Книга: Собачье сердце.
Между третьим и четвертым этажом, на лестничной клетке, вот уже какой год подряд — а какой именно, не знают даже сами виновники ежедневных демагогий — а именно пёс из 14-й квартиры, Граф Зигузмундович Шефер, и находящийся над ним Рич Зудин из 19-й.
Граф Зигузмундович — немецкий дог, а это накладывает соответствующее поведение: не торопливое и размеренное отношение к жизни. В последние время он отказался даже гонять кошек, жалуясь на потерю не только ясности взора, но также и на интерес к этим неприятным лохмачам. Что касаемо Зудина, то, будучи моложе Графа на четыре года, в нём ещё присутствовало озорство и нахальство, и кошкам он не давал повода заскучать. Породу Зудина вывели в пробирке, намешав такое количество собак, что сами хозяева не знали, кого именно они завели, но на всякий случай назвали Ричем.
В этот завывающий октябрьский полдень на лестничной площадке шла жаркая беседа. Обсуждалась повесть; обычно друзья предпочитали рассказы, но с таким завлекательным названием на обложке не смогли устоять. Читать приходилось ночью, дабы их хозяева не подумали ничего дурного, и главное — чтобы этим хозяевам не стало дурно от увиденного. Ведь где это видано, чтобы собаки с такой удалью интересовались чем-то больше своего хвоста и кошек.
Расположившись у батарей, Граф медленно и с расстановкой поделился своим мнением. Будучи с регалиями, он сочувствовал проходимцу Шарику, хотя по юности бродяжничество привлекало и его — не окрепший мудростью ум. Ричи, тем не менее, неугомонно отвергал статус ошейника как привилегию, поносил дурным лаем всех персонажей, которые встретились шарику до Филиппа Филипповича. Почесав бок о перила с вывалившимся языком из пасти, он наконец-то успокоился и расположился возле другого края батареи.
Беседа, плавно, как бывает, вытекает варенье из перевернутой банки, перетекла к «эксперименту». Шефер и Зудин затрагивали и ницшеанство, и Руссо, и так увлеклись, что добрались даже до трудов Соловьева. Каждый, виляя хвостом по-своему, и дабы не усугублять обстановку, негласно переключились на пролетариат. Швондера не любили — чтицы похлеще ненасытных блох.
У Ричи забурлил живот от воспоминаний о яствах, что сигнализировало о скорейшем завершении беседы. Он, как пёс, мог вытерпеть любые лишения, кроме голода, — и потери своей любимой резиновой курочки, почти что с грызенной подчистую. Волокнисто приподнявшись и отряхнувшись, Граф решил завершить разговор цитатой из книги. По его наблюдению, быть может, она и не станет крылатой, но ценности в ней точно больше, чем иронии.
— Лаской-с. Единственным способом, который возможен в обращении с живым существом. Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно ни стояло. Это я утверждал, утверждаю и буду утверждать. Они напрасно думают, что террор им поможет. Нет-с, нет-с, не поможет, какой бы он ни был: белый, красный и даже коричневый! Террор совершенно парализует нервную систему.
На том и разошлись под скрежет веток по стеклу от разгулявшейся непогоды. Маленькие капли дождя били хаотично и упрямо. Под вечер из всего дома окна горели только в квартирах 14 и 19.
P.s. Да-с. Если вы заботитесь о своём пищеварении, мой добрый совет — не говорите за обедом о большевизме и о медицине. И — боже вас сохрани — не читайте до обеда советских газет.
— Гм… Да ведь других нет.
— Вот никаких и не читайте.