— Ира, ты куда собралась на ночь глядя? У меня давление подскочило! — Валентина Петровна появилась в коридоре, опираясь на дверной косяк.
— Мама, я иду в аптеку за твоими же таблетками, — Ирина устало застегнула пуговицы на плаще. — Ты сама просила.
— В такое время? Уже девять вечера! Лучше утром сходи, я потерплю.
Ирина взглянула на настенные часы — без пятнадцати восемь. Она молча потянулась к дверной ручке.
— Значит, старую мать пожалеть не можешь? — в голосе Валентины Петровны зазвучали знакомые нотки. — Ты хоть понимаешь, что я всю ночь буду не спать, переживать?
— Так тебе таблетки нужны или нет? — Ирина всё ещё держалась за ручку двери, чувствуя, как привычный узел стягивается в солнечном сплетении.
— Конечно нужны! Но можно же и утром сходить. Я, между прочим, тебя растила, когда отец от нас ушёл. Всё для тебя сделала! А теперь дочка даже минутку со мной посидеть не может.
Ирина медленно повесила плащ обратно на крючок. Рядом висел ещё один — старенький, с потёртыми рукавами. Мама носила его лет пятнадцать, отказываясь менять на новый. "Я же не транжира, чтобы каждый год обновки покупать".
— Ладно, — выдохнула Ирина. — Пойду поставлю чайник.
— Только не заваривай мне крепкий! В прошлый раз ты мне заварила, так у меня потом сердце колотилось всю ночь!
На кухне Ирина механически достала чашки — голубую с отколотым краешком для мамы и белую гладкую для себя. Этот ритуал повторялся каждый вечер, словно часовой механизм, заведенный чьей-то невидимой рукой. Открыла холодильник — сметана, творог, варенье, зефир... Всё мамино, к чему нельзя притрагиваться.
— А печенье где? — Валентина Петровна зашла на кухню, поправляя шаль на плечах. — Ты опять его спрятала?
— Мам, я его не прятала. Ты вчера доела последнее.
— Как же, доела! Там полпачки оставалось. Что, уже и печенья для матери пожалела?
Ирина глубоко вдохнула, мысленно считая до пяти.
— Вот, смотри, — она открыла шкаф и продемонстрировала пустую полку.
— Ну надо же, сама всё слопала и на мать спихиваешь! — Валентина Петровна покачала головой. — А, знаю! Ты его своему хахалю скормила, когда я к Зинаиде ходила!
— Какому хахалю? — Ирина повернулась к матери. — У меня никого нет уже три года.
— А тот, бородатый, что звонил неделю назад?
— Это был сантехник из ЖЭКа, мама. По поводу трубы на кухне.
Валентина Петровна фыркнула:
— Чаем меня напоишь, а в аптеку, значит, идти неохота? Ноги-то у меня уже не те... Еле хожу.
— Я схожу утром, перед работой. У тебя ещё есть таблетки на ночь.
— Перед работой она сходит! А я из-за твоей работы целыми днями одна сижу. Люди как люди, со своими матерями живут, помогают, а ты...
Чайник закипел, и его свист на секунду заглушил слова Валентины Петровны. Ирина смотрела на поднимающийся пар, думая о том, как легко было бы сейчас просто выйти за дверь. Уйти куда глаза глядят.
— Ты меня вообще слушаешь? — повысила голос мать. — Я тебе говорю: Зинаида рассказывала, её дочка каждый день звонит, спрашивает, как здоровье. А ты когда последний раз спрашивала, как я себя чувствую?
— Каждый день спрашиваю, мама.
— И что толку? Спросила и забыла! Я тебе про давление, а ты на часы смотришь. Думаешь, я не вижу?
Ирина разлила чай, стараясь не расплескать. Руки почему-то дрожали, а в висках начинало пульсировать.
— Так, может, всё-таки сходишь в аптеку? — не унималась Валентина Петровна. — А то мне сегодня как-то не по себе. Сердце покалывает.
Ложка звякнула о край чашки. Ирина сжала зубы и посмотрела в окно, где догорал осенний вечер. Ни один из вариантов ответа не был правильным.
— Что, так трудно для матери сделать? — Валентина Петровна отхлебнула чай и поморщилась. — Опять не тот заварила. Я же просила без лимона!
Ирина молча забрала чашку, чтобы заварить новый. В чае не было лимона, но спорить было бесполезно. Она помнила, как в детстве мечтала о своей комнате – такой, где можно закрыть дверь и остаться одной. Теперь у неё была комната, но двери в этой квартире будто не существовало.
— Доктор Сазонов сказал, что мне нельзя волноваться, — продолжала Валентина Петровна, наблюдая, как дочь заваривает новый чай. — А я вот переживаю, как ты без меня будешь. Замуж так и не вышла, детей нет...
— Мам, мне тридцать восемь, а не восемнадцать.
— Вот именно! — Валентина Петровна победно подняла палец. — В твоём возрасте у меня уже была ты, и квартира, и муж... А у тебя что? Только работа твоя дурацкая. Ни семьи, ни счастья.
В окно постучали капли начинающегося дождя, словно отбивая ритм этого знакомого разговора. Ирина почувствовала, как тяжелеет затылок — верный признак приближающейся мигрени.
— Людмила Степановна вчера говорит: «Валя, какая ты счастливая, дочка рядом, заботится». А я что могу ответить? — Валентина Петровна принялась размешивать сахар в новой чашке, стуча ложечкой о фарфоровые стенки. — Заботится, конечно, но могла бы и получше. Вон, у Нины дочка путёвку в санаторий ей выписала.
Ирина почувствовала, как немеют кончики пальцев. Три месяца назад она отдала половину своей премии, чтобы мама смогла поехать в санаторий. Валентина Петровна вернулась через неделю, заявив, что там "кормят абы как, и процедуры устаревшие".
— Ты какая-то бледная сегодня, — вдруг заметила мать, прищурившись. — Не заболела часом? А то свалишься, кто за мной ухаживать будет?
— Всё в порядке, просто устала.
— Устала она! — Валентина Петровна всплеснула руками. — В мои годы некогда было уставать. Работала на двух работах, тебя растила, полы по ночам мыла в поликлинике.
Ирина допила свой чай одним глотком. На языке осталась горечь.
— На работе сегодня предложили повышение, — сказала она внезапно даже для себя.
— Какое еще повышение? — насторожилась Валентина Петровна.
— Старшим бухгалтером. Но нужно будет ездить в командировки иногда.
Мать замерла, не донеся чашку до рта.
— Командировки? А как же я? Кто мне таблетки будет подавать? Кто в магазин ходить? — Её голос дрогнул. — Нет, Ира, это невозможно. Ты же знаешь мое давление.
Ирина сидела на краю ванны, сжимая в руках телефон. Дверь была заперта — единственное место в квартире, где она могла остаться наедине с собой. Из крана медленно капала вода, отсчитывая секунды.
— Алло, Оксана? Прости, что так поздно, — шепотом проговорила она. — Не могу завтра выйти. Да, опять... Нет, не заболела. Мама...
За дверью послышались шаркающие шаги.
— Ира! — голос Валентины Петровны проникал сквозь тонкую дверь. — Ты там что, уснула? Мне таблетку пора принимать!
— Мне пора, — выдохнула Ирина в трубку. — Спасибо за понимание.
Она спрятала телефон в карман халата и открыла дверь. Валентина Петровна стояла, прислонившись к стене, с выражением мученицы на лице.
— Я чуть в обморок не упала, пока ты там прохлаждалась, — произнесла она. — У меня всё перед глазами плывёт.
— Пойдём, — Ирина осторожно взяла мать под локоть. — Давай я тебе таблетку дам и давление измерим.
В маленькой гостиной, служившей одновременно маминой спальней, воздух был спёртым и тяжёлым. Ирина включила настольную лампу, и резкий свет выхватил из темноты стопки старых журналов, коробки с лекарствами и фотографии в рамках — вся её жизнь, застывшая в этих четырёх стенах.
— Ты обещала позвонить сантехнику, — напомнила Валентина Петровна, устраиваясь в кресле. — В ванной опять подтекает. Скоро всё затопит.
— Я звонила, — Ирина достала тонометр из ящика тумбочки. — Обещали прийти в четверг.
— В четверг? А если мы до четверга потонем? Нинке из третьей квартиры сантехник в тот же день прибежал.
— У Нины, видимо, трубу прорвало, а у нас просто подтекает немного, — Ирина застегнула манжету тонометра на маминой руке.
— Ой, не так туго! — вскрикнула Валентина Петровна. — У меня синяки останутся! Я же как фарфоровая кукла, кожа тонкая...
— Извини, — Ирина ослабила манжету и запустила измерение.
Тонометр пищал, пока Валентина Петровна рассказывала о соседке Зинаиде, у которой "тоже дочь, но та хоть цветы покупает каждую неделю".
— Сто тридцать на восемьдесят пять, — объявила Ирина, глядя на экран. — Нормальное давление, мам.
— Как это нормальное? — возмутилась Валентина Петровна. — У меня всегда было сто двадцать на семьдесят! Этот тонометр врёт. Давай ещё раз измерим.
— Мам, сто тридцать — это хорошее давление для твоего возраста.
— Для моего возраста? — Валентина Петровна сбросила манжету с руки. — Что ты знаешь о моём возрасте? Думаешь, я старуха немощная? А может, это ты меня в могилу загоняешь своим невниманием?
Ирина почувствовала, как внутри что-то обрывается. Ещё один вечер, ещё одно обвинение, ещё один круг по замкнутому кругу.
— Я не это имела в виду, — тихо сказала она. — Просто давление в норме, не о чем волноваться.
— А сердце? Сердце ты мне проверить не можешь! Оно колотится как сумасшедшее! — Валентина Петровна приложила руку к груди. — Особенно когда я о твоём повышении думаю. Какие ещё командировки в твоём возрасте, Ира? Тебе детьми заниматься надо, а не по городам ездить.
Ирина собрала тонометр и убрала его обратно в тумбочку. На верхней полке лежал сложенный пополам конверт. Письмо с приглашением на собеседование в международную компанию. Три года назад она не пошла, потому что у мамы случился "сердечный приступ" накануне. Врачи в скорой тогда ничего не нашли.
— Я не буду брать повышение, — сказала она, захлопнув ящик. — Если это тебя так беспокоит.
Валентина Петровна мгновенно просветлела.
— Вот и правильно! Зачем тебе лишние хлопоты? Ты и так целыми днями на работе. А мне, между прочим, компания нужна. Я тут одна загибаюсь от одиночества.
В этот момент зазвонил телефон. Ирина взглянула на экран — номер начальницы.
— Я отойду, — сказала она, направляясь в коридор.
— Только недолго! — крикнула вслед Валентина Петровна. — Мне ещё чай на ночь нужен! И не забудь, завтра утром в аптеку!
— Ира, мы ждём ответа до завтра, — голос Оксаны Михайловны звучал устало, но настойчиво. — Я держала эту должность для тебя, но больше не могу. Либо ты берёшь повышение, либо мы ищем другого человека.
— Я понимаю, — Ирина прижалась лбом к холодной стене в коридоре. — Просто мне нужно всё обдумать.
— Что тут думать? Зарплата в полтора раза больше, перспективы роста. Да, командировки раз в месяц на два-три дня, но это не конец света.
— Ира! — донеслось из комнаты. — Ты где застряла? У меня голова закружилась!
Ирина прикрыла микрофон рукой.
— Иду, мам, одну минуту!
— С кем ты там? — Оксана Михайловна тяжело вздохнула. — Опять мама?
— Да, она... не очень хорошо себя чувствует.
— Ира, — в голосе начальницы появились нотки раздражения, — твоя мама "не очень хорошо себя чувствует" уже пять лет, с тех пор как я тебя знаю. Подумай о себе хоть раз!
— Ира! — голос Валентины Петровны стал громче. — Немедленно иди сюда!
— Мне нужно идти, — прошептала Ирина. — Я перезвоню завтра утром.
Она отключила телефон и вернулась в комнату. Валентина Петровна полулежала в кресле, закрыв глаза рукой.
— Наконец-то, — произнесла она драматическим тоном. — Я думала, ты меня бросила.
— Мама, это был важный звонок по работе.
— Важнее матери? — Валентина Петровна приоткрыла один глаз. — С кем ты разговаривала?
— С начальницей, — Ирина присела на край дивана. — Про повышение.
— Опять двадцать пять! — Валентина Петровна резко выпрямилась. — Ты что, специально меня добиваешь? У меня давление скачет от одной мысли об этих твоих командировках!
— Мам, — Ирина сцепила пальцы так сильно, что побелели костяшки, — твоё давление в норме. Я только что измерила.
— Ты мне не веришь? Думаешь, я выдумываю? — в глазах Валентины Петровны появились слёзы. — Думаешь, мне нравится быть больной и никому не нужной?
— Я не это...
— Нет, именно это! — Валентина Петровна повысила голос. — Ты считаешь меня обузой! Хочешь сбежать, оставить одну! А кто меня похоронит, если что? Соседи?
Ирина почувствовала, как внутри поднимается волна, которую она сдерживала годами. Комната вдруг стала слишком тесной, воздуха не хватало.
— Мама, — она заставила себя говорить спокойно, — никто не собирается тебя бросать. Я просто хочу... я хочу...
— Чего ты хочешь? — перебила Валентина Петровна. — Чтобы я быстрее умерла и не мешала тебе жить?
Что-то щёлкнуло внутри Ирины, словно лопнула туго натянутая струна.
— Я хочу хоть немного собственной жизни! — слова вырвались сами собой. — Хоть кусочек, хоть день без вины и обвинений!
— Какие обвинения? — Валентина Петровна схватилась за сердце. — Я никогда...
— Всегда! — Ирина вскочила с дивана. — Каждый день! "Ты меня не любишь", "ты меня бросаешь", "ты виновата в моих болезнях"!
— Неблагодарная! — Валентина Петровна побледнела. — Я тебе всю жизнь отдала!
— И не даёшь об этом забыть ни на минуту! — Ирина схватилась за голову. — Я не могу больше, понимаешь? Не могу!
— Не кричи на меня! — Валентина Петровна начала часто дышать. — У меня сейчас сердечный приступ будет!
— Не будет, — голос Ирины звучал глухо, как чужой. — Врачи сказали, что с твоим сердцем всё в порядке. Три обследования, помнишь? И с давлением, и с сосудами.
— Ты врачам веришь больше, чем родной матери? — Валентина Петровна надрывно всхлипнула. — Они же ничего не понимают! Я чувствую, как мне плохо!
Ирина подошла к окну. За стеклом черное небо, редкие огни в окнах напротив. Где-то там была обычная жизнь, которой у неё никогда не было.
— Я принимаю повышение, — тихо сказала она, не оборачиваясь. — И сниму квартиру рядом с офисом. Буду приезжать к тебе каждые выходные.
Повисла тишина, такая оглушительная, что Ирина слышала стук собственного сердца. Затем раздался грохот. Она обернулась и увидела, что Валентина Петровна скатилась с кресла на пол.
— Мама!
Валентина Петровна лежала, закатив глаза, её тело сотрясалось в конвульсиях.
— Мама, перестань! — Ирина бросилась к ней, пытаясь приподнять. — Это нечестно! Ты всегда так делаешь!
Но Валентина Петровна не отвечала, только издавала странные хрипящие звуки. Ирина схватила телефон и набрала скорую.
— Женщина шестидесяти пяти лет, возможно, сердечный приступ, — скороговоркой произнесла она в трубку. — Улица Строителей, дом 15, квартира 89. Поторопитесь, пожалуйста!
Она положила подушку под голову матери и расстегнула воротник её домашнего халата. Внутри разрасталась паника, смешанная с виной и бессилием. Каждый раз она верила, каждый раз боялась, что это по-настоящему. И каждый раз сдавалась.
— Держись, мам, — прошептала Ирина, сжимая безвольную руку Валентины Петровны. — Скорая едет.
В больничном коридоре пахло хлоркой и несвежим кофе. Ирина сидела на пластиковом стуле, глядя в одну точку. Три часа ожидания растянулись в вечность.
— Родственники Соколовой? — молодой врач появился в конце коридора.
Ирина вскочила.
— Я дочь. Что с ней?
— Пройдёмте, — врач жестом пригласил её следовать за ним.
В маленьком кабинете, заставленном папками и коробками с лекарствами, он указал ей на стул.
— Физически с вашей матерью всё в порядке, — сказал он, перебирая бумаги. — Давление немного повышено, но не критично. ЭКГ нормальная.
— Тогда что с ней? Она была без сознания.
Врач поднял взгляд, и Ирина увидела в его глазах смесь усталости и сочувствия.
— У вашей матери истерический невроз. Если говорить проще — она использует симптомы болезни, чтобы манипулировать окружающими.
— Вы хотите сказать, что она притворяется? — Ирина почувствовала, как что-то внутри неё окончательно ломается.
— Не совсем. Она действительно верит, что больна. Это психосоматика. Но объективно — серьёзных проблем со здоровьем у неё нет.
— Что мне делать? — голос Ирины дрогнул.
— Ей нужен психиатр, — врач протянул листок бумаги. — Здесь контакты специалиста. А вам... — он помедлил, — вам нужно подумать о себе. Такие состояния редко проходят самостоятельно.
Ирина сжала в руке листок.
— Могу я к ней?
— Конечно. Палата 304.
Валентина Петровна лежала, отвернувшись к стене. Услышав шаги, она слабо повернула голову.
— Доченька, — прошептала она безжизненным голосом. — Ты всё-таки пришла...
Ирина села на край кровати и посмотрела в глаза матери — растерянные, полные страха.
— Мам, нам нужно поговорить.
— О чём, милая? Ты видишь, я совсем плоха. Врачи ничего не понимают...
— Нет, мама, — твёрдо сказала Ирина. — Послушай меня, пожалуйста. Просто послушай.
Она достала из сумки конверт — тот самый, из тумбочки.
— Я принимаю повышение. И сегодня же начну искать квартиру.
— Но как же я? — в глазах Валентины Петровны мелькнул знакомый огонёк.
— Я найму сиделку. Она будет приходить каждый день. А я буду приезжать на выходных.
— Сиделку? Как к старухе немощной? — Валентина Петровна попыталась сесть, но Ирина мягко удержала её.
— И ещё кое-что, — Ирина достала второй конверт. — Здесь направление к психиатру. Я записала тебя на следующую неделю.
— К психиатру? — лицо Валентины Петровны исказилось. — Ты считаешь меня сумасшедшей?!
— Нет, мама. Я считаю, что нам обеим нужна помощь.
Валентина Петровна открыла рот, но не произнесла ни слова. В её глазах мелькнуло что-то новое — может быть, осознание или страх перед тем, что дочь наконец перестала поддаваться.
— Я всегда буду твоей дочерью, — тихо сказала Ирина, вставая. — Но я должна быть и собой.
Она вышла из палаты, прикрыв за собой дверь. В коридоре был всё тот же запах хлорки, но теперь он казался почти свежим. Ирина достала телефон и набрала номер.
— Оксана Михайловна? Это Ирина. Я принимаю ваше предложение. Когда мне выходить?
За окном больницы начинался новый день. Первый день её собственной жизни.