На сороковой день после похорон мужа пришла свекровь. Не постучала — в
дверях стояла уверенно, будто всегда жила здесь. С сумкой, с какой-то
старой курткой. На пороге — её запах. Марина сразу
почувствовала, слёзы в глазах застряли. Ещё и этого не хватало…
В квартире тихо: только холодильник жужжит еле слышно, чайник не
поставлен, Настя в своей комнате — книжку рукой держит, выглядывает
одним глазом из-за двери. Боится.
Марина молчит. Просто стоит в дверях кухни. В голове пустота. Руки трясутся — не видно, но чувствует.
Свекровь села на табурет возле двери. Сразу начала говорить.
— Я пришла по делу. Ты, Марина, хватит тут притворяться бедной. Квартиру
надо продавать. Деньги поровну поделим. Я жить на пенсию не могу. Эту
квартиру — мой сын заработал. Ты ему что дала вообще?
Марина прижала ладони к груди. Как будто снова вырезали кусок внутри.
— Я вам чай налью… — тихо, как будто прошептала.
— Не надо мне твоего чая! — свекровь отмахнулась. — Продай квартиру!
Марина вдохнула воздух, почти захлебнулась этим запахом горя. Хотела что-то возразить. Нет слов. Только горло сдавливает.
— Не трясись так, ты ещё молодая, — свекровь понизила голос. —
Тебе и так хорошо. С работы тебя не уволили. Копишь деньги, наверное. А
мне — жить не на что.
Марина пытается объяснить:
— Я… Я пока не готова… Не знаю…
— Вот и давай! — быстрей. — Думаешь, сынок мой этого хотел? Хотела бы я знать, что он там тебе понаписал…
Настя рыдает. В комнате скрипит половица — девочка плюхнулась на кровать лицом вниз, захлебнулась рыданием.
Марина сжимает кулак. Ни одного слова.
Мужа нет больше. А тут война за квартиру...
— Завтра к нотариусу пойду, там всё и узнаю — свекровь уже в коридоре.
Вышла, хлопнув дверью. В квартире снова тихо, как в пустом гнезде.
Марина стоит, прислонившись к стене и медленно оседает на пол. Тишина. Слёзы катятся по лицу — даже не смахнула. Всё навалилось разом: муж, похороны, деньги, долги, теперь — война за квартиру.
Забываю, как шумит чайник. Забываю, зачем нужны новые дни.
Настя слышит, как мама плачет на кухне, ноне выходит…
На следующий день всё началось заново. Свекровь звонила с утра.
Бояться уже сил не было — просто усталость. Осточертела ей эта квартира
больше, чем собственные зубы болят — с тех пор как сына не стало.
Кажется, горе у неё со злобой смешалось, не разберёшь теперь.
Телефон Марина положила рядом с тарелкой.
— Ты что молчишь? —
голос в трубке резкий: — Я всю ночь не спала! Ты как собираешься делить?
Чего сидишь, чего ждёшь, думаешь всё твоё?
— Я ничего не думаю, — хрипло сказала Марина, — Я ещё не разбиралась…
— Вот и разбирайся! А то я сегодня всем скажу, какая ты наглая! Вся
родня узнает, какая ты! Не хочешь отдать старому человеку часть его квартиры! А ты молодая — ещё заработаешь, не пропадёшь!
За окном шёл дождь. Настя сидела на диване под пледом, грызла ноготь,
прижималась сильнее, как будто пряталась даже в своей комнате.
Вечером свекровь пришла опять.
—
Думаешь, тебя жалко, мне нет? Я бы на твоём месте давно продала
бы. Ты не думай, я просто так не уйду. В суд подам. Родня тебя не простит.
Марина пыталась держаться ровно. Ходила по квартире взад-вперёд.
Ощущение — будто военный лагерь. Всё чужое даже в родных стенах.
— Дайте мне хоть немного времени…
— Времени? — свекровь перебила,
как отрезала: — Сколько надо? Месяц? Год? Пока я не помру, что ли?
— Я не хотела вас обидеть… — Марина еле слышно.
— Ха! Уже обидела!
Свекровь ушла поздно вечером. В этот раз хлопнула дверью так, что стёкла задребезжали.
Марина не помнит, как дошла до кровати. Заснула в одежде — слёзы
на щеках. Рядом, в темноте, Настя шептала мне что-то успокаивающее:
«Мама, ты держись, держись…»
Утро началось со звонков: все родственники мужа, даже те, кого Марина
не знала, начали писать — в мессенджерах, по телефону, даже соседка на
лестничной клетке косилась косо и говорила вслед: «Делить надо, не жадничай!»
Дочку было жалко больше всего. Настя теперь на улицу без мамы уже не
выходила — боялась двоюродных братьев. Они как-то уже встречали у
подъезда, сказали ей:
— Скоро вас тут не будет! Кому ты нужна будешь без папки?
Марина держалась из последних сил. Искала юриста. Везде — очереди, цены. Плакала прямо на улице, если никто не слышал. Одна бумажка, другая… столько слов…
Оказалось — квартира на мужа оформлена, но есть завещание. Всё Марине и Насте.
Как будто бы на минуту вдруг полегчало… Но ненадолго.
Теперь свекровь стала злее:
— Прячешься за бумажками, да? Посмотрим, что суд скажет! Соседи уже всё знают, тебе не поздоровится!
— Мне страшно… — шептала Настя за обедом, — мам, я боюсь их…
Марина гладила дочь по голове. Что сказать? Всё, что есть — страх и усталость.
В какой-то день всё будто оборвалось — не было звонков, грохота в
двери, даже шипения за спиной в подъезде. Только Марина сразу почуяла:
это затишье — не спокойствие, а затишье перед бурей.
Днём Настя вышла из комнаты чуть раньше обычного. Лицо красное, глаза блестят от слёз.
— Мам, — говорит вдруг. — Мне бабушка звонила. Опять. Кричала…
Сказала, что скоро мы уедем отсюда, и что мы тут никто. Сказала, чтобы я
вещи готовила, пока не выкинули…
У Марины в ушах зашумело. Как бывает, когда голову окунают под воду. Только вместо воды — злость, боль, страх.
— Она тебе так и сказала?
— Да, прямо… Я больше брать трубку не буду!
— Настя подняла плечи, как замерзшая, и тихо всхлипывала —
старалась сдерживаться, чтобы мама не видела эти слёзы. А Марина понимала — всё, терпеть больше нельзя...
Вечером, чуть стемнело, Марина оделась потеплее, даже платок повязала
— чтоб не узнали сзади во дворе. Пошла к свекрови — дверь открыла сама,
как будто ждала.
— Ну чего пришла? — устало, зло, без приветствий.
Марина молча прошла в комнату, остановилась посреди ковра. Начала
говорить, дрожащим голосом, ни разу не осмелившись посмотреть в глаза.
— Я больше не могу молчать. Вы не имеете права так с нами обращаться.
Умер — да, мой муж и ваш сын. Мне тоже плохо, нет сил. Но я не позволю,
чтобы вы давили на меня и дочку. Мы не будем продавать квартиру. Там
завещание — всё на нас. Судиться смысла нет, вам юристы подтвердят.
Свекровь хотела перебить — Марина не позволила, сказать слова:
— Всё, хватит. Мне жалко вас. Но себе и дочери я нужна больше. Мы тоже семья. Нам больше некуда идти, кроме этого дома.
Не надо настраивать против нас родных и соседей. Пусть у всех своя боль, но хватит её друг на друга выливать. Я не брошу свою дочь и свой дом.
Свекровь молчала. Долго. Только руками по подолу юбки возилась, морщинистые пальцы не знали, куда себя деть.
— Думаешь, всё просто будет? — наконец выдавила.
— Всё будет так, как по закону. А как жить дальше — решат без вас.
Марина вышла из квартиры, чувствуя себя… никакой. Ни сильной, ни
слабой — пустой и опустошённой. Но внутри всё равно вдруг будто
щёлкнуло:
Это мой дом. И моя дочь. Ради неё терпела и плакала, ради неё сейчас говорю, когда кроме страха ничего не осталось.
В тот вечер они с Настей тихо поужинали. Девочка уже без слёз, крепко обняла маму перед сном.
— Мама, ты у меня самая смелая…
— Просто у меня нет выбора, доченька, — Марина гладила Настю по голове, — Только мы друг у друга есть. Всё будет… Всё будет, обязательно…
С утра Марина ждала, что опять будут звонки — но телефон лежал на
столе, молчал целый день. Только один раз пришла смс от бывшей соседки
свекрови:
— Не расстраивайся. Пусть всё затихнет. Сама потом к тебе потянется.
Через день пришло письмо от юриста — короткое и чёткое: завещание
действительно даёт право на собственность только Марине и Насте.
Материнский капитал, доля ребёнка — всё и так защищает их от любых
притязаний.
Марина распечатала письмо и положила себе на видное место, рядом со
свечкой, которую ставила в памятные дни. Впервые за эти недели она
выдохнула чуть свободнее.
А свекровь… Свекровь исчезла. Не звонила, не писала, даже кому-то из
родни не жаловалась. К зиме дошло: больше ни судиться, ни угрожать не
будет — всё бесполезно.
Настя постепенно успокоилась. Стала опять звать подружек, иногда
приносила конфеты с улицы. Вечерами читала вслух, смеялась над шутками
по телевизору.
Марина поняла: проходит. Проходит что-то, что и казалось невозможным.
Горечь всё равно осталась — но теперь будто стёрлась до синяков, вместо
открытой раны. Пережили. Ослабли… и одновременно стали крепче.
В одну из ночей Настя пришла к маме на широкий диван, улеглась в
ногах, заснула быстро и глубоко. Марина долго смотрела на спящую
девочку, тихонько поправила одеяло. Сердце билось ровнее, впервые за
долгие месяцы.
Для себя она решила: теперь главное — беречь Настю, держаться за
эту квартиру, которая стала не просто стенами, а крепостью. Ради ребёнка
— ради памяти. Ради самой себя, наконец…
Под утро Марина впервые за долгое время проснулась не со слезами.
Вошла в кухню, отодвинула занавеску, пустила в комнату свет. Обычный день —
обычная жизнь, та самая, что было жалко потерять.
Всё началось сначала. Жить — просто жить. Кажется, наконец стало чуть легче дышать.
Если вам понравился этот рассказ — обязательно подпишитесь, чтобы не пропустить новые рассказы, и обязательно оставьте комментарий — всегда интересно узнать ваше мнение!