Когда я привела его домой в первый раз, Анюта даже не посмотрела ему в лицо.
- Не садись, - сказала она резко, когда Никита попытался присесть на краешек дивана. - Мы с мамой поговорим на кухне. Без тебя.
Он встал, кивнул, ушёл. А я пошла за дочерью, уже понимая, что это будет не разговор, а допрос.
- Мама, - начала она с прищуром, как юрист в суде, - ты с ума сошла? Ему сколько лет? Тридцать с хвостиком?
- Тридцать девять. Почти сорок. - Я стояла у плиты, гладила рукав халата.
- А тебе, напомню, шестьдесят один. - Она приподняла бровь. - Он тебе кто? Племянник? Новый сантехник?
Я сжала губы. Потом сказала тихо:
- Он - мужчина, который рядом. Мне с ним хорошо, Аня.
- Конечно. Ему тоже с тобой хорошо. Квартира в центре, пенсия, холодильник забит. Ты не думала, мам, что он с тобой просто из-за выгоды?
Эти слова были как пощёчина. Не потому что я не думала. А потому что Аня - моя дочь. И говорит это так, словно я беспомощная старуха, которую нужно спасать от афериста.
Я не ответила. Ушла в комнату. Никита сидел у окна. В руках - мой старый плед, накрывал колени. Взгляд у него был такой... чужой.
- Хочешь, я уйду? - спросил он.
- Нет, - ответила я. - Пока нет.
Мы познакомились с Никитой случайно - в очереди в аптеку. Он пропустил меня вперёд. Пошутил. Потом ещё одна встреча - у магазина. Потом кофе. Потом просто как-то остался ночевать. Не как любовник - как человек, которому просто было рядом спокойно.
Он не был красавцем. Немного сутулый. Смешные очки, которые постоянно запотевали. Иногда он казался младше, иногда - наоборот, как будто устал от жизни.
Я не ждала от него признаний. Не ждала вообще ничего. Просто было тепло, когда он ставил чайник. Когда говорил: "Ты ложись, я посуду помою". Когда не боялся моей седины.
Но Аня увидела в нём угрозу.
Она пришла снова через день. Без звонка. Вошла, будто всё ещё живёт тут. Принесла продукты, поставила на кухню, начала доставать кастрюли.
- Мам, - сказала она, не глядя, - ты опять одна останешься. Такие, как он, долго не задерживаются. Он вытянет из тебя всё, что можно - и уйдёт. А я потом буду собирать осколки.
Я стояла в дверях, и у меня внутри всё горело. Потому что это была не забота. Это была ревность. Власть. Она привыкла, что мама - её территория. А тут появился кто-то, кто занял часть моего сердца.
-
А через неделю она сделала то, чего я не ожидала.
Она пришла с риэлтором.
- Ты хочешь, чтобы он остался здесь? - сказала она, указывая пальцем на Никиту. - Тогда я продаю свою долю. По закону я имею право. Или ты выкупаешь её. Деньги можешь взять у него. Раз уж он теперь тут хозяин.
- Ты серьёзно? - я смотрела на неё, будто впервые вижу. - Хочешь продать долю... своей матери?
Аня не опустила глаз. Только пожала плечами:
- Я не хочу. Я вынуждена. Мне нужно жильё. А эта квартира - моя тоже. Я тут прописана, и папа ничего не оставил, ты помнишь. Так что юридически - всё по-честному.
Никита встал из-за стола. Медленно. Без резких движений.
- Я уйду. - Голос у него был спокойный. - Мне не нужно быть причиной этого.
- Ты уже ею стал, - бросила Аня. - Как только пролез сюда со своей чашкой кофе и жалостливыми глазами.
Я резко повернулась к ней:
- Довольно. Он гость. И ведёт себя с уважением. В отличие от тебя.
Это было впервые, когда я сказала ей такое. Прямо. Без оправданий.
Она побледнела. Потом усмехнулась:
- Ну что ж. Тогда разбирайтесь сами. Я подам на раздел. Через суд.
И ушла.
-
После этого тишина в квартире казалась свинцовой.
Никита молчал. Я тоже. Мы сидели в креслах напротив друг друга, между нами стояла чаша с сухими цветами. Такая же сухая, как и наш воздух в тот день.
- Прости, - сказала я наконец. - Я не хотела, чтобы ты оказался в этом.
Он поднял взгляд:
- Ты не виновата. У тебя взрослая дочь. Она делает, как считает нужным.
- Но она делает мне больно.
- Потому что она боится потерять контроль. Боится, что ты можешь быть счастливой без её разрешения.
Я удивлённо посмотрела на него. Слишком точно. Слишком правильно.
- Ты часто так думаешь о людях?
Он пожал плечами.
- Я сам вырос в такой семье. Где мама - для всех, но не для себя. Пока однажды не нашёл кого-то, кто просто хотел, чтобы ей было хорошо.
- И кто это был?
- Учительница литературы. - Он улыбнулся. - Она была старше моей мамы на год. Я тогда учился в институте. Она меня спасла. Показала, что возраст - это не приговор. А потом... умерла. Внезапно. От инсульта. Я думал, что уже больше не смогу никого полюбить. Пока не увидел тебя в аптеке.
Я почувствовала, как внутри что-то дрогнуло. Устойчивое. Настоящее.
-
Аня больше не появлялась.
Зато пришло письмо из суда. Уведомление о назначении даты предварительного заседания по разделу имущества.
Я долго сидела с ним в руках. Бумага пахла типографией и холодом.
Никита подошёл, обнял за плечи:
- Я могу уехать. Если это поможет.
Я покачала головой:
- Это мой дом. Я его строила всю жизнь. Я не позволю никому, даже собственной дочери, превратить его в поле битвы.
-
Через пару дней на моём пороге стояла женщина.
- Добрый день. Меня зовут Ирина Львовна. Я психолог. Вы записывали ко мне Аню.
Я нахмурилась:
- Простите... Я не записывала.
- Она сама не пришла, но оставила ваш адрес. Сказала, если я захочу понять - то могу поговорить с вами. Я думаю, она просит о помощи. Просто не умеет это сделать иначе.
-
Я стояла с чашкой у окна, когда Никита подошёл и положил руку мне на плечо.
- Ты что решила?
- Я пойду. Навстречу. Только не к судье. К ней. Потому что, может быть, эта война - не про квартиру. А про боль. Которую она так и не высказала.
Он кивнул:
- И потому что ты настоящая мать.
Я пришла к ней сама.
Аня открыла дверь не сразу. Глаза у неё были припухшие, волосы собраны в небрежный хвост, в руке - чашка с недопитым кофе. И... испуг.
- Ты... зачем пришла?
- Потому что я устала воевать. А ты устала плакать, - ответила я спокойно. - Мы не враги, Аня. Но мы ими станем, если не поговорим.
Она молча отступила в сторону. Я вошла. Квартира была чистая, как всегда. Аня всегда была "правильной": порядок, работа, чек-листы, графики. А вот чувствами - не управляла никогда.
Мы сели на кухне. Без слов. Потом она, не глядя, произнесла:
- Ты ведь тоже когда-то не понимала свою мать. А теперь я не понимаю тебя.
Я поставила чашку.
- Я боялась, что состарюсь одна. Что никому не буду нужна. Когда ты уехала, когда умер папа, я... просто жила как по инерции. А потом появился он. И я впервые за много лет почувствовала, что ещё могу быть важной. Что меня видят. Не как маму. Не как пенсионерку. Как женщину.
Аня молчала. Потом вдруг прошептала:
- Я не злилась на него. Я злилась на тебя. Потому что ты живёшь. А я не могу.
- Что значит - не можешь?
- Я одна. Муж ушёл. Работа - дом - работа. Ни праздников, ни выходных. Ни тепла. А ты, вместо того чтобы быть "старой и нуждающейся" - вдруг влюбилась. А мне даже некому позвонить вечером.
Я услышала в этих словах не обиду - боль. Она не делила квартиру. Она делила... любовь. И, по её мнению, я ей её отняла.
- Ты не одна, Анечка. - Я взяла её руку. - Но я не могу быть твоей единственной опорой. Ты выросла. А у меня наконец появился шанс на что-то своё. И я не хочу его терять.
- Ты ему доверяешь?
- Да.
- А если он уйдёт?
Я улыбнулась:
- Я выживу. Потому что, наконец, научилась жить для себя.
Аня заплакала. Тихо. Беззвучно. Потом обняла меня. Как в детстве. И я поняла - это не конец. Это начало. Может, нового этапа. Может, взрослой жизни обеих.
-
Через месяц она отозвала иск. Просто - без звонков, без объяснений. Мне прислали письмо из суда: "дело прекращено по инициативе истца". И я заплакала. Потому что, может, это было признанием. Или прощением.
-
Однажды вечером она пришла к нам в гости.
Впервые - не как обвинитель. А как дочь.
С Никитой они обменялись парой осторожных фраз. Потом он пошёл на кухню - варить кофе.
- Ты его правда любишь? - спросила она тихо.
- Я люблю, как мне с ним спокойно.
- А он тебя?
Я улыбнулась:
- Он гладит мне волосы, когда я засыпаю. Варит чай с мятой, если у меня болит живот. Не отводит глаз, когда я говорю о чём-то важном. Это - и есть любовь.
Аня кивнула. И впервые за долгое время в её взгляде не было осуждения.
Весна пришла неожиданно. Как-то утром я проснулась, и солнце падало на подоконник ярко, по-летнему. Никита уже поставил чайник, а в воздухе пахло ванилью - он испёк что-то на завтрак.
Я вышла в халате, он повернулся и улыбнулся так, будто мы с ним прожили жизнь. Хотя - всего полгода. Но иногда, чтобы понять человека, и одного дня достаточно.
Аня приходила теперь чаще. Не как контролёр. Просто - за чаем, с пирогом, с новостями. Иногда оставалась на ночь. И мы впервые за многие годы могли говорить не как мать и дочь, а как две женщины, пережившие одиночество.
-
Как-то вечером мы сидели втроём. Никита рассказывал, как в юности сбежал автостопом в Сочи и ел одни персики целую неделю. Аня смеялась.
- Ну ладно, - сказала она вдруг. - Не похож ты на афериста. Хотя я, конечно, в первые дни хотела вызвать участкового.
- Я бы сам себя сдал, - усмехнулся он. - Мне с вашей мамой лучше, чем в санатории. Хоть и массаж только словесный.
Я рассмеялась. А потом впервые за долгое время сказала:
- Мне больше не страшно быть счастливой. Ни перед дочерью. Ни перед обществом. Ни перед зеркалом.
Аня посмотрела на меня с теплом:
- А мне не страшно больше отпускать тебя. Жить своей жизнью. Потому что теперь я вижу - ты на своём месте.
-
Через несколько месяцев она встретила кого-то. Я не лезла, не спрашивала. Просто видела, как она засиживалась в ванной перед встречами. Как краем губ улыбалась в телефоне. Как перестала искать повод приехать ко мне просто так. Это значит, у неё появилась своя жизнь. И это было счастьем - наблюдать, как взрослая дочь становится наконец счастливой женщиной.
-
Никита предложил переехать в маленький домик за городом.
- Там тишина, вишни под окном, и по утрам кукушка кукует. Ты любишь кукушек?
Я смеялась:
- Да хоть сов - если ты рядом.
Мы переехали. Квартиру я оставила Ане - не по суду, а по доброй воле. Потому что теперь это не была территория конфликта. Это было гнездо, в котором выросла взрослая птица.
А я - улетела. Не в пустоту, а в своё второе дыхание.