с детства такой. Мягкий. Слабый. Податливый. Как тесто. Ты ж это сразу поняла, когда за него выходила?
— Поняла. И всё равно вышла. Значит, была наивной, — усмехнулась Марина, выключая плиту.
— Или хитрой, — с прищуром заметила свекровь. — Ты ж знала, что квартира от отца осталась. Хорошая квартира, в центре. Метро рядом. Метраж нормальный, планировка не убогая. Кто ж от такого откажется?
Марина резко развернулась, с полотенцем в руке.
— Вы это к чему, Валентина Петровна?
— Да просто так. Рассуждаю. Жизнь ведь, как шахматы, девочка. Кто первый короля заматует — тот и прав.
— А вы, значит, за черных играете? — Марина подняла бровь.
— А я вообще не играю. Я — хозяйка поля, — Валентина Петровна хлопнула себя по коленке и встала. — Ладно. Пойду. Только оставлю тебе одну бумажку. Посмотришь на досуге, с профессиональной точки зрения.
Она достала из сумки сложенный пополам лист формата А4, засунула его под сахарницу и направилась к выходу. Обула свои знаменитые белые ботильоны, в которых походила на участкового с 90-х, и бросила на прощание:
— Я ж тебе добра желаю. Вы молоды, ещё своё наживёте. А старикам покой нужен. И уверенность в завтрашнем дне.
Когда дверь закрылась, Марина стояла посреди кухни с чувством, как будто кто-то плюнул ей в чай.
Она вытащила бумагу из-под сахарницы. Лист оказался копией доверенности. Той самой, по которой Игорь доверяет своей матери — Валентине Петровне — представлять его интересы в вопросах распоряжения недвижимостью. И стояла там свежая дата. Очень свежая.
— Ты издеваешься… — прошептала Марина и медленно села за стол.
Она знала, что доверенность можно отозвать. Она знала, что такая бумага — не приговор. Но она также знала, что мужу ее мама крутит ушами с юности. И если Валентина Петровна решила, что квартира — её, то Игорь, скорее всего, даже не понял, что подписал.
Вечером он пришёл, как обычно: в куртке нараспашку, с глупой улыбкой, как будто ему сорок лет подряд не объясняли, что куртка не пальто, и простудиться можно.
— Привет, мои любимые! — бросил он, целуя жену в щеку. — Мама приходила?
— Приходила, — коротко ответила Марина. — Оставила тебе подарок. Документальный.
— Ой, опять, что ли, с какими-то бумагами? Она с утра мне говорила, мол, заедет, посоветуется, а я ей: "Мам, у меня обед, у меня совещание"... Не успел даже вникнуть. Она говорит, что это для безопасности, чтоб если что — не бегать потом.
— Для чьей безопасности? — голос Марины стал ледяным.
— Ну, для всех. Типа… если вдруг что-то со мной случится, мама сможет оформить документы, оплатить коммуналку, или там... знаешь, как она переживает.
— А ты знаешь, как я переживаю? — Марина резко встала. — Она оформила на себя доверенность! По ней она может распоряжаться твоей квартирой! Продавать, сдавать, переписывать на кого угодно!
— Марин, да ты что, серьёзно?.. — Игорь заметно побледнел. — Она ж не сказала… Я думал, это просто… нотариальный бланк какой-то...
— Угу. С печатью. С подписями. Со всеми делами. А ты, как обычно, поставил автограф, даже не прочитав.
Игорь опустился на диван, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух.
— Ну ладно… Отмена доверенности — это ж не сложно. Мы пойдём и отменим. Просто... она ведь мать...
— И я тебе жена. Напоминаю, если вдруг забыл, — Марина села напротив, сложив руки на груди. — И мне надоело с ней воевать, пока ты как шланг болтаешься между нами.
— Марин, не начинай. Я правда не знал. Я устал. У меня и так на работе бардак…
— А ты не устал жить, не понимая, где твоя семья, а где мама? Ты когда последний раз принимал решение без неё?
— Я ж… я просто хотел, чтобы всем было удобно.
— Ну вот ей сейчас очень удобно. Она уже, считай, хозяйка этой квартиры. Осталось только тебя уговорить подписать акт дарения. Думаю, уже готовит.
Игорь посмотрел на жену, как кот, которого выдернули из тёплого одеяла и поставили лапами в таз с водой.
— А что делать-то?
— Решать, Игорь. Кого ты слушаешь — жену или маму. Потому что я, как юрист, всё уже поняла. А как жена — я начинаю терять терпение.
Он медленно кивнул, глядя в пол. И молчал. Слишком долго. Как всегда.
Марина встала. Подошла к раковине, включила воду и процедила сквозь зубы:
— Завтра я сама поеду к нотариусу. Проверю всё. И поверь, если там хоть один пункт на её пользу — я не буду смотреть на фамилии. Подам на раздел имущества. Официально. Пусть тогда и квартиру делим, и жизнь.
— Ты ж не можешь так…
— Могу, — отрезала Марина. — И даже должна. Пока ты сопли жуёшь, она уже табличку "Собственность Валентины Петровны" на вход вешает. А я не собираюсь быть квартиранткой в доме, который мне по закону не принадлежит, но по совести — должен.
Игорь ещё долго сидел молча.
А Марина пошла спать — одна.
***
Утро началось с тишины. Не той, спокойной, утренней — с пением птиц и запахом кофе, а с той напряжённой тишины, в которой даже чайник свистит виновато. Игорь не пошёл на работу — сказал, что взял отгул, надо «разобраться».
Марина молча сварила яйца, выложила на стол сыр и хлеб. Из-под ресниц наблюдала, как он мнётся, будто собирается сделать предложение руки и сердца. А он всего лишь собирался вымолвить:
— Я с мамой поговорил. Она сказала, что это ничего не значит, та доверенность. Просто подстраховка…
— А я с нотариусом поговорила. Это не просто доверенность, — Марина обернулась. — Это почти передача рычагов. По ней она может действовать от твоего имени без согласования. Знаешь, как такие штуки называются в судах? «Хищение имущества при превышении доверия».
— Да маме-то оно надо? — Игорь развёл руками. — Она ж не враг. Ну, она просто… ну вот такая. Контролёр по жизни.
— Она не контролёр. Она хищник. Только не пантера, а вот это, знаешь… пожилая акула в вязаном жилете, — Марина фыркнула. — Она видит в тебе не сына, а удобный ресурс. Ты не муж. Ты приложение к квартире. Бесплатное. С функцией «соглашаться».
— Не обижайся, но ты всегда её не любила… — осторожно начал он.
— Она всегда меня унижала. Тут как бы закономерно, — отрезала Марина. — Но это неважно. Важно, что ты снова ничего не решаешь. Ни тогда, когда женился, ни когда мы переехали, ни сейчас.
— А что ты хочешь, чтоб я сделал? Крикнул на неё? Сказал: "Уйди, мать, от квартиры!" — Он вскочил. — Она же обидится! У неё давление! Она потом мне час будет звонить и рыдать, как она не нужна никому!
— А я? Я тебе нужна? Или я тут временно, пока мама на дачу не уехала?
Он не ответил. Уткнулся в телефон, как в спасательный круг. Но спасения не было — только уведомление из Сбербанка.
Марина подошла ближе, положила на стол папку с бумагами.
— Вот тут: доверенность, выписка из ЕГРН, свидетельство о праве собственности, копия завещания твоего отца. Всё. Разложено. По пунктам.
Она говорила ровно, почти официально.
— Если ты сегодня же не отзовёшь доверенность, я подам заявление на раздел имущества. Мне надоело жить на пороховой бочке, где каждая семейная ссора — это угроза вылета с чемоданом.
— Ты не понимаешь, — простонал Игорь. — Она не отпустит просто так.
— Да пусть хоть на балкон привяжет себя. Отзови доверенность. Сегодня. Или... — она выдержала паузу, словно судья перед оглашением приговора, — завтра я увижу тебя в суде. Как ответчика.
Валентина Петровна появилась под вечер. Без звонка, как всегда. Вошла, как ураган, с пакетом еды и цветком в руках — вечно что-то тащила, чтобы потом сказать, что её никто не благодарит.
— Я вам тут пирожки... И вазончик, китайскую розу. Хорошо пойдёт в угол у балкона. Там света много. — Она всё раскладывала, не спрашивая, надо ли. — Где мой Игорёчка?
— Здравствуйте, Валентина Петровна, — холодно сказала Марина. — Он поехал к нотариусу. Отменять доверенность.
Свекровь застыла, как будто её стукнули сковородкой по затылку.
— Чего?.. Что за глупости?
— Он узнал, что вы оформили на себя полномочия распоряжаться его недвижимостью. Без обсуждения с женой. И с ним, судя по всему, тоже.
— Это... это ж просто бумажка! — захлопала глазами Валентина Петровна. — Ну, мало ли! Я же мать! Я ж ему только добра! Он же доверяет мне!
— Доверие — это когда ты приходишь с советом. А не с нотариусом, — сказала Марина. — Игорь не слепой. Просто вы привыкли, что он ничего не делает без вас. А теперь — делает.
— Он не сможет! Он слабый! Его обманут, разведут! Ты ему голову морочишь!
— Он не слабый. Просто его всё время кто-то учит быть удобным. Вот и стал. Но мне такой муж не нужен. Мне нужен мужчина. Не сын маминой подруги, а человек, который сам отвечает за свои решения.
— Да ты ведьма! Ты его науськала! — вскинулась Валентина Петровна. — Ты и эту квартиру из него выжимаешь! Наверняка уже на себя хочешь переписать! Признайся!
Марина молча достала из ящика коробку с кольцом и бросила на стол.
— Это было обручальное. Больше мне не нужно. И квартиру я не претендую. Пусть ваша. Вот только сына своего вы потеряете. Потому что теперь у него выбор: мама или семья. Пусть решает.
Свекровь смотрела на кольцо, как на пулю.
— Ты не смеешь... ты не имеешь права...
— Имею. Я шесть лет с ним. Я это выстрадала. И если бы вы хоть раз спросили, как нам живётся, вместо того чтобы нюхать пыль на шкафу, может быть, мы жили бы иначе.
Раздался звонок в дверь. Игорь вошёл, усталый, но с каким-то новым выражением лица. Спокойным. Решительным.
— Я отозвал. Всё. Теперь доверенность аннулирована. И... — он замялся, — мам, я тебя прошу: не лезь больше. Не приходи без звонка. Не оформляй ничего за моей спиной. Я уже не мальчик.
— Это она, да? Это она тебя накрутила!
— Нет, мам. Это ты. Ты меня в детстве учили молчать. А Марина — говорить. И сегодня я выбрал говорить.
Он подошёл к жене, взял коробочку с кольцом и аккуратно положил в её ладонь.
— Прости. Ты не заслужила жить в страхе. И я больше не хочу бояться быть взрослым. Если хочешь — начнём заново.
Марина смотрела на него с недоверием. Потом, медленно, будто боялась спугнуть, кивнула.
А Валентина Петровна стояла посреди кухни, держась за пакет с пирожками, как за спасательный круг. И впервые в жизни она поняла: сын — это не её вещь. И квартира — тоже.
***
— Ну всё, молодцы! Герои! Освободили друг друга от материнской тирании! — голос Валентины Петровны гремел по кухне, как бронетехника по асфальту. — Ты, Игорёк, у нас теперь с яйцами. Только они, по ходу, давно в Марининой сумочке лежат.
Марина откинулась на спинку стула и медленно подняла бровь.
— Ага. И ключи от квартиры там же. Можете проверить, Валентина Петровна, вдруг что ещё найдёте — свою совесть, например.
Свекровь не оценила. Впрочем, в её случае сарказм попадал как в пустое ведро — шум есть, а смысла нет.
— Я, между прочим, для вас старалась. Игорь, ты ведь помнишь, да? Кому ты обязан этой квартирой? Кто тебе полжизни обеды в контейнерах возил, когда ты на сессиях ночами ботал?
— Папа мне её оставил, мама, — тихо сказал Игорь. — Не ты.
— А я?! Я его женой была, между прочим! Я с ним двадцать пять лет! Это вообще-то тоже моя заслуга! Он бы её на соседа из гаража записал, если б не я! Я всё контролировала! А теперь вот... — она осеклась и глотнула воду. — Всё профукала.
— Вы не квартиру профукали. Вы сына потеряли, — сказала Марина, поднимаясь. — А заодно и моё терпение.
Валентина Петровна бросила на неё такой взгляд, что если бы им можно было убивать, Марина бы упала на месте и ещё извинилась. Но Марина жила по другим правилам: «либо ты их, либо тебя». И сегодня она была вооружена.
— Слушай, Игорь, — Валентина Петровна вдруг перешла на холодный, почти ледяной тон. — А ты вообще понимаешь, что ты делаешь? Она же тебя обернёт, как капусту. Ты уже и от матери отрёкся, и квартиру чуть не отдал. Знаешь, что дальше будет? Кредит на ремонт. Потом ипотека на её имя. Потом она тебя кинет, и ты останешься с долгами и без всего. Я таких насмотрелась.
— А может, не стоит сравнивать мою жену с твоей паранойей? — Игорь вдруг прямо посмотрел матери в лицо. Без улыбки. Без привычной виноватости. — Ты не хочешь, чтобы я был счастлив. Ты хочешь, чтобы я был обязан.
— Обязан?! — свекровь вскочила. — Да ты жил, как сыр в масле! И всё благодаря мне! А теперь эта... эта сучка будет диктовать тебе, как жить?!
Марина подошла и спокойно открыла входную дверь.
— Валентина Петровна, вот вам маршрут: вон — выход, дальше лифт, потом дом, который вы уже почти на себя оформили, но, увы, безуспешно. Всё. Точка. Сегодня ваш день поражения. Примите его с достоинством.
— Ты у меня ещё попляшешь, — прошипела та. — Думаешь, выиграла? Думаешь, я просто уйду? Я пойду в суд! Я докажу, что ты его подговорила! Что ты манипулируешь! У меня свидетели! У меня...
— У вас иллюзии, — спокойно ответила Марина. — И диагноз. Очень неприятный, семейно-безумный. Диагноз «контроль на фоне тотальной пустоты». Вы не мать — вы начальник штаба на пенсии. Всё, хватит. Мы взрослые. Живите, как хотите. Но — не в нашей квартире.
— А я тебя предупреждала, Игорёк. Она тебя сожрёт. Ты ещё ко мне приползёшь. На карачках!
— Тогда оставь под ковриком запасной комплект тапок, мама, — отрезал Игорь. — Чтобы было в чём ползти.
Три месяца спустя Марина вернулась домой с ключами в руке и пакетами из «Пятёрочки». Игорь сидел на балконе — не прятался, не курил, просто смотрел в окно. Рядом стоял цветок — та самая китайская роза. Уже увядшая.
— Умирает, — пробормотал он. — Мама говорила, что надо пересаживать в свежую землю. А я забыл.
— Может, оно и к лучшему, — сказала Марина и поставила пакеты. — Старая почва не всегда должна жить новой жизнью.
Он вздохнул. Встал, подошёл и обнял её. Без слов. Просто — тепло. Настояще. По-настоящему, наконец-то.
— Она звонила? — спросила Марина.
— Пару раз. Говорит, подаст на меня в суд. За моральный ущерб. Представляешь?
— Пусть подаёт. Может, заодно найдёт в себе силы подать и на лечение. Это уже победа.
— Мне жалко её, — прошептал он. — Она одна. Совсем.
— Не она одна. Ей просто никто не нужен, кроме неё самой. А ты — нужен мне. Если хочешь, начнём всё сначала. Без доверенностей. Только с доверием.
Он кивнул. И впервые за долгое время — улыбнулся.
А в почтовом ящике в тот вечер лежало письмо. Простое. Без штампов и нотариальных печатей. Всего две строчки:
«Живите, как хотите. Но не в моей квартире. Валентина Петровна».
И — листок с распечатанной продажей её двушки в Балашихе. Оформление — по доверенности. Но не от Игоря.
А от её родной сестры. Та, что терпела её полжизни. Не выдержала.
Кажется, у каждой тирании приходит срок годности. Даже если она вяжет шарфики и печёт пирожки.
Финал.