Перед нами — работы Александра Романова. Удивительное чувство. Будто бы давно знакомые, привычные глазу и близкие сердцу пейзажи, события и лица увидены свежим взглядом. Открыты заново, по-иному прочувствованны. Широко распахнутые глаза открытой души и меткая кисть, умеющая рассказать главное о главном. Ёмко и ярко.
Вот — лирика солнечных лучей, чудесные контрасты, радость свидания с кратким северным летом и его обитателями, похожими на добрых сказочных героев. Вот — более сдержанные и философски настроенные городские пейзажи. Приосанившиеся улицы, выразительная ритмика архитектуры, уют тенистых сумерек.
А здесь ветер дальних странствий будит ассоциативные ряды, напоминает о гулких залах аэропортов, шелесте шин по лондонской мостовой, о звонкой тишине сиесты...
И всякий раз сумма деталей, событий, образов складывается в нечто большее, чем доминирующее настроение или базовая идея. Новое качество работ, не следующее из простой визуальной явленности, но возникающее как следствие точно выстроенной иерархии внутри них.
Всё это чрезвычайно напоминает идеи и творческие методы Эдварда Хоппера. Однако мрачный американский затворник пропитывал полотна негативом. Наш герой держится диаметрально противоположной точки зрения. Даже в тех его полотнах, где сюжетно обусловленная печаль топит композицию в сдержанно-прохладных тонах, есть место надежде на лучшее.
Талант Александра Романова многолик. Он может посвящать себя свету и цвету, говорить о хрупком и личном, но также способен на отстранённую и обобщённую урбанистику, где всё зависит от геометрии, чередования и колебания линий. Где живопись соседствует с искусством дизайна.
Его картины настроены на диалог со зрителем, и этот диалог преисполнен «мхатовских» пауз и тонких намёков. Дабы позволить аудитории отыскать то самое важное, что пульсирует внутри произведения, будто ему тесно под слоем масла. Лучше всего будет назвать эту экзистенцию мироощущением. Переживания героев, отдельные эмоции и мысли, доминирующие настроения ландшафтов — лишь детали для синтеза атмосферы откровенности, чувственности, доверия или надежды. Поиск оптимальной формы самовыражения, обращённый то к выправке академизма, то к изяществу импрессионизма, — сугубо подготовительный этап.
«Мои картины говорят за меня». Отлично сказано, не так ли? Позволим себе добавить к цитате Александра Михайловича ещё одну, принадлежащую его заокеанскому коллеге: «Писать надо только то, что нельзя описать словами». Исчерпывающе.
Автор: Лёля Городная