Впечатления, размышления, поток созерцания
Я всегда представлял себе госэкзамен композиторов как событие вселенского масштаба.
Большой зал Консерватории, очередь за билетами, афиши с фамилиями тех, кто уже завтра может изменить музыкальную картину страны.
Но вот — май 2025.
Я в зале.
Он пуст почти на 90%.
А на сцене звучит музыка, которой не хватило только одного — внимания.
Ведь это яркое, громкое, настоящее событие.
Даже для случайного слушателя оно могло бы быть впечатляющим — насыщенная программа, мощные оркестровки, живые эмоции, образность, которую не надо объяснять, чтобы прочувствовать.
К тому же — большая часть этих произведений прозвучит только один раз. Не будет туров, не будет второго шанса. Музыка уйдёт в тишину, не встретив отклика.
Это грустно.
Грустно, что мы, ещё со студенческой скамьи, приучаем композиторов к равнодушию.
Что они сдают свои самые личные, выношенные, выстраданные дипломные произведения в почти пустой зал.
А ведь для многих — это главное событие в жизни. Кульминация. Заветная вершина. Мечта, которую несут с самых вступительных экзаменов: когда твоя музыка станет событием.
А вместо этого — пустота.
Сколько ключевых произведений в истории музыки были дипломами?
Первая симфония Прокофьева.
Первая симфония Хачатуряна.
Опера «Алеко» Рахманинова.
Скрипичный концерт Шнитке.
И многое другое…
И ты знаешь: внутри каждого выпускника сидит надежда, что именно его работа — та самая. А потом… почти никто не приходит. И мотивация исчезает.
Я говорю это как человек, чью дипломную работу не сыграли вообще — ковид закрыл залы и оставил партитуру без звука.
Но сегодня — концерт состоялся.
И несмотря на полупустой зал, музыка была. И была очень разная.
Перед тем как перейти к каждому произведению отдельно, скажу об общем ощущении:
Сейчас среди выпускников — яркий тренд на кинематографичность, плотную оркестровку, изобразительность, эпичность и, чаще всего, мрачность.
Это не плохо. Это — есть.
Вся музыка — ритмична.
Попытка XX века уйти от пульса, похоже, окончательно потерпела поражение. Ритм вернулся — как форма дыхания, как способ движения, как основа высказывания. Во многих произведениях буквально давал ритм большой барабан подобно бочке в эстрадной музыке.
И почти каждое произведение — образное и хорошо структурированное.
Здесь слышна школа. Здесь есть ясность. Здесь — музыкальная воля.
И, конечно, хочу отметить оркестр.
Произведения были сложные — и исполнители буквально вгрызались в материал. Это было слышно и видно. Уровень включённости — на высоте. Живые лица. Живой звук.
Поэтому я и пишу этот текст.
Не как критик.
Не для разбора — для памяти.
Для погружения.
Для того, чтобы зафиксировать: вот она, музыка нового поколения.
Вот о чём они говорят — не словами, а звуками.
Для более подробного анализа мне бы понадобились партитуры или хотя бы аудиозаписи, которыми я, увы, не располагаю.
Степан Игнатьев — «Легенда»
С первых нот становится ясно: это кино, но кино не в смысле шаблонной «саундтрековости», а в смысле нарратива. Музыка рассказывает историю, а потом вырывает тебя из-за стола рассказчика и кидает внутрь повествования. Солирующая валтора выступает в начале в качестве рассказчика, а затем и участника истории, куда приглашает и слушателя.
Работа с оркестром Блестящая, Эпическая, густая, при этом — не тяжёлая.
Кристина Янова — «Петрикор»
Если у Игнатьева — легенда, то у Яновой — дождь, который впитывается в кожу. Музыка не рассказывает, она шепчет, впитывается, дышит. Это ткань мира. Мы внутри неё. Мы — её часть.
Флейты звучат как дыхание дерева. Поначалу — едва слышные фрулато тремоло. В зале — тишина, и вот уже ты не слушаешь музыку, а живёшь в ней. Всё — на грани исчезновения: флажолеты, акценты, обертоны, запедаленное фортепиано в конце — как звёзды, отражённые в луже.
Произведение заканчивается так, будто ты только что открыл глаза после долгого сна и не можешь понять — было это на самом деле или приснилось. Оно не хочет быть услышанным — оно хочет быть прочувствованным.
Произведение по ощущениям очень близко к АСМР.
Дуань Юйцянь — «Грозовой перевал»
Музыка тяжёлая, объёмная, изобразительная, кинематографисная. С первых секунд — ощущение, будто ты стоишь на палубе древнего корабля или у подножья маяка. Гром, ветер, и какой-то неведомый страх подступает к груди. Будто смотришь картину, растянутую во времени в пространстве, постепенно сам в неё погружаешься.
Но самое главное — густота.
Это музыка, в которой нельзя стоять — только тонуть. Волны звука катятся слоями: медные тянут за сердце, струнные — за дыхание. Удары в литавры звучат не как ритм, а как раскаты внутреннего шторма. Постепенно ты уже не слушаешь, а борешься за воздух.
Ночь. Тяжёлая ночь, которая сдавливает твою грудь, от которой тяжело дышать. Духота. И вот тебя накрывает с головой. Сверху — тонны, тонны морской пучины.
Разные плотности ветров. Тяжёлые, душные. Холодные, тонкие, скользящие. Всё они переплетаются, друг с другом чередуются в неумолимом танце ветра, океана и грозы.
Сказать по правде, от этого произведения у меня у самого начало сердце биться как не пойми кто.
В конце штиль, от которого осталась разруха. Но уже нет бури, есть только руины. Волей-неволей, а вспоминаются кадры из известного Титаника, когда лайнер уже затонул, и над холодной водой постепенно затихающий хаос из криков страха мольб о помощи.
Я даже в музыке слышу эти стоны.
Цао Сюй Tai Ping II— «Китайская народная песня»
Это не просто народная песня! Это самая что ни на есть, страшная сказка. Воплощённый образ какого-то очень сказочного создания, который то и дело оборачивается чем-то очень мрачным, хтоничным. Чем-то гигантским, что обитает под солнечными полями, где жизни радуются пастухи и играют на дудочках. Само произведение построено так, что высвечивается то верхняя, то нижняя часть мира. Но существуют они в одновременности, друг на друга оказывая постоянное влияние. Но нижняя часть мира сильно больше верхней. Несопоставимо больше верхней. Поэтому, верхняя часть от нижней старается максимально абстрагироваться. Но у неё это не удаётся.
В какой-то момент нижний мир — это не просто мир, это живое существо, которое может шагать.
Очень мрачная сказка.
Ты слышишь не сами мелодии, а будто бы их эхо — ты ощущаешь движение двух миров, которые находятся в напряжённом сосуществовании.
А в конце… появляется мажорный аккорд. Он звучит как абсурд. Как детская игрушка, брошенная на поле битвы. Он — чужой, и потому страшный.
Энхбаяр Бямбаа — «Жангар»
Если бы я описывал это произведение одним словом, это было бы — движение.
Это странствующий герой. Его шаги — то на восточной земле, где пентатоника танцует светлыми переливами, то в хтоническом подземелье, где басовые скопления стучат как барабаны Вальпургиевой ночи.
Здесь есть эпика, мистика, отголоски шаманизма и восточной магии.
Композитор применяет монтажные эффекты: смены сцен происходят с ловкостью кинорежиссёра. Один аккорд — и ты уже в другой локации. Одна перкуссия — и мир сменился. Как будто это старое хорошее кино без монтажа, но с гениальной режиссурой.
Финал — герой уходит. И ты уходишь с ним. Но продолжаешь слышать, как он где-то там — идёт, шаг за шагом, по своему пути.
Олег Давыдов — «Концертино»
Вот она — радость.
И в каком-то смысле даже — наивность. Но не в плохом смысле, а в смысле первозданной искренности.
С первых нот — ощущение света. Словно под утро в деревенском доме приоткрывается окно, и внутрь струится весенний воздух. На подоконнике — только что распустившиеся цветы. Где-то далеко кукушка, рядом печка и бабушка с пирожками. Но всё это — не быт, а мечта о добре, как она звучит в музыке.
Фортепиано ведёт — одноголосно, чисто, как детский голос. За ним дышит оркестр. Не аккомпанирует, а именно дышит. Ты не чувствуешь, как тебя уносит, потому что летишь, как на воздушном шаре, к новым просторам — без страха, без трагедии.
А при этом — это эпос. Это тоже история, но история без тьмы. В ней драмы решаются, а герои побеждают. На такую музыку хочется строить компьютерную игру, мюзикл или фильм, где главное — тепло.
Сказать по правде, это произведение оставило во мне одно из самых ярких впечатлений после концерта.
Сатар Али — «Поэма»
Очень мрачная музыка. Массивная. В чём-то тяжеловесная — особенно в фактуре. В ней много низких регистров, много давления.
Интонации будто проросли из земли: из копоти, ритуала, глубинного, почти крикливого осмысления того, что снаружи уже не скажешь.
При этом, на моё удивление, оно разительно отличается от других про произведений Сатара, что я знаю.
Что касается большого барабана — я начал чувствовать его физически. Он здесь — не инструмент, а дыхание. Но оно постоянно. Иногда — утомительно. Иногда — чересчур. И вот ты ловишь себя на том, что ждёшь: «Когда же, ну когда мне дадут просто тишины?»
Тем не менее, это не ошибка. Это решение. Оно работает. Оно формирует опыт.
Просто этот опыт — неуютный. Но в хорошем смысле.
И в целом — композиция сильная, фактурно богатая, образная. Местами — почти как графика тушью: один мазок — и пространство. Слушаешь — и внутри рождаются собственные тени.
Джи Юнсун — «Джингбирок»
Первая мысль: «Следствие вели…» или “Криминальная Россия” — не потому что музыка проста, а потому что вызывает ассоциации с кинематографом, жестким, военным, политическим.
Джингбирок — это, как я потом выяснил, летопись Имджинской войны от первого лица.
И музыка это знает. В ней — память. В ней — документальность, но на уровне тембра.
Очень интересная работа с барабаном. Он не просто ритм. Он персонаж. Он говорит.
Каждый его удар — как фраза, как предупреждение, как поступок. Он не утомляет, потому что вписан в логику времени.
Потрясающая смесь восточных ладов, сонористики, фактур из академии и даже намёков на джаз.
И главное — всё это цельное.
Не эклектика, а единый мир.
Очень хочется найти партитуру. Очень хочется переслушать.
Лин Сюнуй - "Minotaurus"
Это — другое.
Это не рассказ, не притча, не сказка. Это — структура.
Музыка здесь строится не как сюжет, а как механизм из тембров. Пласты. Слои. Волны.
Сложная работа с текстурами. Ты сидишь и не слушаешь мелодию — ты слышишь, как расплетается и переплетается ткань.
И это завораживает. Но…
Для меня лично — плотно.
Слишком.
Я искал места, где можно вдохнуть. Не нашёл.
Музыка задаёт пространство, но не отпускает тебя в нём погулять. Она ведёт, сжимает, не отпускает.
Но в этом — её правда. Её структура. Её внутренняя воля.
Никифор Яковлев — «Aart-Tatai»
Как же это было мощно.
С первых секунд — вселенский шаманизм, где каждая вибрация инструмента не просто звук, а вызов миру.
Это просто гениально.
Фольклорные мотивы, которые создаются именно тембром, атмосферой, единая история, звучащая от начала до конца. Сам Никифор на моё удивление оказался очень харизматичным исполнителем. Честно, когда он встал за микрофон с варганом, мне стало даже немного страшно.
Фольклор здесь не цитируется. Он присутствует. Он дышит, говорит, поёт.
Исполнитель сам — как жрец.
Одно из самых ярких для меня впечатлений от концерта оставило это произведение.
Фёдор Кириллов — «Фреска»
Как же это чисто. Наидивнейшая музыка, непохожая на остальное в концерте. Работа с ансамблями, солистами, барочное звучание. Честно, от солирующих ансамблей, от того, как они вплетаются в фактуру симфонического оркестра, у меня буквально перехватывало дыхание! От восторга.
Как будто открыл окно в храме, где всё написано светом, и вместо запаха ладана — запах бумажных свитков, старинных чернил и теплого дерева.
Звучание — камерное и оркестровое одновременно. Барочное по духу, но современное по дыханию. Ансамблевость здесь — не просто распределение голосов, а смысловая категория.Ты слушаешь — и видишь, как по звуку идут светотени, как меняются росписи на стене.
Форма — идеальна.
Никаких выпадений. Никаких затянутых мест. Всё на своих местах, всё в балансе.
Я бы хотел запереться в комнате с этой партитурой — и перечитывать её снова и снова…
Игорь Шаманов — «Борьба за Огонь»
С первых же тактов — эпика. Причём не картонная, а с мясом, костями, жаром и кровью. Это не просто название — это намерение. Эта музыка действительно борется. За первородный огонь. За смысл. За звучание.
“Борьба за огонь” — классический роман Жозефа Рони-старшего. Ещё одно произведение, которое надо прочитать. Возможно, если б я был знаком с литературным первоисточником, я бы воспринял произведение по другому.
Здесь нет случайных нот. Всё ясно, чётко, прозрачно.
Тембры работают в команде: группы вступают не по партитурной вежливости, а по драматургической необходимости. В определённый момент — и это невероятно — я начал различать микрополифонию между группами, как в зрелом Хачатуряне или в лучших эпизодах Альфреда Шнитке. Всё по делу. Всё в цель.
И всё-таки, ближе к середине ты вдруг осознаёшь: да это же Джон Уильямс! Но не как цитата, а как дух — благородный, пространственный, сдержанный, но мощный.Прямо ощущение, что сейчас на экране появится корабль повстанцев или человек, идущий по пустыне, в которой будет строиться новая цивилизация.
Очень кинематографичная оркестровка — и в хорошем смысле: она даёт тебе ощущение, что за этой музыкой стоит целый мир.
Это музыка, которую хочется озвучивать, снимать, двигать.
И музыка держит тебя в напряжении до самого конца, не давая возможности взять дыхание. И здесь это работает прямо очень хорошо. На такую музыку хочется снять кино.
Послесловие
Что же я услышал?
• Образность и кинематографичность — как единый нарративный язык нового поколения.
• Фольклор и этника — но не просто цитаты, а хтоническая этника, корневая, изнутри земли.
• Мрак и глубина — почти полное отсутствие откровенно радостных сочинений. Яркие исключения — партитуры Фёдора Кириллова и Олега Давыдова.
• Ритм — вернулся. Сонорика осталась, но уже не главенствует. Музыка движется.
• Сильные, ясные оркестровки — всё на своём месте, без расплывчатости.
И всё-таки, мне очень хочется, чтобы такие концерты, как госэкзамены, стали культурным событием.
Чтобы хотя бы на следующий год в зале был аншлаг.
Чтобы люди приходили не «на экзамен», а на музыку.
Потому что она — есть.