На днях была у меня Марина, моя давняя клиентка. Чудесная женщина, такая мягкая, интеллигентная. Я ей укладочку делаю, а она мне историю одну рассказала…
Так вот, звонит как-то Марине её младший брат, Максим. Голос в трубке, знаете, такой… свысока немножко. Самоуверенный донельзя.
— Маринусь, привет! Решили мы с Инной к тебе на выходных заглянуть. Заодно послушаешь, как должна звучать настоящая музыка, — это он так, с напускной важностью.
Марина как раз суп помешивала, телефон плечом к уху прижала. Она всегда так, в делах, в заботах.
— Здравствуй, Максим. Когда вас ждать?
— В субботу, часикам к трём подгребём. И учти, Инночка у меня теперь вегетарианка! Чтоб ты знала.
Бросил короткое «всё, до встречи» и отключился. А Марина так и застыла на секунду, глядя на погасший экран. Знаете, есть такие люди, после разговора с которыми чувствуешь себя… ну, немного выжатой.
Тут муж её, Сергей, на кухню заходит. Он у неё художник, руки по локоть в краске – как всегда, творил что-то в своей мастерской.
— Кто звонил, милая?
— Максим. Они в субботу приезжают.
Серёжа её обнял со спины, так нежно. А она уже мысленно меню составляет, план уборки… Марина всегда жутко нервничала, когда дело касалось младшего брата. Максим – он же у них в семье «талант», «надежда». Всю жизнь всё вокруг него крутилось.
Марина мне так и сказала: «Ксюш, представляешь, сколько себя помню, всё только одарённому Максику. А потом, уже взрослой, узнала, что бабушка-то настоящим талантом меня считала… Но поздно уже было что-то менять». Вот так вот, девочки.
В субботу Марина с самого утра на ногах. Уборка, готовка, стол накрывает. Голова, говорит, просто раскалывалась от этого напряжения. Хотелось, чтобы всё было идеально. Даже бабушкин сервиз достала, хрусталь.
— Зачем ты его достаёшь? — спрашивает Сергей, видя, как она на стремянке балансирует с коробкой бокалов. — Тяжёлый ведь.
— Хочу, чтобы стол был красивым, — отвечает Марина, осторожненько так коробку опускает. — У Максима дети уже подросли, не разобьют, надеюсь.
— Ну, ты уверена? Дети есть дети.
— Хрусталь должен звенеть, Ксюша, а не пылиться в шкафу, — это она мне уже потом объясняла. Но руки, говорит, у неё тогда предательски дрожали. Ох, как я её понимаю!
Звонок в дверь – как гром среди ясного неба. Марина аж вздрогнула, волосы поправила и пошла открывать.
Максим – такой, знаете, холёный, в дорогом пальто, шагнул внутрь. Сразу запахло каким-то терпким, модным парфюмом. За ним Инна – жена его. Эффектная дама, ничего не скажешь, но взгляд… потухший какой-то, усталый. И двое их мальчишек, Миша и Гриша, тут же по квартире рыскать начали, всё им интересно.
— Маринусь, привет! — Максим сестру так, знаете, снисходительно в щёку чмокнул. — Что-то у тебя тут тесновато, однако.
Ну вот как так можно, а? С порога! Марина, умница, пропустила эту «критику» мимо ушей.
— Проходите, располагайтесь.
— Здравствуйте, — тихонечко так Инна поздоровалась, руку протянула. — Спасибо за приглашение.
— Да что там, — отмахнулся Максим. — Марина у нас любит гостей принимать, суетиться. Всегда была такой… домашней, да, сестрёнка?
Сергей из кухни вышел, руку брату жены протянул:
— Здравствуй, Константин… Ой, то есть Максим, конечно. Давно не виделись.
— Да уж, — Максим так небрежно улыбнулся. — Как твоя мазня? Продаётся хоть что-нибудь?
Сергей, бедный, зубы стиснул, но промолчал. А что тут скажешь?
За обедом Максим говорил без умолку. Про свои концерты, про какие-то невероятные знакомства, про успехи. Мариночка суп разливала, закуски подавала, следила, чтобы у всех всё было. Такая, знаете, пчёлка-труженица.
— А у тебя что нового, сестрица? — вдруг спросил Максим, так, между делом. — Всё так же детишек на пианино бренчать учишь?
— Да, работаю в музыкальной школе, — Марина старалась говорить спокойно, ровно. — Моя ученица недавно областной конкурс выиграла.
— Провинциальные конкурсы – это, конечно, мило, — усмехнулся братец. — Но настоящая музыка, Маринок, делается не здесь. Понимаешь?
Дети тем временем носились по квартире, на замечания Инны ноль внимания. Младший, Гриша, схватил со стола какие-то бумаги – а это, оказывается, ноты, работа Марининой ученицы.
— Не трогай, пожалуйста, солнышко, — мягко так сказала Марина.
— Да ладно тебе, пусть ребёнок развлечётся, — отмахнулся Максим, усаживаясь за старенькое Маринино пианино. — Сейчас я вам покажу, что такое настоящая музыка.
Мальчишка уже успел порвать несколько листов. Марина молча собрала обрывки, губы поджала. Обидно ведь, девочки, до слёз!
Максим пробежался пальцами по клавишам и так демонстративно поморщился:
— Боже, это же невозможно слушать! Как ты вообще на этом кого-то учишь?
И заиграл какой-то сложный пассаж. Техника, Марина говорит, была безупречной. Пальцы просто летали над клавиатурой. Но вот души… души в этой игре не было. Только холодный блеск и точность, как у автомата.
— Инна, займись Гришей, он опять капризничает, — бросил Максим жене, не отрываясь от пианино.
— Я не могу с двумя одновременно, — тихо так отозвалась та. — Может, ты поможешь?
— Мы в гостях, обслуживай нас! — голос Максима прямо разрезал тишину гостиной. — Для этого и приехали к сестре, она всегда была нашей домашней курицей. Представляете?!
Марина как раз с вазой фруктов в дверях стояла. Застыла, говорит, не веря своим ушам. «Домашней курицей»! Это родной брат такое говорит!
— Зато готовит неплохо, в отличие от тебя, — бросил Максим жене, сестру так и не заметив.
— Миша, нельзя! — вдруг испуганно воскликнула Инна, но было уже поздно.
Старший племянник, Миша, тянулся к красивому бабушкиному графину, который стоял на комоде. Схватил его… и тонкое хрустальное горлышко выскользнуло из детских пальчиков. Дзынь! Звон разбитого стекла заполнил комнату. Тишина…
Марина медленно поставила вазу на стол. Опустилась на колени, начала собирать осколки.
— Ничего страшного, — сказала она так тихо-тихо. — Просто разбился графин.
— Подумаешь, старый хрусталь, — махнул рукой Максим, как будто это не графин, а какая-то безделушка. — Купим тебе новый, не переживай. Этот уже давно не в моде.
— Это был бабушкин, — ещё тише сказала Марина, сжимая в ладони крупный острый осколок.
— Бабушка оставила его тебе, потому что ты всегда была домоседкой, понимаешь? — Максим отхлебнул вина из бокала, не меняя позы. — А мне она дала свой талант. Талант!
И тут, девочки, Мариночка поднялась с колен. Хрустальная крошка осыпалась с её юбки, сверкнула в лучах солнца, что били сквозь тюлевые занавески. Она вдруг так отчётливо увидела всю эту сцену со стороны. Брат, вальяжно цедящий вино. Его жена с этим потухшим взглядом. Дети, которым всё позволено. И она – суетливая, угождающая, потерявшая саму себя.
— Нет, Максим, — голос её прозвучал неожиданно твёрдо, даже для неё самой.
— Бабушка оставила мне хрусталь, потому что сказала, что я его сберегу. А ещё она оставила мне свой рояль.
Что-то мелькнуло в глазах брата. Удивление? Недоверие? Может, даже страх?
— Который я продала, — Марина сделала паузу, глядя ему прямо в глаза, — чтобы оплатить твою учёбу в консерватории.
Сергей, её муж, бесшумно возник рядом, обнял жену за плечи. Поддержал.
— Марина… — начал было Максим, но она не дала ему договорить.
— Я отказалась от своего места в Московской консерватории, Максим. Потому что кто-то должен был заботиться о тебе после смерти родителей, — она говорила ровно, без надрыва, но каждое слово било точно в цель.
— Но я не жалею, пойми. Жалею только об одном: что позволила тебе думать, будто твой талант даёт тебе право на жестокость.
Она опустила взгляд и увидела, что с ладони на белоснежную скатерть капает кровь. Сергей мягко разжал её пальцы, забрал осколок.
— Пойдём, промоем, — шепнул он и увёл её на кухню.
Марина стояла у окна, пока муж аккуратно обрабатывал порез.
— Больно? — спросил Сергей.
— Нет, — она покачала головой. — Уже нет.
И это, говорит, была чистая правда. Что-то надломилось внутри, когда разбился бабушкин графин. Но вместе с ним словно разбились и те невидимые цепи, которые держали её столько лет. Оковы эти…
— Как думаешь, они скоро уедут? — спросил Сергей, накладывая пластырь.
— Не знаю, — пожала плечами Марина. — Если честно, мне уже всё равно.
В гостиной Максим сидел неподвижно, как будто его стукнули чем-то тяжёлым. Инна резкими, нервными движениями запихивала детские игрушки в сумку.
— Марина… — снова начал брат, когда они с Сергеем вошли.
— Нам пора, — оборвала его Инна. Голос у неё был стальной.
Она схватила младшего сына за руку. Старшего подтолкнула к двери. Максим растерянно поднялся со стула.
— Спасибо за… ужин, — сквозь зубы процедила Инна и первой выскочила на лестничную клетку.
Максим мялся в дверях. Видно было, что ему неловко, стыдно, но гордость… эх, эта мужская гордость.
— Я заплачу за хрусталь, — наконец выдавил он.
— Дело не в деньгах, Максим, — покачала головой Марина. — Никогда не было в них дела.
Дверь за ними закрылась. И в квартире стало так оглушительно тихо. Только старые часы на стене отсчитывали секунды новой жизни. Марина привалилась к косяку, чувствуя, как силы потихоньку её покидают. Но это была приятная усталость, девочки. Усталость после боя, из которого она вышла победительницей.
Сергей молча собирал оставшиеся осколки хрусталя.
— Знаешь, — вдруг сказал он, — а ведь бабушка была права.
Он поднял с пола уцелевший хрустальный бокал, протёр его рукавом.
— Ты всегда была талантливее своего брата, Мариночка, — его голос был тихим, но таким твёрдым, таким уверенным. — Просто ты позволила ему и всем остальным убедить тебя в обратном.
Марина подошла к пианино. Там, на крышке, стояла их с братом детская фотография – маленькие, смешные, на даче у бабушки. А рядом одиноко сверкал тот самый уцелевший хрустальный бокал. Солнце, пробиваясь сквозь занавески, падало прямо на него, и по комнате разбегались маленькие радужные блики. Красота!
Она провела пальцем по краю бокала. Звук получился такой чистый, такой прозрачный, разлился по комнате музыкой.
— Странно, — тихо сказала Марина, — а ведь на нём есть трещинка. Маленькая такая, у самого основания. Но звук… звук всё равно чистый.
И тут, представляете, зазвонил телефон! Марина аж подпрыгнула.
— Марина Сергеевна? — голос в трубке был ей знаком, это директор музыкальной школы. — Дашенька, ваша ученица, приглашена на международный фестиваль в Санкт-Петербург! И оргкомитет очень просит вас поехать с ней как педагога. Вы поедете?
Марина улыбнулась. Так светло, так спокойно.
— Да, — просто сказала она. — Мы поедем.
Она положила трубку и подняла крышку пианино. Пальцы сами нашли клавиши. Мелодия – та самая, которую она когда-то написала для поступления в консерваторию, та, от которой отказалась ради брата – полилась, сначала немножко неуверенно, робко, а потом всё свободнее, всё сильнее.
Сергей стоял в дверях, не шевелясь, слушал.
— Вот это настоящая музыка, Марина, — сказал он, когда последние ноты растаяли в воздухе. — Та, что слышишь только сердцем.
Она посмотрела на уцелевший бокал – хрупкий, с той самой тоненькой трещинкой у основания. И в этой трещинке преломлялся солнечный луч, превращаясь в маленькую радугу.
— Знаешь, Серёжа, — сказала Марина, бережно беря бокал в руки. — Я всю жизнь боялась разбиться. Боялась этой боли, этих осколков. А оказалось, что трещины — это то, через что в нашу жизнь проникает свет.
Она мне потом звонила, говорила, что на том фестивале ее ученица всех покорила. А сама Марина… она будто заново дышать начала. Играет, сочиняет, глаза горят! И муж ее, Серёжа, такой счастливый рядом.
Напишите, что вы думаете об этой истории! Мне будет приятно!
Если вам понравилось, поставьте лайк и подпишитесь на канал. С вами была Ксюша!