Дмитрий Дмитриевич Шостакович был главной фигурой советской музыки на протяжении почти пяти десятилетий. Его авторитет как композитора был исключительно велик не только в СССР, но также и во всём мире.
Поэтому ему приходилось очень много выступать на различных трибунах, в прессе, на радио и телевидении, произносить речи на открытии всяких торжественных мероприятий и давать интервью иностранным журналистам во время своих многочисленных зарубежных поездок.
В 1979 году, уже после смерти Шостаковича, некоторые из этих выступлений, записанные на магнитофонную ленту, были тщательно отобраны и выпущены фирмой грамзаписи "Мелодия" на четырёх виниловых пластинках.
Естественно, нет смысла искать в них каких-то человеческих откровений (все они - в музыке и в личных письмах к друзьям). Шостакович, изведавший "и барский гнев, и барскую любовь", отлично знал правила игры: публично не говорил лишнего, умел избегать прямых ответов на острые вопросы интервьюеров, упоминал, где положено, и Карла Маркса, и Ленина, и Брежнева, и XXIV съезд КПСС. В конце концов, он был не только композитором, но и официальным лицом - депутатом Верховного совета СССР, руководящим работником Союза советских композиторов, Героем соцтруда, Народным артистом СССР (первым среди композиторов), лауреатом Сталинских и Государственных премий (и это ещё далеко не полный список).
Но там, где он высказывался на волнующие его темы, можно найти много интересного, важного и иногда довольно неожиданного.
О том, на каком языке нужно исполнять оперы
"Моя точка зрения такая, что опера должна исполняться на том языке, на котором говорят те, кто её слушает. Если опера ставится в Берлине, то надо её петь по-немецки, а если в Лондоне, то надо её петь по-английски, в Париже - то надо петь её по-французски.
Но вот есть и другая точка зрения, особенно в Соединённых Штатах: оперу надо петь на том языке, на котором она написана. И сравнительно недавно - года два тому назад, я был в Лондоне, и смотрел "Хованщину" Мусоргского в моей оркестровой редакции. Она была поставлена, и пели по-русски, хорошо пели.
И всё таки... Там, конечно, в "Хованщине", такой язык русский.. не такой, скажем, как сейчас, да ещё с английским акцентом... Это так... Немножко, не то..."
О том, как попасть на концерт студентам, если нет денег на билет
(из выступления на молодёжной секции Союза композиторов, 1955 год)
"Я учился в консерватории с 1919 по 1925 годы. Это были тяжелые годы в Ленинграде в то время, очень были тяжёлые годы! Трамваи не ходили, и всё такое. А мы бегали на концерты, на репетиции в гораздо большем количестве, чем это делаете вы. Я вот прихожу на репетиции в Большой зал консерватории или в зал Чайковского и никого из вас там не вижу.
Вот тут говорят - не пускают. Тогда тоже не пускали! Более того, даже выходил Эмиль Купер, дирижер тогда был такой, и если видел кого-то из посторонних, так он стучал, понимаете, своей "волшебной палочкой" и говорил, чтобы никого не было. Выходили молодцы и, так сказать... молодицы и выгоняли нас. А мы снова прибегали!
Это ненормально, что студентов консерватории не пускают на репетиции. Это, конечно, ненормально! Но, нужно ненормальность эту... с ней... вот так попробовать... Может, и так что-нибудь выйдет... Просто проникнуть на эту репетицию! Спрятаться там, что ли, я не знаю... где-нибудь.
Ну, на репетиции трудно, может быть, там народу мало, заметно сразу. Но уж на концерт зайцем проскочить или в оперный театр – это просто обязательно! Мы это делали обязательно!
И я пересмотрел и переслушал музыки в те годы столько, что во все последующие годы я меньше слышал. И я глубоко убежден, что мне это принесло очень большую пользу".
Об уходящих в прошлое композиторах-мультимузыкантах
(из речи на собрании Союза композиторов, 1962 год)
"О Бенджамине Бриттене я хотел бы сказать следующее: помимо того, что я считаю его одним из самых талантливых зарубежных композиторов, он разносторонний музыкант. Он отлично играет на фортепиано, он отлично дирижирует, он играет на скрипке и на кларнете.
К сожалению, в наше время это искусство исчезает.
Бах играл, говорят, на всех инструментах. Глазунов, последний из могикан, играл на фортепиано, на скрипке, на виолончели, на фаготе, на валторне и на кларнете совершенно свободно, немножко хуже на флейте".
О ликвидации музыкальной безграмотности
(из радиопередачи, 1963 год)
"Мне бы хотелось вспомнить замечательное высказывание Виктора Гюго, который считал, что в воспитании детей должны быть три основных элемента: цифра, буква и нота. К музыкальному образованию следует относиться так же серьёзно, как к преподаванию других предметов. Необходимо с самых юных лет воспитывать хороший вкус.
В нашей начальной школе должны быть хорошие преподаватели пения. Научить петь - это одно дело, а кроме того важно, ЧТО петь, чтобы наши дети имели лучшие произведения классики, советских композиторов, лучшие произведения зарубежной музыки, и, конечно, народные песни. Это надо начинать в самых первых классах.
Мне кажется необходимым, чтобы уже школьник мог владеть нотной грамотой, чтобы он мог, скажем, записать какую-нибудь понравившуюся ему мелодию, чтобы он мог даже её обработать. Я лично считаю, что Министерство просвещения должно особо серьезное внимание обратить на музыкальное воспитание, на введение всеобщей музыкальной грамотности".
О смерти и жизни
(из обращения к музыкантам оркестра на репетиции 14-й симфонии, 1969 год)
"Наверное, вас всех интересует. почему же я так много внимания уделил вот такому жестокому, ужасному явлению, которое существует... такому, как смерть.
Не потому, что мне уже много лет, и не потому, что, выражаясь языком артиллеристов, вокруг меня падают снаряды, и я теряю своих друзей, близких...
Я отчасти пытаюсь полемизировать с великими классиками, которые затрагивали тему смерти в своём творчестве. Вот мы помним сцену смерти Бориса Годунова, где есть какое-то просветление, вспомним Верди "Отелло", когда вся трагедия кончается, и гибнут Дездемона и Отелло, и тоже прекрасное успокоение наступает. Вспомним Аиду...
Всё это, мне кажется, происходит от разного рода религиозных учений, которые учили, что жизнь можно, так сказать, прожить и плохо, но вот умрёшь, и всё там будет хорошо, и тебя там ждёт полное успокоение и так далее. Вот мне кажется, что в этой части я иду по стопам великого русского композитора Мусоргского и его цикла "Песни и пляски смерти". Его "Полководец" - это большой протест против смерти, и напоминание о том, что жизнь свою надо прожить честно, благородно, порядочно, не совершать плохих поступков никогда.
Потому что, увы, наверное еще не так скоро учёные наши додумаются до бессмертия. И поэтому... ну ничего хорошего в таком конце нашей жизни я не вижу и стараюсь рассказать об этом вот в этом произведении".
О своём лучшем портрете
(из радиопередачи, 1963 год)
"Я не искусствовед, и, может быть, недостаточно хорошо разбираюсь в живописи, но каждое посещение студии Сарьяна производит на меня огромное впечатление.
Могу похвастаться и порадоваться, что за полтора часа Мартирос Сергеевич нарисовал мой портрет - который, по-моему, является самым лучшим портретом, который когда-либо с меня рисовали".
О гримасах английского капитализма и о том, как Шостаковича освистали в Эдинбурге - в продолжении.