ГЛАВА 18
На 7 ноября 1941 года Гитлер назначил парад своих войск
в поверженной Москве. Немецким солдатам и офицерам уже
выдали парадную форму, в которой они готовились маршировать по Красной площади. И вроде бы для этого не было никаких серьезных препятствий. В пятидесяти километрах от столицы уже громыхала тысячами танков и самоходных орудий
двухмиллионная группировка фашистских армий «Центр»,
в тылу которой лежала поверженная Европа. Между Кремлем и этой бронированной, вымуштрованной, великолепно вооруженной и не знающей поражений армадой, стояли наспех сколоченные из окруженцев и народных ополченцев куцые дивизии, ожидающие сибирских подкреплений. В обескровленной обороне порой зияли такие бреши, что в них могли свободно втянуться крупные мобильные вражеские соединения. Москву спасала величайшая, непоколебимая сила духа ее защитников, представлявших весь советский народ, и Божий покров.
Накануне, трое оставшихся в живых, после истребительных
репрессий иерарха Русской православной церкви, ходатайствовали перед Сталиным разрешить им провести крестный ход с Казанской иконой Божией Матери, которая не раз спасала
Русь от иноземных захватчиков. И вождь впервые пренебрег
атеистическими принципами советской власти. В Богоявленском
соборе осажденной столицы отслужили молебен, после которого состоялся крестный ход с выносом Казанской иконы. В то время, когда на Красной площади Сталин говорил речь перед участниками парада, к верующим обратился митрополит Сергий:
«Не в первый раз русский народ переживает нашествие
иноплеменных. Не в первый раз нам принимать и огненное крещение для спасения родной земли. Силён враг. Но велик Бог Земли Русской! Так воскликнул Мамай на Куликовом поле, разгромленный русским войском. Господь даст, придется повторить этот возглас и теперешнему нашему врагу».
В пять часов утра, в тесный, наспех сооруженный блиндаж,
вошёл лейтенант. За импровизированным столом из снарядных ящиков сидел майор, со смертельно уставшим лицом. У него
свисали мешки под глазами, от хронического недосыпа. Керосиновая лампадка тускло мерцала, отражаясь бликами на его лысине. Рядом, возле буржуйки хлопотал молоденький радист, который по совместительству исполнял обязанности истопника.
— Разрешите войти, товарищ комбат? Лейтенант Беляев
по вашему приказанию прибыл, — отрапортовал вошедший,
приложив руку в воинском приветствии, к своему танкистскому
шлему.
— Да-да, входите, лейтенант, — ответил ему майор не менее
уставшим голосом.
— Как настроение во взводе, что говорят бойцы, устали? —
Офицер глядел на Ваньку своими опухшими глазами, не отрывая взгляд.
— Усталость присутствует, товарищ майор, но терпимо, настроение боевое. Как последнюю атаку отбили, так с тех пор пока не лезут, тоже отдыхать хотят, собаки.
— Ну, вот и хорошо, пускай они пока отдохнут, а у нас с тобой есть поважнее задача.
Беляев застыл во внимании.
— Ты, Иван Михайлович, в Москве на Красной площади бывал когда-нибудь? — с загадкой в голосе поинтересовался майор.
— Никак нет, не доводилось.
— А по что так? За Москву дерёшься, а на площади и не был? — продолжал ёрничать офицер.
— Я и в самой-то Москве не был ни разу, не то, что на Красной площади. Я ж из Сибири, далековато будет.
— И впрямь далековато. А родители твои как? Там, в Сибири?
— Родители мои погибли, нас с братом сестра вырастила, вот и брат в августе погиб смертью храбрых. Теперь у меня, окромя сестры, да четверых племяшей, никого нет. Поэтому, я буду защищать их от фашистов до полной нашей победы, до полного их уничтожения. И не только от фашистов, а от всех.
В его памяти всплыли картинки из детства. Пьяный Фрисман, рвущий одежду на его сестре, вилы, удар, и его обмякшее, грузное тело.
— От всех, — повторил он уверенно.
— Это хорошо, что у тебя такой настрой. Правильно. Будем
бить их, сволочей, до полного уничтожения, потому что кроме
нас некому защитить наших родных и близких, нашу Родину, и нашу Москву.
Майор многозначительно ударил кулаком по столу, в подтверждение своих воинственных намерений.
— А отец твой кем был? — продолжал испытывать его командир.
Ванька не особо понимал, для чего все эти вопросы в пять часов утра, но с армейской покорностью отвечал.
— Батя мой казачий полковник.
— Мм…, из сибирских казаков, стало быть?
— Так точно, из казаков.
— Значится, Ермака Тимофеича внук? — всё с той же, лёгкой
иронией, пытал его майор.
— Внук я георгиевского кавалера, сибирского казака, Кузьмы Прокопьевича Беляева, а Ермак Тимофеевич — то наш атаман, — с гордостью ответил Ванька.
— Молоде-ец, орё-ёл, — протягивая слова, похвалил его офицер.
— А я вот из Платова сынов, с Хопра я. Слыхал за таку реку?
— Так точно, слыхал.
Комбат не скрывал своего казачьего происхождения. Он был из тех, старых казаков, которые начали служить в Красной армии, ещё до наложенного моратория. Всегда оказывая поддержку казакам, служившим под его началом, командир прослыл их
покровителем. Он знал из личного дела Беляева всю его биографию, поэтому не случайно его выбор пал на него.
— Хочу поручить тебе, брат — казак, очень ответственное дело, с учётом твоих боевых заслуг.
Голос майора стал по-отцовски мягким.
— Ты хоть помнишь, воин, какой сегодня день?
— Так точно, помню. Сегодня двадцать четвёртая годовщина
великого Октября, — всё с той же армейской выправкой отчеканил лейтенант.
— Хорошо, что помнишь. А что в этот день происходит
на главной площади нашей Родины?
— Ну, вообще, всегда проходил парад войск, — с недоумением ответил Ванька, не понимая, к чему клонит командир.
— Правильно. Только не проходил, а проходит, и будет проходить всегда, и никто и никогда этому не сможет помешать.
--- Уразумел?
— Так точно.
— Ну а коли уразумел, тогда через два часа, ты со своими
ребятами, должен быть в Москве, на Красной площади. Поручаю
твоему геройскому взводу принять участие в параде, посвящённому двадцати четырёхлетию Великого Октября.
Ванька расплылся в улыбке.
— Так что, парад будет? — ещё до конца не осознавая суть
услышанного приказа, удивлённо переспросил он.
— Вот чудак человек, а говоришь, уразумел. Я тебе ещё раз
повторяю, парад был, есть и будет, заруби себе это на носу, и другим передай.
Майор постукивал кулаком по столу, как бы ставя восклицательный знак после каждого слова.
— Ты что ж думаешь, раз немец нам всыпал, то мы труситься
начнём, да про свои великие праздники позабудем? Нет уж,
плясать под немецкую дудку мы не станем. Страна живёт своей
обычной жизнью, и пусть все это видят и знают.
Утренний звонок командира дивизии воодушевил майора.
Весть о том, что в Москве состоится парад, наполнила его уставшее сердце радостью, и придала сил. Обстановка на всём фронте была настолько критической, что с трудом удавалось избегать паники. На передовой ходили слухи, что Сталин и правительство покинули город, что идёт эвакуация, минируются заводы и стратегические объекты. Всё это невольно наталкивало фронтовиков
на то, что город готовят к сдаче, и вот-вот поступит приказ оставить позиции и отходить. Деморализующий фактор был на пике, и вот, как глоток свежего воздуха прозвучала новость о том, что Сталин в городе, и как обычно будет на параде, на своём месте,
и город не сдадут ни при каких обстоятельствах.
— Я бы и сам поехал, — подкрутив привычным жестом свои
залихватские усы, продолжил комбат.
— Но мне тут нужно быть. Поэтому тебе доверяю сие важное
дело. Справишься?
— Так точно, товарищ майор, справлюсь, — с трудом сдерживая улыбку, прокричал Ванька.
— Разрешите выполнять?
— Выполняй, казак.
Командир встал и пожал ему руку.
— Только смотри, после парада прямиком на позиции. Думаю, как только немцы узнают, что в Москве парад, начнут активизироваться.
— Есть вернуться на позиции.
— Ну, ступай.
Беляев развернулся на каблучке, по команде кругом, и вышел из блиндажа. Лицо обжёг холодный, ноябрьский ветер, вперемешку с острыми льдинками, поднятыми с бруствера. Он поёжился, и, сделав несколько больших шагов, растворился в утренней темноте.
В семь часов, он со своим взводом из трёх «тридцатьчетвёрок» был уже на инструктаже. У площади скопились люди и техника, прибывшие на парад прямо с фронта. По приказу службы
безопасности, все войска, участвующие в параде, подлежали
разоружению. Все боеприпасы и патроны были сданы. На площадь заходили только с порожним оружием. Изначально, парад
планировался на десять часов, но в последний момент был перенесён на восемь, для большей конспирации. В связи с этим, в воздухе витала некая напряжённость. Ответственные за организацию офицеры боялись не успеть всё подготовить вовремя.
На некоторых участках фронта немцы активизировались, и подразделения, занесённые в список участников парада, увязли в бою. Но, несмотря на всё это, радость переполняла сердца бойцов. Было понятно, что дальше враг не пройдёт.
Взвод лейтенанта Беляева разгрузил боеприпасы, сдал табельное оружие, и, пройдя инструктаж, ожидал своей очереди.
Ванька расстегнул комбинезон, и достал из кармана гимнастёрки письмо. Расположившись в своём танке поудобнее, он принялся в очередной раз перечитывать его.
— Во, командир опять в литературу погрузился, — пошутил
молоденький, лет двадцати сержант.
— А ты не мешай, Колька, да не завидуй, — оборвал его товарищ постарше.
— Да у него просто невесты нету, ему окромя мамки, никто и не пишет, вот он и завидует, — отшутился в ответ лейтенант.
У Беляева тоже не было невесты, и кроме сестры ему никто не писал. Но это письмо полюбилось ему особенно, потому что было от девушки. Он ни разу в жизни с ней не встречался, но каждый раз перечитывая его, пытался нарисовать её в своём
воображении. Дома, конечно, были девушки, проявляющие к нему интерес, но ему нравилась Даша, которую любил его друг. И дружбу он ценил выше всех других чувств, поэтому никогда даже не намекнул Сеньке на симпатию к его невесте. Ну, а потом служба в армии, война на Дальнем Востоке, и опять новая война. В общем, так и не довелось обзавестись ни женой, ни
невестой. И вот сейчас, тут под Москвой, это письмо от незнакомой девушки, задело какие-то струнки его души.
«Уважаемый боец Красной армии! Мы советские комсомолки, решили написать письма на фронт, чтобы поддержать вас, в вашей нелёгкой борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. Бейте их, как диких собак, и не позволяйте топтать нашу
землю». Так незамысловато начиналось письмо. Такие письма были изобретением советской агитмашины, которая, в сложное
на фронтах время, использовала все возможные средства, для
поднятия духа бойцов. Но дальше оно шло не по агитационному
сценарию.
«Уважаемый Иван! Меня зовут Мария. Так сложились обстоятельства, что я сейчас живу в вашем доме и в вашей комнате.
Меня отправили в эвакуацию, и распределили в ваш колхоз дояркой. Настасья Михайловна и Матвей Семёнович взяли меня к себе на постой, и поселили в вашей комнате. Я работаю на ферме, а в свободное время, нянчу ваших племянников. Они у вас настоящие казаки. Своё деревянное оружие не выпускают
из рук, постоянно воюют с врагами. За эти полтора месяца, что я у вас живу, вы все стали для меня родными, а Настасья Михайловна и Матвей Семёнович стали мне как родители. Я даже иногда называю их папа и мама, повторяя за ребятнёй. Ваши с Дмитрием Михайловичем фотографии, стоят в моей, вернее,
в вашей комнате. Я каждый день молюсь за ваше здравие,
и за упокой вашего брата и моих родителей. Мы все очень сильно ждём вашего возвращения. Только возвращайтесь, пожалуйста, с победой. Не дайте больше этим гадам и шагу ступить по нашей земле. С уважением, Мария Маркова.»
Ванька дочитал письмо и прикрыл глаза. Её простота и доверчивость подкупали его. Каким же чистым должен быть её внутренний мир, если она вот так запросто, пишет незнакомому человеку, так просто, и по-детски наивно. Он погрузился в свои мысли. Её слова навеяли воспоминания о доме, о родных, о своей станице. Лёгкая тоска защемила сердце. Так захотелось ему оказаться сейчас дома, поцеловать сестру, обнять Матвея Семёновича, подхватить на руки детишек, и, посадив их на шею, «покатать на лошадке», взглянуть в Машины доверчивые глаза. Он, в очередной раз попытался представить её глаза, её лицо, улыбку. Всё было как в тумане. Казалось, что дом, родные, и вообще
вся жизнь до войны, это просто сон. Было ощущение, что до войны ничего не было, и после неё ничего не будет. Была только война.
Его полудрёмные мысли прервала команда «Приготовиться».
Беляев глянул на часы.
— Ух-х, уже без десяти.
Все заметно оживились. Мысли о доме улетучились.
— Заводи, Василь, — скомандовал Ванька.
Мотор взревел. Лейтенант высунулся из люка. Шум танковых
двигателей заглушал команды руководящего офицера. Едкий
дым выхлопных газов наполнил всё вокруг. Посреди всего этого
шума, Беляев уловил слабые звуки духового оркестра. Подразделения, выстроенные в коробки, начали шагать на месте, в такт
походного марша. По отмашке, первая коробка тронулась,
за ней пошли следующие.
— Ну всё, братцы, началось, — радостно воскликнул Ванька,
запрыгнув в люк.
— Радость-то какая, а, командир, — взвизгнул водитель Вася.
— Кто бы знал, что доведётся в параде на главной площади
страны поучаствовать.
— Это точно братцы, событие историческое, — подтвердил
его слова довольный Беляев.
— Смотри, главное, дистанцию не сломай.
В прямом эфире Кремль вещал свой парад по всем радиостанциям. Весь мир, затаив дыхание, прильнул к приёмникам.
Немецкие генералы боялись докладывать Гитлеру о происходящем в Москве. Лишь по чистой случайности фюрер, включив
свой приёмник и услыхав там парадные команды на русском
языке, понял, в чём дело. Устроив нагоняй своему генеральному
штабу, он приказал любой ценой прорваться в Москву и разбомбить парад. Весь фронт пришёл в движение. Прямо с площади
парадные коробки убывали на свои позиции. Взвод Беляева, загрузив свои боеприпасы, на полном ходу помчался в полк.
Уже на подходе, в километрах пяти, было видно зарево боя.
Немцы, выполняя приказ своего главнокомандующего, изо всех
сил рвались к Москве. Авиация утюжила куцую линию обороны,
танковые атаки следовали одна за другой. Гитлеровцам, ценой
огромных усилий, удалось прорвать первую линию обороны. Обескровленные остатки полка, отошли на запасную позицию.
На полном ходу танк Беляева подлетел к блиндажу комбата.
Ванька выскочил из люка и вбежал вовнутрь. Звуки боя были совсем рядом. Кругом рвались мины и снаряды. В небе, прямо над
полем боя, шла ожесточённая воздушная схватка. Советские истребители, ценой больших потерь, не давали немцам бомбить
позиции с воздуха.
— Где комбат? — срывая голос на крик, спросил лейтенант
у дежурного радиста.
— На НП, — ответил тот, не отрываясь от рации.
Лейтенант, пригибаясь от разрывов, побежал на наблюдательный пункт. С неба крупными хлопьями валил снег. От дыма и пороха до земли он долетал уже серым. Ветер обжигал лицо.
— Товарищ майор, лейтенант Беляев с парада прибыл, — доложил он, вбежав на НП.
Комбат, не отрываясь от бинокля, подозвал его к себе, жестом руки.
— Ты вовремя, казак. Как всё прошло? — всё так же, рассматривая панораму боя, спросил командир.
— Всё хорошо прошло. Какие будут распоряжения? — восстанавливая сбитое дыхание, поинтересовался Ванька.
— Я лейтенант, последние танки в контратаку пустил, больше у меня ничего нет. Только пехотный батальон остался, без комбата, в котором в ротах человек по двадцать, и те раненые да
контуженые, взвод ПТРов, и твои три танка. И всё. Вот такие, брат, дела. А нам нужно вернуться на первую линию обороны. Любой ценой. Какие есть предложения?
— Можно бинокль глянуть?
— На, глянь.
Майор снял его с шеи и протянул лейтенанту. Тот оглядел поле боя. Прячась за подбитой техникой, десяток «тридцатьчетвёрок» вели огонь по немецким танкам, которые потеряв темп атаки, тоже прятались за своей горящей техникой, и огрызались в ответ.
— И так уже сорок минут, — забирая бинокль назад, констатировал комбат.
— Между ними наша первая линия. Там сейчас немцы. Их нужно оттуда выбить.
Майор продолжал рассуждать вслух. То и дело их НП накрывало брызгами мокрой земли вперемешку со снегом. Снаряды
рвались совсем рядом.
— Товарищ комбат, первый на связи.
Радист протянул ему трубку.
— Слушаю, первый, — с обречённым видом ответил майор.
Его мешки под глазами казались ещё больше.
— Что у тебя там происходит, Дерягин? — заорал в трубку комдив.
— Почему контратака остановилась? Что там твои танки попрятались, как зайцы? Через двадцать минут чтобы были на прежних позициях. Как понял?
— Так точно, понял вас, — обречённо ответил тот.
— Дерягин, ты что там, поник? Держаться надо. Держаться,
слышишь майор?!
— Так точно, будем держаться, — с наигранной бравадой отчеканил офицер.
— Я к тебе направил свежую роту ополченцев, с ними офицер толковый. Это всё, что у меня есть. Держитесь там, отступать нельзя, Москва позади.
— Я понял, товарищ первый, не отступим. Больше ни шагу не отступим.
Он положил трубку.
— Умрём здесь все до единого, а не отступим, — договорил он сам себе, бросив взгляд на Беляева.
— Слушай приказ, казак, — начал Дерягин, оживившись.
— Идея авантюрная, вероятность успеха пятьдесят на пятьдесят, но если получится, можем развить атаку.
Ванька внимательно слушал. У комбата засветились глаза.
— Вон, смотри.
Майор показал рукой в сторону леска справа от них.
— На полной скорости движешься своими танками вдоль опушки. Если тебя заметят, то конец, но если в суматохе боя они тебя упустят из виду, то ты сможешь зайти им во фланг. Ты отвлечёшь на себя часть сил, этим воспользуются атакующие
и пойдут вперёд, избегая, таким образом, прямого, прицельного
обстрела. Как только танки отойдут, пехота ворвётся в окопы,
а там уж как Бог даст.
Радист с удивлением глянул на командира и, встретив его
взгляд, отвёл глаза.
— Что зыркаешь, Чижов? Да, как Бог даст, — повысил он тон.
— А что, у кого-то есть другие варианты, как нам остановить их? Только на Бога и остаётся надеяться.
Майор снял шапку и перекрестился, Беляев последовал его примеру. Чижов расстегнул ватник, и быстрым движением руки вынув из кармана гимнастёрки крестик, поцеловал его.
— Вот те раз, — сделав недоумённый вид, удивился Дерягин. — Все верующие, значит, собрались?
Чижов спрятал крестик обратно.
— Вот точно говорят, что в окопах атеистов не бывает, — ухмыльнулся в свои залихватские усы майор.
Через несколько минут танки Беляева, на полной скорости,
неслись в сторону леса, разбивая гусеницами подмёрзшую землю. Комбат следил за их манёвром через свой бинокль. Вдруг,
как только танки поравнялись с опушкой, небольшой снегопад,
который с утра докучал, вперемешку с порывистым ветром, превратился в метель. Буквально в один момент всё пространство вокруг заволокло снежной стеной. Дерягин потерял «тридцатьчетвёрки» Беляева из виду. Перед глазами стояла сплошная снежная стена. Сильный ветер поднимал вихри сухого снега. Захлебнувшаяся контратака угадывалась по разрывам и орудийным залпам.
— Смотри, что делается, Чижов, — повернулся комбат к телефонисту.
— Сам Боженька прикрывает наш манёвр. Вообще ничего не видать. С такой видимостью, Беляев сейчас к ним вплотную подберётся.
Чижов промолчал, согласно махнув головой. Он не понимал,
как ему реагировать на такое откровенное и неприкрытое религиозное проявление командира. Атеистическая пропаганда
и преследования за веру научили осторожничать, и подобное
поведение комбата вводило его в ступор. Дерягин видел это.
— Не боись, боец, прорвёмся с Божьей помощью.
Офицер снова снял шапку и трижды перекрестился.
— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, спаси и сохрани,
прости и помилуй нас, грешных, — уже не обращая внимание
на опешившего подчинённого, громко, во весь голос произнёс
он слова молитвы, и вернул ушанку обратно на голову.
Взвод Беляева, под прикрытием сильного снегопада вошёл
во фланг немецким танкам, прячущимся за подбитой техникой.
Сократив до минимума расстояние, на полном ходу, «тридцатьчетвёрки» открыли огонь. Несколько вражеских машин одновременно загорелись, не успев понять, кто и откуда стреляет. Пользуясь ситуацией, они продолжали жечь танки противника, один за другим. Сообразив, в чём дело, немцы развернули машины
в направлении прорвавшихся, и открыли ответный огонь. Как
по команде, остановившиеся танки ринулись в атаку, оставив свои укрытия. От неожиданности, не в состоянии разобрать из-за сильного снегопада, сколько русских танков прорвалось, немцы попятились назад, оставив без прикрытия свою пехоту, занявшую окопы. Бросив на поле боя гореть восемь своих «тигров», гитлеровцы отступили. Подоспевшая из дивизии свежая
рота ополченцев и остатки потрёпанных батальонов, отступивших на запасные позиции, молниеносной атакой освободили
свои оставленные окопы, и заняли оборону.
— Первый, первый, докладывает третий, — кричал в трубку
Дерягин, перекрикивая шум боя.
— Противник вытеснен с наших позиций. Им предпринята
контратака. Держим оборону.
— Молодец майор, держись. Не отступать ни при каких обстоятельствах. Стоять насмерть.
— Есть стоять насмерть.
Дерягин немного помолчал.
— Товарищ генерал, у меня девять танков осталось, боеприпасы на исходе. Мы отсюда не уйдём, будьте уверены, но нам нужны боеприпасы.
— Держись, майор. Держись.
В трубке послышался шум.
Снегопад потихоньку начал ослабевать, и вскоре совсем
прекратился. Немцы, ведомые приказом во что бы то ни стало прорваться к Москве, и помешать празднованию, предпринимали одну контратаку за другой. И без того на треть заполненные роты защитников таяли на глазах. Уцелевшие танки расположили в ста метрах позади траншей, и использовали как артиллерию. Подтащив на буксире подбитую технику, танкисты соорудили из неё укрытие, и вели огонь по атакующим
немцам, прикрываясь искорёженной бронёй дымящихся «тридцатьчетвёрок».
Несколько атак уже было отбито, но фашисты, с остервенением, продолжали штурмовать поредевшие роты ополченцев, которые ещё вчера были рабочими заводов, грузчиками, плотниками и госслужащими. Некоторые из них
до этого момента даже не держали в руках оружие, разве что только пневматическую винтовку в тире парка культуры и отдыха. Но здесь, приняв свой первый, и для многих последний бой, они намертво вросли в мёрзлую, подмосковную землю.
На этом рубеже, в нескольких десятках километрах от города,
они были последней и единственной надеждой своих матерей, жён и детей, которые с содроганием сердца вслушивались в порывы ветра, доносящие обрывки дальнего боя.
Вымотавшись из-за непрерывных атак, противник кинул на обороняющихся всю имеющуюся на этом участке авиацию.
Немецкие асы принялись утюжить позиции сводного батальона
майора Дерягина, не встречая должного сопротивления в небе.
Истощённая эскадрилья, прикрывающая этот участок, не успевала отражать их натиск. Танки, прикрытые от лобового удара,
оказались беззащитными с воздуха. Один за одним, от прямого
попадания, вспыхнули несколько машин, тяжело подпрыгнув и покосившись. Клубы чёрного дыма и пламя взмыли вверх,
превращая в воду снег вокруг них.
— Быстро в окопы, — заорал Ванька, выпрыгивая из люка.
Весь экипаж покинул танк и, пригибаясь, короткими перебежками, побежал к траншее. С неба, как дождь, сыпались бомбы. Всё вокруг вздымалось от их разрывов. Через мгновение
машина, которую только что покинул экипаж Беляева, подлетела
в воздух, и, завалившись набок, загорелась.
Лейтенант со всего разбегу перепрыгнул через бруствер,
и больно ударившись обо что-то, свалился на дно. Сверху посыпалась земля, поднятая разорвавшейся рядом бомбой. Гул моторов, разрывы, и свист мин, которыми немцы обильно засыпали
позиции, слились в один оглушающий вой. Ванька, прикрывая
уши руками, инстинктивно прятал голову, за искорёженный труп
бойца. Кругом свистели разящие осколки металла, от которых
было невозможно укрыться. Казалось, этому не будет конца.
Тонны металла в течении получаса сыпались на головы обороняющихся, уничтожая всё живое на своём пути. Но измотанные роты, вжимаясь в землю, прикрываясь телами убитых товарищей, выживали. Выживали, чтобы снова подняться, и драться,
не пуская врага в свой дом.
Выпустив весь боезапас, немецкие «мессеры» скрылись за горизонтом. Неожиданно наступила звенящая тишина. В ушах стоял такой звон, что было непонятно, прекратился налёт или нет. Потихоньку, изрытая разрывами траншея начала оживать.
Уцелевшие бойцы занимали свои места, устанавливая на бруствере оружие.
— Товарищ лейтенант, как вы? — теребил Василий командира.
Беляев, подняв голову, посмотрел на него отрешённым взглядом.
— Вы не ранены? — продолжал тот теребить его за руку.
— У вас кровь.
Из-под шлема, по его лбу стекала алая струйка. Ванька снял его, и провёл рукой по голове. Грязные пальцы нащупали рану От прикосновения она защипала.
— Да ничего страшного, царапина, — спокойно ответил лейтенант, всё ещё борясь с оглушительным звоном в ушах.
— Где остальные?
Беляев вопросительно посмотрел на своего водителя.
— Там, — показал тот рукой, в сторону их горящего танка.
Ванька поднялся. Метрах в пятидесяти от траншеи лежали
тела наводчика и заряжающего, сражённые наповал осколками.
Всё вокруг было изрыто воронками. В ста метрах горели в своих
укрытиях танки. В окопе слышались душераздирающие крики и стоны раненых. Рядом молоденькая медсестричка, лет девятнадцати, перевязывала бойцу руку с оторванной кистью, приговаривая что-то успокаивающее. Тот сидел на дне окопа, изо всех сил сжимая в зубах ремень своей винтовки.
— Танки, — прозвучал истошный крик, моментально передаваемый по траншее.
— К бою.
Беляев повернулся. На горизонте, дымя выхлопными газами,
появилась немецкая бронированная армада. Несколько танкистов выпрыгнули из окопов, и побежали к своим, чудом уцелевшим танкам. Ванька с досадой глянул на свою горящую машину, и достал из кобуры пистолет.
— Лейтенант, ты этой пукалкой тут не навоюешь, — прокричал ему в ухо подошедший командир роты ополчения, в заляпанной грязью гимнастёрке так, что на петлицах с трудом угадывались шпалы капитана.
— На вот, возьми.
Он протянул ему противотанковое ружьё и ящик с бронебойными патронами.
— У меня весь расчёт погиб. Умеешь с него стрелять?
— Да, разберусь.
— Ну, давай шустрей тогда разбирайся, у тебя минут пять,
не больше.
— Держи, — сунул он ящик Василию.
— Давай за мной.
Тот, с покорностью схватил его, и побежал за лейтенантом
по окопу.
Выбрав удобную позицию, они залегли. Ванька установил
ПТР на бруствер, и поймал приближающуюся бронированную
махину в прицел.
— Заряжай, — крикнул он и передёрнул затворную раму.
Вася сунул в неё патрон.
— Пожжём мы ещё этих сволочей, брат Василь, рано празднуют победу, — приговаривал Беляев, выбирая себе цель.
— Так точно, товарищ лейтенант, сейчас нашмаляем.
Танки неумолимо приближались. Уже стали видны фигурки
в серых шинелях, прячущиеся за бронёй. Впереди и сзади траншеи ухнули несколько разрывов, подняв фонтаны мёрзлой земли вперемешку со снегом.
— Огонь, — прозвучала команда.
— Отсекать пехоту.
Началась стрельба, приведя слух в более привычное состояние. Сзади, несколько уцелевших «тридцатьчетвёрок» дали залпы. Ванька уловил их затылком, продолжая наблюдать за ползущей на них армадой. Он поймал прыгающий и качающийся
на кочках танк, и спустил курок. Ничего не произошло, тот, как
ни в чём не бывало, продолжал двигаться, стреляя на ходу.
— Бей по гусеницам, — закричал Василий, вставляя очередной патрон в затворную раму.
Беляев прицелился ещё раз, и спустил курок снова. Немецкая машина, на полном ходу, развернулась к ним боком, размотав подбитую гусеницу.
— По бакам давай, — восторженно закричал заряжающий
Василий, подав очередной патрон.
Следующим выстрелом Ванька поджёг его. Они видели, как
из башни выскакивают фигуры в чёрных комбинезонах, падая
сражёнными метким ружейным огнём пехоты.
— Давай, давай, — поторопил лейтенант засмотревшегося
на подбитую машину заряжающего.
Тот спешно вставил патрон в затворную раму. Беляев затворил её, и снова прицелился. По брустверу прошла пулемётная
очередь, поднимая фонтаны земли. Мёрзлые комочки ударили в лицо.
— Пристреливаются, гады, — прокричал Вася, протирая глаза от земли, Ванька выстрелил, и тут же скатился вниз, сволакивая за собой ружьё. Следом легла ещё одна очередь.
— Уходим, пристреляли нас, — крикнул он, и, пригнувшись, побежал.
Сделав несколько шагов, они обернулись от близкого разрыва. Их позиция была разворочена снарядом.
— Господи, спаси и сохрани. — Беляев перекрестился.
— Вовремя мы, товарищ лейтенант.
Перепрыгнув через труп бойца, неуклюже застывшего в сидячей позе, они заняли новую позицию.
Сделав несколько выстрелов, бронебойщики сменили и её.
Вражеская техника подползала всё ближе и ближе. Сквозь ружейный треск и разрывы, уже был слышен грохот брони. Беляев рвал одну за другой гусеницы, заставляя танки останавливаться.
Рядом, захрипев, упал боец, выронив свою винтовку. Из его артерии фонтаном брызгала кровь, впитываясь в мёрзлую землю
окопа.
— Санитара, — закричал Вася, пытаясь возвысить свой крик
над шумом боя.
— Санитара сюда.
Через мгновение, пригибаясь и падая, к раненому подбежала медсестра в порванном ватнике и окровавленной ушанке.
Увидав её краем глаза, Ванька узнал в ней ту молоденькую девушку, которая перевязывала бойца с оторванной кистью, когда
он запрыгнул в этот окоп.
— Надо же, как эта маленькая девочка выживает в этом
аду, — промелькнула у него мысль и тут же улетучилась от крика
капитана.
— Лейтенант, танки на левом фланге прорвались, бегом
за мной.
Он сжимал в одной руке пистолет, в другой гранату. Беляев с Василием побежали за ним, перепрыгивая через убитых и раненых. И без того скудные ряды защитников заметно поредели.
Боеприпасы были на исходе.
Над их головами плотно легла пулемётная очередь. Капитан
припал к стенке окопа и высунул голову.
— Стой, — скомандовал он.
В нескольких метрах, на полном ходу, прямо на них летел
танк, громыхая и дымя. Капитан поднялся перед ним, и чётким,
поставленным броском остановил его, повредив гусеницы.
— Добивай, лейтенант, — крикнул он.
Предвидя контрольный выстрел, немцы начали выскакивать
из обездвиженной машины. Кто-то дал по ним длинную очередь.
— Постой, капитан, — остановился Ванька, уже взяв его
на прицел.
— Мы с него выстрелов пять успеем сделать, пока они очухаются. А ты пока на, с ПТРа лупи.
Он протянул ему ружьё.
— Ну, давай лейтенант, делай, раз так.
— За мной, Порываев.
В присутствии посторонних, Беляев всегда обращался к подчинённым по фамилии, и только наедине по имени. Василий выпрыгнул из окопа, и рванул за командиром. Они одним броском добежали до немецкого танка, и запрыгнули в люк.
— Ух, ты, всё не как у нас, — констатировал Вася, крутясь
по сторонам и осматривая незнакомую технику.
Ванька, немного освоившись и разобравшись, развернул
башню в сторону наступающих.
— Заряжай, — крикнул он, ища себе подходящую жертву.
Порываев подал снаряд.
— Огонь.
От первого же выстрела загорелся танк, на полном ходу
приближающийся к их позиции.
— Отлично, — сказал себе под нос лейтенант.
— Заряжай, — прокричал он опять команду.
Всё поле, перед их линией обороны, было покрыто немецкими трупами в серых шинелях. Кругом стояла горящая и дымящаяся техника. Не считаясь с огромными потерями, немцы продолжали рваться вперёд, втягивая в эту атаку новые силы.
Сделав пять выстрелов, танкисты почувствовали, как совсем рядом разорвался снаряд, звякнув по броне осколками.
— Всё, надо уходить, прочухали нас, — сказал Ванька.
Прихватив с собой два немецких автомата, лежащих там, Василий открыл люк, и выпрыгнул. В этот момент, по броне звякнул снаряд, сбив его с ног взрывной волной. Беляев, не успев покинуть машину, рухнул, больно ударившись головой. Танк загорелся. Порываев, поднявшись с земли, кинулся к горящей машине.
— Командир, ты живой? — крикнул он в открытый люк.
Иван лежал на дне без шлема, из его ушей текла кровь. Он держался обеими руками за голову и стонал. К ним подбежал капитан.
— Ну что хлопцы, живы?
— Лейтенант ранен, нужно доставать быстрей, сейчас баки рванут, — прокричал Василий и запрыгнул вовнутрь.
По броне, время от времени звякали осколки и пули. Они достали Беляева, и волоком потащили обратно в окоп. Несколько очередей просвистели совсем рядом, заставив их лечь. Ползком, волоча за собой раненого, Порываев с капитаном добрались до окопа, стащив его вниз.
— Молодец лейтенант, — радостно прокричал ротный.
— Одним махом пять танков подожгли.
Беляев ничего не слышал, только, как в тумане видел грязное лицо капитана с шевелящимися губами. Он помотал головой, дав это понять.
— Контузило его, не слышит. Ладно, полежи покуда тут, а мы постреляем ещё.
Немцы с безумным остервенением продолжали продвигаться вперёд. На левом фланге им уже удалось снова ворваться в окопы. Началась рукопашная схватка. Изнемождённые, вымотанные нескончаемым боем ополченцы, примкнув штыки, отбивались из последних сил. Но силы были неравны.
Выстрелив все боеприпасы, капитан, сжимая в руке гранату, выполз из окопа.
— Прикрой, братец, — обратился он к Василию, отрешённым голосом.
Тот бил из трофейного автомата, отсекая пехоту от приближающегося танка.
Приподнявшись, для более дальнего и точного броска, офицер швырнул гранату, в несущуюся на него цель.
Взрыв прогремел рядом, не нанеся никакого ущерба. Длинная
пулемётная очередь прошла по груди капитана, оставив рваный
след на ватнике. Он, пошатнувшись, упал лицом вниз. Танк продолжал лететь прямо на них. Вася сполз в окоп и прикрыл собой раненого Беляева. Рядом, сжимая в руке гранату, к ним притулился боец, с наспех перевязанной головой.
Ревя мотором и громыхая гусеницами, громадная машина проползла над ними, устремляясь вперёд.
— Кидай, — закричал Порываев, глядя на бойца.
Тот привстал, и пустил гранату ему вслед. Танк загорелся. Автоматная очередь сбила его с ног. Ударившись об стенку окопа, боец с перевязанной головой упал рядом с лейтенантом, и замер. Василий высунул голову и сразу присел обратно. Метрах в двадцати, прямо на них, бежала группа немцев. Он вложил в Ванькины руки свой второй трофейный автомат, и, перезарядив, направил его вверх.
— Стреляй, командир, — закричал он прям в его окровавленное ухо.
— Немцы рядом.
Беляев чуть приподнялся и занял выжидающую позу. Рядом с ними упали две гранаты на длинных ручках. Вася моментально схватил их и выбросил обратно. Тут же прозвучали два разрыва. Он поднялся и дал длинную очередь по наступающим. Те залегли. Сильный удар в плечо заставил его присесть. Гимнастёрка под комбинезоном моментально стала липкой и тёплой.
— Кажись всё, командир, — прошептал он, прижимая ладонью рану, расположившись напротив Беляева.
В этот момент в окоп ворвались немцы. Ванька дал по ним
длинную очередь. Двое свалились замертво прямо к ним, прошив его по всей груди в ответ.
Железный вкус крови наполнил рот. Он выплюнул её, сделав хриплый вздох.
— Неужели всё? — промелькнула мысль.
— Так быстро? Как же так? Мне нельзя умирать, а как же сестра, она же не переживёт.
Перед глазами встал образ Насти.
— Прости сестрёнка, похоже, меня убили, я не вернусь, — пролетели одна за другой мысли, в его отключающемся сознании.
Рядом с образом сестры, появились родители. Отец, молодой и здоровый, в парадном казачьем кителе, обнимающий мать.
— Не бойся, сынок, — прозвучал его родной, и такой забытый голос.
— Мы с тобой. Нет большей любви, если кто положит душу свою, за други своя. Тебе сынок, выпала великая честь, предстать перед Господом, на поле брани, защищая Родину.
— Но, как же Настя?
— У Насти есть Господь, Он позаботится о ней.
Рядом с родителями появился Митька.
— И ты здесь, братик дорогой?
— Да Ванюшка, и я тут.
Брат был тоже в белом, парадном кителе с золотыми погонами. Из-под начищенных до блеска сапог виднелись галифе, с красными лампасами.
— Не бойся братка, Господь милостив. Все казаки, положившие живот в ратном бою, за Отечество русское, у Него во Царствии водворяются. Всё будет хорошо.
Кровь всё больше наполняла рот, мешая дышать.
Вдруг все пропали, и ему стали отчётливо слышны звуки боя.
Он увидел грязное, окровавленное лицо Василия. Подняв тяжёлую, простреленную руку, Ванька перекрестился.
— В руци Твои, Господи, предаю дух мой.
— Командир, держись, наши идут, — теребил его обмякшее
тело Василий.
С яростным криком, в окопы спрыгивали бойцы свежего пополнения, выбивая из них прорвавшихся немцев. Подоспела новая рота ополчения, сформированная из москвичей. Следом за ней, расположилась артбатарея, подтянутая на упряжках,
и с ходу открыла огонь по прорвавшимся танкам. Ездовые спешно уводили лошадей из зоны обстрела.
Почтальонша Вера тихонько подошла к Настиному дому,
чтобы не быть замеченной. Она осторожно воткнула конверт
в калитку и удалилась. Видеть ещё раз Настины слёзы у неё
не было душевных сил.