Горькая ягода 136
Позже, когда Василиса уснула, а Галя согрелась, сидя у печки, начались разговоры. Таисья накрывала на стол — достала краюху хлеба, кусочек сала, варёную картошку. Говорили, какая Василиса красавица и совсем уже большая. Интересовались мужем.
- Хоть бы карточку привезла. Замуж вышла, а мы даже не знаем, за кого, - сетовала Таисья.
-Мама, Костя хороший. Вот вернется - сама увидишь.
-Дай то Бог, - согласилась Таисья и заговорила о том, что, действительно, тревожило больше всего.
Спрашивали Галку, что слышно о фрон те. И как там у них в городе.
Галя рассказывала, как садилась на поезд. И о том, что враг приближается к городу.
— Бог даст, до нас не дойдет, далеко. Мы то уж тут выживем. Только бы мужики наши уцелели, - Таисья перекрестилась.
В ту ночь Галя спала в родной постели. Рядом — Василиса. На печи — дыхание мамы и сестры. На душе впервые за долгое время стало тихо и спокойно.
Утро выдалось тихим. Печь потрескивала, на столе стояла миска с картошкой, дымился чай. Василиса спала, а за столом сидели Таисья, Галя и Нюра — в платках, с покрасневшими руками. Торопливо ели. Продолжали вчерашний разговор.
— Я в колхоз пойду, — сказала Галя, наливая себе чай.
Таисья кивнула сразу, без удивления:
— Правильно. Сейчас работники очень нужны. Все, кто может, работают. Мужики на фрон те, а здесь — даже ребятишки в борозде. Даже Нюрка вот, — добавила она, глядя на младшую дочь. — Днём в школе, а после обеда — со мной в коровнике. Ничего, выдюжим.
Нюра выпрямилась, загордилась.
— Четырнадцать голов вчера подоила. Раньше для взрослого считали много, а это девчонка, - рассуждала Таисья.
- Только вот Василису куда? - беспокоилась Галка.
- На переменках будем. Нюрка большая, поможет. Не обязательно на все уроки ходить. Вот наступит мир, пусть учится. Ты вот тоже ученая, только твоя наука сейчас никому не нужна. Сила нужна, работать надо, - заключила Таисья. - Ничего, выдюжим. Если будем втроем работать, может, чего и получим. Нынешней -то осенью муки от колхоза дали, считай, зиму - с хлебом будем.
Кузьмич, председатель, утром глядел на Галку и не верил своим глазам.
— Вот это дело. Молодец, что вернулась. Молодая, сильная, с головой… Нам такие нужны. Дела, что раньше мужики управляли, ноне женщины на свой горб повесили. Не по силам ноша, а нести надо.
Он помнил Галку ещё до вой ны — шустрой, бойкой, работящей. С такой, знал он, ни в поле, ни на ферме не пропадёшь.
— Сейчас у нас главное — зерно в город возить, — говорил он, провожая её к зерновому складу. — Всё на фро нт идет. Да ты и сама знаешь, раз вчера с Фросей приехала. Будешь третьей. Так быстрее с поставкой разделаемся. Ты молодая сильная, с мешками справишься. Заодно и счет будешь вести. Я прикинул, мы почти всё на фро нт и отдадим. Хорошо, если с семенами останемся.
Начались будни. Настоящие, колхозные.
Галка уезжала затемно, когда на небе ещё ярко перемигивались звёзды. Возвращалась — тоже под звёздами. Зимний день короток, едва рассветёт — не увидишь, как снова темнеет.
Уставала. Сильно. С непривычки спина болела.
Утром сами, втроём — Фрося, Раида и Галя — грузили мешки с зерном на сани. Снег под ногами скрипел, руки деревенели. Добравшись до сборного пункта в городе, сами же и разгружали. Но жаловаться было некому.
Да еще холод. Иногда даже тулуп не спасал. Ветер пробирался под одежду, мороз кусал щеки, обжигал руки.
Лошади тоже уставали. Из города, даже налегке, шли медленно. Спотыкались, фыркали, опускали головы.
Сменить их было некем — вся тягловая сила была занята. Возили солому с полей, сено. Кто на подводах, кто на волокушах.
Через неделю Кузьмич сжалился — решили в город ездить через день, чтобы давать лошадям передышку. Бабам — передышки не полагалось. Женщины выходили на работу ежедневно: то навоз чистить, то зерно грузить, то за сеном ехать.
Никто не жаловался. Да и жаловаться было некому. Все знали, что кроме них никто ничего не сделает.
Был обычный вечер.
Галя вернулась позже обычного — лошадь на обратном пути совсем обессилила, чуть доплелась до деревни. Галка промерзла, мечтала быстрее оказаться дома.
Изба встретила теплом. И долгожданной новостью.
— Галка… тебе письмо, - сообщила Нюрка, как только Галка переступила порог.
— Мне? — Галя обернулась, не веря.
— С фрон та. Смотри, почерк… Это он? - любопытствовала Нюрка.
Галя схватила треугольник, руки тут же задрожали. Бумага была жёсткая, потрёпанная. Да, Костя.
Она присела на лавку, развернула.
"Галочка.
Я жив, здоров, пока цел. Пишу на привале. Нашу часть перебрасывают, четверные сутки в пути, но держимся. Ты мне снишься часто. И Василису вижу. Ты береги себя, и её. Если сможешь — напиши. Люблю тебя. Верю, что еще свидимся.
Твой Костя."
Слёзы накрыли Галю внезапно. Она не плакала с тех пор, как он ушёл. А теперь — отпустило. Живой. Пишет.
Она несколько раз прочитала скупые строчки. Немного успокоилась. Пошла во двор доить корову. Ничего всё терпимо. Только бы все были живы.
**
Надежда всё чаще оставалась ночевать прямо в больнице. Спускалась в складское помещение, где у стены стояла старая кровать с матрасом, укрывалась — и засыпала, не раздеваясь.
Иногда короткий путь до дома Даши казался непреодолимым: сил идти совсем не было.
Впрочем, она была не одна такая. Многие медсестры и санитарки неделями не выходили из госпиталя. Работали в две смены, ели на ходу, спали, где придётся. Больница давно уже перестала быть просто местом работы — стала и домом, и укрытием, и фрон том.
Особенно выросла нагрузка в последнее время. Все палаты и коридоры были заняты.
Красные войска отступали с тяжелыми боя ми. Даже в воздухе висело напряжение.
— Да что же это такое… — каждый раз в отчаянии качала головой Лиза, молодая медсестра. — Если так будет — и до нас скоро дойдут…
Дмитрий Сергеевич прикрикивал строго:
— Отставить панику!
Девчонки переглядывались, молчали. Даже между собой. Старались не говорить лишнего. Не раздувать. Но в глазах — читалось. В движениях — сквозило. Камнем на груди у каждого лежал один и тот же вопрос: а если дойдут?
Несмотря ни на что работали. Потому, что выбора не было.
Надежда переживала особенно сильно. От Егора письма не приходили. Она писала несколько раз на тот адрес полевой почты, что он указал в своем единственном письме матери. В ответ - ни строчки.
Надежда ловила себя на мысли, что встречая раненых, она вглядывалась в лица. Искала знакомые черты, родной взгляд.
"Пусть ранен будет, пусть без руки, с перевязанной головой - только бы живой", - стучало внутри.
Работать становилось тяжелее.
Госпиталь стал словно перевалочный пункт. Принимал новых ране ных. Отправлял дальше в тыл тех, у кого состояние стабилизировалось. Койки заполнялись быстрее, чем освобождались. Медсестры и врачи валились с ног.
Надежда забывала о себе, передышки не позволяла.
Дмитрий Сергеевич, сталкиваясь с ней, останавливался, смотрел с тревогой:
- Отдыхайте, Надежда Андреевна. Вы за ребенка в ответе.
Она мотала головой упрямо:
- Пока держусь - буду при деле.
Время потеряло очертания. Пятницы сливались с понедельниками, ночи с днями. Всё превратилось в бесконечную череду - перевязки, операции, стоны раненых.
Госпиталь жил своей напряженной жизнью. Даша старалась пораньше вечером отправить Надежду домой. Иногда ей это удавалось. Декабрь подходил к концу и Даша с надеждой думала, что совсем скоро отправит свою беспокойную молодую подругу в деревню, где ей будет намного легче.