Есть у Алексея Толстого рассказ «РУССКИЙ ХАРАКТЕР». Герой войны с изуродованным шрамами лицом пришел к родителям и представился другом сына. Мать не узнала, накормила, слушала истории про сына. Отец не узнал. Мать шинель чистила солдату, и закралась мысль, что это сын их, родной. Материнское сердце не проведешь, вскрылся обман: живой! Родной! Вернулся! Герой! Вечная слава!
Герои войны, труда, есть герои врачи, учителя, а есть мой дед Аркаша. Был мой дед Аркаша. Про него не писали в газетах. Я стеснялась этого старика в шапке и фуфайке с толпой алкашей у магазина. Он всю мою жизнь пил и гонял жену, мою бабушку. Это был отрицательный герой в моей детской жизни. Что я о нем знала? Неродной дед: он женился на моей бабушке с ребенком, с моей мамой. Потом у бабушки родилась вторая дочь. Дед был рукастый, бабушкины наказы по строительству исполнял, но пил безбожно и скандалил.
- Бабушка, почему ты его не выгонишь? - спрашивала я, исполненная гневным изумлением.
- Да куда ему идти… – отвечала бабушка.
Так и жили.
Мне 43. Я стою у него на могиле.
Мне 7 лет. Утро. Выходной. Все спят и пришел дед Аркаша. Он принес нам с братом грецкие орехи и пряники. Он часто так приходил. Прижмет адово к себе, дышать нечем, ребра трещат, потом бородой колючей, надо вытерпеть, потом отпустит. И мы бежим колотить молотком орехи у печки на жестянке – доброе утро всем.
Мама нальет деду с устатку, он пил, не ел и уходил. Куда уходил? Мне было все равно на старого колючего деда.
А еще он шабашил на пьянку: дрова колол, забор чинил. Заработал копеечку и купил моему брату свитер. Не пропил, а купил внуку свитер. НерОдному.
Дед женился на моей бабушке после тюрьмы. Что там было, я не интересовалась. И не нам судить. У бабушки была дочка от первого брата - моя мама. Потом родилась общая дочь, потом общая внучка...
Дед курил Беломорканал, пил одеколон, на его столе завал железяк, деталей и чифирь. Запах помню табака, и чай пробовала. И его объятия помню: сожмет и трясет.
Он нас с братом очень любил, любил и мою маму, никогда не обижал, такая стариковская нежность распространялась исключительно на нас. Вот откуда она?
Такая любовь к неродной дочке, к неродным внукам. Мы всегда знали, что нас он любит больше: с какой-то болью, жалью, с надрывом. Не знаю. Жалел, как будто и себя, и нас, когда обнимал.
И там, на точных весах, где до грамма взвешивают земное добро и зло , те орехи и свитер все перетянут, перевесят всё на свете эти объятия стариковские.
Дедушка, я люблю тебя, я реву по тебе, я обнимаю тебя там, почувствуй, пожалуйста, и спасибо тебе, ты мой герой.