Генезис непримиримости: Как горные пастухи и имперские солдаты стали заклятыми врагами
На заре европейского Ренессанса, когда грохот канонад еще не успел заглушить пронзительный лязг мечей, а закованная в броню рыцарская конница все еще мнила себя неоспоримой хозяйкой полей сражений, на авансцену истории вышли новые властители – пехотинцы. Их грозная слава, смешанная с первобытным ужасом, стремительно распространялась по всему континенту. Среди этих новых героев войны выделялись две силы, две несокрушимые волны стали и ярости, чье соперничество вписало одну из самых кровавых и драматичных страниц в анналы военного искусства: швейцарские наемники и германские ландскнехты. Их история – это не просто сухая хроника битв, а захватывающее сказание о профессиональной ревности, уязвленной национальной гордости, столкновении экономических интересов и той особой, почти извращенной братской ненависти, что способна вспыхнуть лишь между теми, кто до боли похож и одновременно до глубины души различен.
Швейцарцы, суровые и нелюдимые обитатели альпийских долин, первыми бросили вызов устоявшимся военным доктринам, заявив о себе как о непревзойденной пехоте. Закаленные в горниле беспрерывной борьбы за свою драгоценную независимость против могущественных соседей, включая алчных Габсбургов, они сумели превратить нужду в добродетель, а свои разрозненные горные общины – в уникальную кузницу непобедимых воинов. Их кантоны, сплоченные в Швейцарский союз, не могли похвастаться ни обширными плодородными землями, ни богатыми рудными месторождениями. Главным их достоянием, их бесценным капиталом стали люди – невероятно выносливые, железно дисциплинированные, отчаянно храбрые и виртуозно владеющие оружием. Начиная с XIV века, швейцарская пехота, вооруженная преимущественно длинными, смертоносными пиками, массивными алебардами и надежными мечами, начала одерживать одну впечатляющую победу за другой. Легендарные сражения при Моргартене (1315), Лаупене (1339) и Земпахе (1386) наглядно продемонстрировали изумленной Европе, что хорошо организованная и пламенно мотивированная пехота способна вдребезги сокрушить тяжелую рыцарскую конницу, до того момента безраздельно царившую на полях брани.
Секрет их ошеломляющего успеха крылся не только в безупречной индивидуальной подготовке каждого бойца, но и в уникальной, не имевшей аналогов тактике – знаменитом швейцарском «гевальтхауфене» (Gewalthaufen), или, как его еще называли, «толпе силы». Это была настоящая живая крепость, плотное, ощетинившееся лесом пик каре, способное не только стойко обороняться от яростных кавалерийских атак со всех сторон, но и неудержимо, словно лавина, наступать, сметая все на своем пути. Первые ряды пикинеров, цвет и гордость войска, держали свои пяти-шестиметровые пики наперевес, создавая непроницаемую стальную стену, о которую разбивались самые отчаянные кавалерийские наскоки. За ними, словно вторая волна, шли воины с алебардами и двуручными мечами, готовые в любой момент вступить в беспощадный ближний бой, если врагу каким-то чудом удавалось прорвать первую линию обороны. Дисциплина в швейцарских отрядах была поистине железной, а боевой дух – невероятно высоким, подогреваемым как жаждой славы, так и вполне земными материальными стимулами. Они сражались не только за звонкую монету, но и за честь своего родного кантона, за незыблемую репутацию непобедимых воинов. К концу XV века швейцарцы превратились в самых востребованных и высокооплачиваемых наемников на всем европейском континенте. Французские короли, итальянские герцоги, папы римские – все они наперебой стремились заполучить этих суровых горцев в свои армии, видя в них залог будущих побед. Едкая фраза «Нет денег – нет швейцарцев» стала крылатой, как нельзя лучше отражая их профессионализм и трезвый, прагматичный подход к войне. Их репутация была такова, что одно лишь известие о найме швейцарского контингента могло заставить самого самоуверенного противника пойти на значительные уступки. Их мерный, грозный марш под оглушительные звуки барабанов и пронзительные трели флейт, сомкнутыми, несокрушимыми рядами, вселял первобытный ужас в сердца врагов еще задолго до начала самой битвы.
Однако безраздельная монополия швейцарцев на европейском рынке наемной пехоты не могла длиться вечно. В Священной Римской империи германской нации, этом огромном, но внутренне рыхлом и раздираемом противоречиями государственном образовании, с нескрываемой завистью и плохо скрываемой тревогой наблюдали за стремительным ростом могущества и влияния альпийских горцев. Император Максимилиан I Габсбург (годы правления 1493–1519), сам будучи опытным воином и дальновидным реформатором, прекрасно осознавал жизненную необходимость создания собственной, надежной и боеспособной пехоты. Такая сила была нужна ему как для противостояния неуступчивым швейцарцам, так и для борьбы с другими многочисленными врагами империи, в первую очередь с амбициозной Францией. Опираясь на вековые традиции немецких пеших ополчений и внимательно изучив горький, но поучительный опыт своих швейцарских соседей, Максимилиан в конце XV века инициировал создание ландскнехтов – «слуг страны» или «слуг земли», как их поэтично именовали.
Набирались эти новые имперские солдаты преимущественно из южногерманских земель – Швабии, Баварии, Франконии, Тироля, Эльзаса. Многие из них, подобно своим швейцарским «коллегам», были выходцами из небогатых крестьянских или ремесленных семей, для которых военная служба открывала едва ли не единственный путь к лучшей доле – возможность вырваться из тисков беспросветной бедности, обрести толику личной свободы и, если улыбнется капризная фортуна, даже сказочно разбогатеть. Ландскнехты во многом старательно копировали швейцарцев: они также строились в плотные, устрашающие пикинерские баталии, использовали схожее вооружение (длинные пики, тяжелые алебарды, надежные мечи), имели выборных офицеров и пользовались определенной внутренней автономией. Однако существовали и весьма существенные отличия. Если швейцарцы превыше всего ставили славу своих родных кантонов и были намертво связаны узами землячества и круговой порукой, то ландскнехты, при всем их быстро развившемся сильном корпоративном самосознании, были прежде всего солдатами императора. Их организация отличалась большей централизацией, а система оплаты, хоть и предполагала справедливую долю в захваченной добыче, изначально была несколько скромнее, чем у прославленных швейцарских мастеров войны, что делало их услуги более доступными и привлекательными для потенциальных нанимателей.
Именно здесь, на этой благодатной почве острой профессиональной конкуренции, и были посеяны первые ядовитые семена будущей непримиримой, смертельной вражды. Ландскнехты, задуманные и созданные как своего рода «анти-швейцарцы», с самого своего появления воспринимались последними как наглые выскочки, дешевые и неумелые подражатели, бесстыдно посягающие на их потом и кровью заслуженную славу и, что было не менее важно, на их весьма солидные доходы. Швейцарцы искренне считали себя непревзойденными виртуозами пикинерного боя, своего рода военной аристократией, элитой наемного мира, и появление столь похожих на них, но при этом служащих их заклятым политическим противникам германцев, вызывало у них нескрываемое, жгучее раздражение. Ландскнехты, в свою очередь, горели желанием доказать всему миру, и в первую очередь самим швейцарцам, что они ни в чем не уступают своим именитым соперникам, а то и превосходят их в доблести и мастерстве. К этому взрывоопасному коктейлю добавлялись и более глубокие культурные и политические противоречия: швейцарские кантоны на протяжении веков с оружием в руках отстаивали свою независимость от имперского диктата, в то время как ландскнехты были одной из главных опор этой самой Империи. Этот тугой узел из профессиональной ревности, безжалостной экономической конкуренции, застарелых политических обид и простого, но всепоглощающего человеческого желания быть «лучшим» и создал ту гремучую смесь, которая неминуемо должна была взорваться серией жесточайших, кровопролитных столкновений. Эти битвы превратили бывших «учеников» и «учителей» в заклятых, непримиримых врагов, готовых уничтожать друг друга с особой, почти садистской, изощренной яростью. По горькой иронии судьбы, именно император Максимилиан I, вдохновитель и создатель ландскнехтов, был женат на Марии Бургундской, чьего отца, знаменитого Карла Смелого, разгромили и предали смерти именно швейцарцы в ходе кровопролитных Бургундских войн (1474-1477). Этот факт, возможно, также добавлял некий глубоко личный, потаенный мотив в его страстное стремление создать военную силу, способную бросить дерзкий вызов непокорным альпийским горцам.
Искусство смертоносного танца: Тактика, вооружение и кодекс «дурной войны»
Когда на поле брани, этом кровавом театре войны, сходились швейцарцы и ландскнехты, это было не просто столкновение двух армий – это был захватывающий и одновременно ужасающий поединок двух различных школ военного искусства, двух непримиримых философий боя, замешанных на невероятной, почти безумной отваге, жгучей профессиональной гордости и леденящей душу, расчетливой жестокости. Их тактические приемы, хотя и имели общие исторические корни, со временем приобрели свои неповторимые, уникальные черты, а их вооружение и даже вызывающе-яркий внешний вид стали своеобразным отражением их особого, привилегированного места в сложной военной иерархии Европы той бурной эпохи.
Швейцарская тактика, отточенная до совершенства десятилетиями непрерывных войн и громких побед, основывалась на несокрушимой мощи и ошеломляющей стремительности атаки их знаменитого пикинерского каре – «гевальтхауфена». Это была настоящая живая, дышащая сталью крепость, обычно насчитывавшая несколько тысяч закаленных в боях воинов, построенных в глубокие, плотные шеренги и колонны. Первые три-четыре ряда, состоявшие из самых опытных и физически сильных пикинеров, держали свои длинные (до 5.5-6 метров) пики горизонтально, на уровне груди или плеча противника, создавая таким образом непроницаемый, смертоносный лес стальных наконечников. За ними, готовые в любой момент ринуться вперед, располагались воины со слегка приподнятыми пиками, готовые немедленно заменить павших товарищей или усилить сокрушительный натиск. Фланги и тыл этого подвижного каре также были надежно защищены лесом пик, что делало его уязвимым лишь для очень массированного и точного артиллерийского огня или для внезапной атаки в условиях сильно пересеченной, неудобной для маневра местности. Внутри самого каре, в его надежном сердце, находились знаменосцы с яркими, развевающимися кантональными знаменами – священными символами чести и единства, потеря которых считалась величайшим, несмываемым позором. Рядом с ними располагались алебардисты и мечники, чьей главной задачей было отбивать атаки тех немногих смельчаков, которым удавалось прорваться сквозь стену пик, и безжалостно добивать раненых врагов. Швейцарцы славились своей излюбленной «атакой с ходу» (attaque brusquée): едва завидев противника, они, не теряя драгоценного времени на сложные перестроения или хитроумные маневры, под оглушительный, первобытный рев боевых кличей и гипнотическую дробь барабанов устремлялись вперед, стремясь опрокинуть и растоптать врага одним-единственным, сокрушительным ударом. Их дисциплина вошла в легенды; даже под шквальным огнем артиллерии или перед лицом численно превосходящих сил противника они невозмутимо сохраняли строй и с фатальной неотвратимостью продолжали свое смертоносное наступление. К новомодному огнестрельному оружию швейцарцы поначалу относились с некоторым высокомерным пренебрежением, предпочитая полагаться на проверенное временем холодное оружие и несокрушимую ударную мощь своих грозных баталий, хотя со временем и в их рядах появились отряды аркебузиров, обычно действовавшие впереди или на флангах основного построения, расчищая дорогу стальному тарану пикинеров.
Ландскнехты, создававшиеся как прямой имперский ответ на вызов швейцарцев, во многом скрупулезно переняли их тактические приемы. Они также формировали массивные, устрашающие пикинерские баталии, способные стойко выдерживать самые яростные кавалерийские атаки и вести успешный наступательный бой. Однако предприимчивые германцы внесли и свои, весьма существенные новшества в это, казалось бы, уже доведенное до совершенства искусство. Одной из ключевых, знаковых фигур в их боевом строю стал доппельсолднер (Doppelsöldner) – «солдат двойного жалованья». Это были самые опытные, отчаянные и физически сильные воины, получавшие заслуженное повышенное вознаграждение за выполнение особо опасных и ответственных задач. Среди них особенно выделялись бойцы, вооруженные огромными, наводящими ужас двуручными мечами – цвайхендерами (Zweihänder). Эти гигантские мечи, достигавшие в длину 1.5-1.8 метра и весившие от 2 до 3.5 килограммов, были поистине страшным оружием в умелых и сильных руках. Задачей воинов с цвайхендерами, стоявших в первых рядах баталии или действовавших небольшими, мобильными группами перед ее фронтом, было прорубаться сквозь плотные ряды вражеских пик, ломая их хрупкие древка или с силой отводя в сторону, чтобы создать спасительную брешь для основной массы своих товарищей-пикинеров. Это была смертельно опасная, почти самоубийственная работа, требовавшая не только недюжинной силы и отточенной ловкости, но и совершенно невероятной, почти фанатичной храбрости. Помимо цвайхендеров, доппельсолднеры могли быть вооружены и тяжелыми алебардами или дальнобойными аркебузами. В качестве личного оружия ближнего боя ландскнехты широко и с удовольствием использовали короткий, но широкий и очень удобный меч с характерной, легко узнаваемой S-образной или восьмеричной гардой, известный под колоритным названием кацбальгер (Katzbalger). Это название можно весьма вольно перевести как «кошкодер» или «участник кошачьей драки» – явный намек на его эффективное использование в яростных, беспорядочных и кровавых схватках «стенка на стенку». Ландскнехты также гораздо активнее и охотнее, чем их швейцарские визави, интегрировали в свои боевые порядки отряды аркебузиров и маневренную полевую артиллерию, что делало их тактику более гибкой, разнообразной и лучше соответствующей быстро меняющимся веяниям военного искусства той эпохи. Они были не столь монолитны и предсказуемы в своем натиске, как швейцарцы, но зато часто демонстрировали большую тактическую изобретательность, хитрость и завидное умение быстро приспосабливаться к меняющимся условиям боя.
Особой и поистине мрачной страницей в кровавой летописи противостояния швейцарцев и ландскнехтов стал так называемый «Шлехтер Криг» (Schlechter Krieg), или «Дурная война». Этот зловещий термин означал войну на тотальное, взаимное уничтожение, без малейшей пощады и какого-либо снисхождения к поверженному врагу. Если в обычных феодальных войнах того времени знатных и богатых пленников старались брать живыми для последующего получения солидного выкупа, то в беспощадных столкновениях между швейцарцами и ландскнехтами пленных, как правило, не брали вовсе. Раненых безжалостно добивали на месте с особой, садистской жестокостью, а тех немногих, кого все же захватывали в пылу боя, подвергали мучительным, изощренным казням. Эта всепоглощающая, иррациональная взаимная ненависть питалась многими факторами: ожесточенной профессиональной конкуренцией, когда каждая сторона видела в другой смертельную угрозу своему заработку и с таким трудом завоеванной репутации; глубокими политическими разногласиями, поскольку они часто служили враждующим государям и отстаивали противоположные интересы; и, возможно, острым, почти болезненным ощущением «предательства» – ландскнехты, как прилежные, но неблагодарные подражатели, в глазах гордых швейцарцев были еще и презренными «отступниками» от истинного, единственно верного искусства войны. Когда на поле боя сходились эти две неукротимые силы, привычные правила и обычаи ведения войны мгновенно отступали на второй план, уступая место слепой, первобытной ярости и всепоглощающему желанию истребить ненавистного противника до последнего человека. Яростные кличи «Швицер!» и «Ландскнехт!» становились зловещими сигналами к началу беспощадной, кровавой резни. Эта «дурная война» была не просто чередой отдельных сражений, а своего рода затянувшейся, кровавой вендеттой, передававшейся, словно фамильное проклятие, от одного поколения наемников к другому.
Наконец, нельзя не упомянуть и о совершенно неповторимом, вызывающе-экстравагантном внешнем виде ландскнехтов, который разительно отличался от более сдержанного, хотя и тоже весьма красочного и живописного, облика их швейцарских соперников. Ландскнехты превратили свою одежду в настоящий, дерзкий манифест личной свободы и откровенного вызова всем существовавшим тогда общественным устоям и нормам приличия. Их костюмы были невероятно яркими, вызывающе-пестрыми, с немыслимым обилием разрезов, пышных буфов, развевающихся перьев и колышущихся лент. Широченные, мешковатые штаны, состоявшие из множества разноцветных, контрастирующих друг с другом полос ткани, короткие куртки с невероятно пышными, объемными рукавами, огромные, лихо заломленные набекрень береты, щедро украшенные длинными страусиными перьями, – все это создавало незабываемый образ этакой разбойничьей вольницы, с презрением относящейся к любым правилам и ограничениям. Существует даже красивая легенда о том, что сам император Максимилиан I, восхищенный их бесшабашной отвагой, милостиво даровал им право носить любую, самую экстравагантную и немыслимую одежду, мудро заявив, что их жизнь настолько коротка, опасна и полна лишений, что они, несомненно, заслужили право одеваться так, как им заблагорассудится. Эта уникальная мода, быстро получившая название «ландскнехтской», молниеносно распространилась по всей Европе, став символом не только беспримерной военной удали и отваги, но и определенного бунтарского, свободолюбивого духа. Швейцарцы же, хотя и ценили добротную, качественную и яркую одежду, все же неизменно придерживались большей строгости, умеренности и определенного единообразия в своих кантональных контингентах. Их облик внушал скорее ощущение несокрушимой, монолитной силы и порядка, в то время как ландскнехты походили на пеструю, неуправляемую, почти анархическую, но оттого не менее опасную и грозную стихию. Этот разительный контраст во внешнем виде лишь еще сильнее подчеркивал глубинное, фундаментальное различие в их менталитете, жизненной философии и общем подходе к суровому «ремеслу войны».
Поля кровавого соперничества: Ключевые баталии, решившие судьбы Европы
История взаимоотношений швейцарцев и ландскнехтов густо пропитана кровью, пролитой на многочисленных полях сражений, где они сходились либо как прямые, непримиримые противники, либо как ударные силы враждующих армий. Эти баталии не только определяли исход конкретных военных кампаний, но и напрямую влияли на политическую карту Европы, а также на стремительное развитие военного искусства той эпохи.
Первым крупным, так сказать, «семейным разбирательством» стала Швабская война 1499 года. Этот ожесточенный конфликт, вспыхнувший между гордым Швейцарским союзом и амбициозным Швабским союзом (активно поддержанным императором Максимилианом I), стал настоящим боевым крещением для многих новоиспеченных ландскнехтов и суровой проверкой их реальных способностей в прямом, бескомпромиссном столкновении с уже прославленными на всю Европу швейцарскими мастерами войны. Война велась с невероятным, почти звериным ожесточением с обеих сторон, в полной мере демонстрируя мрачные принципы той самой «дурной войны». Несмотря на отдельные, локальные успехи имперских войск, в большинстве ключевых, решающих сражений, таких как кровопролитная битва при Дорнахе или стратегически важная битва при Фрастанце, швейцарцы одержали убедительные, неоспоримые победы. Они в очередной раз продемонстрировали свое явное превосходство в железной дисциплине, отточенной тактической подготовке и яростном, всесокрушающем наступательном порыве. Ландскнехты, хотя и сражались с отчаянной храбростью, часто уступали своим более опытным оппонентам в сплоченности, слаженности действий и боевом опыте. Итогом Швабской войны стало фактическое, хотя и не сразу юридически оформленное, признание полной независимости Швейцарского союза от Священной Римской империи. Для ландскнехтов же это чувствительное поражение стало горьким, но чрезвычайно ценным уроком, заставившим их с удвоенной энергией взяться за совершенствование своего военного мастерства. Они на собственном печальном опыте убедились, что для того, чтобы превзойти легендарных швейцарцев, недостаточно просто слепо скопировать их тактику – нужно было найти и развить свои собственные, уникальные сильные стороны.
Настоящей, грандиозной ареной для полномасштабного и затянувшегося на десятилетия соперничества швейцарцев и ландскнехтов стали кровопролитные Итальянские войны (1494–1559 гг.) – целая серия опустошительных вооруженных конфликтов за контроль над стратегически важным и сказочно богатым Апеннинским полуостровом. В эту затяжную борьбу были втянуты все ведущие европейские державы того времени: Франция, Испания, Священная Римская империя, а также многочисленные, вечно враждующие между собой итальянские государства. И швейцарцы, и ландскнехты стали ключевыми, незаменимыми игроками на этом сложном и непредсказуемом театре военных действий, сражаясь как на одной стороне (что, впрочем, случалось значительно реже и часто приводило к неизбежным трениям и конфликтам внутри союзных армий), так и, что происходило гораздо чаще, яростно истребляя друг друга в составе враждующих армий.
Одним из первых знаковых, хотя и непрямого столкновения этих двух грозных сил, стала знаменитая битва при Форново в 1495 году. В этом сражении французская армия короля Карла VIII, имевшая в своем составе значительный и весьма боеспособный контингент швейцарских наемников, сошлась в ожесточенной схватке с объединенными силами Итальянской лиги. Швейцарцы в очередной раз с блеском продемонстрировали свою легендарную стойкость и несокрушимую наступательную мощь, сыграв ключевую роль в том, что французы, несмотря на тяжелые потери, смогли избежать полного разгрома и организованно отступить с поля боя.
Однако со временем хрупкий баланс сил на полях сражений начал постепенно, но неуклонно меняться. Судьбоносная битва при Бикокке 27 апреля 1522 года стала одним из самых тяжелых и унизительных поражений в славной истории швейцарской пехоты и, одновременно, громким триумфом имперских сил. Армия Габсбургов в значительной степени состояла из закаленных в боях ландскнехтов под умелым командованием Георга фон Фрундсберга, одного из самых знаменитых и почитаемых «отцов ландскнехтов», и метких испанских аркебузиров. Французская армия, в авангарде которой, по традиции, шли швейцарские наемники, предприняла отчаянную атаку на прекрасно укрепленные позиции имперцев. Швейцарцы, верные своей излюбленной тактике яростного лобового штурма, невзирая на потери, двинулись на вражеские редуты. Однако они попали под убийственный, шквальный огонь испанских аркебузиров и безжалостной артиллерии, а затем были встречены непробиваемой стальной стеной пик стойких ландскнехтов. Потеряв тысячи своих лучших, отборных воинов (по некоторым оценкам, от 3000 до 5000 человек, включая многих прославленных и опытных командиров), швейцарцы были вынуждены в полном расстройстве отступить. Потери имперцев, напротив, были несоизмеримо малы. Бикокка со всей наглядностью продемонстрировала всему военному миру, что золотые времена безраздельного господства швейцарской пикинерской атаки подходят к своему логическому завершению. Стало очевидно, что грамотное использование полевых укреплений и массированный огонь огнестрельного оружия способны остановить даже самый яростный и, казалось бы, неудержимый натиск. Этот трагический день навсегда остался в памяти швейцарцев как «черный день Бикокки», а едкое выражение «это тебе не Бикокка» прочно вошло в некоторые европейские языки как синоним легкой, необременительной прогулки, в разительном отличие от той кровавой, беспощадной мясорубки, что произошла на поле боя.
Еще одним знаковым, переломным событием стала битва при Павии 24 февраля 1525 года. Это сражение обернулось настоящей, сокрушительной катастрофой для французской армии и ее незадачливого короля Франциска I, который, проявив излишнюю самонадеянность, угодил в позорный плен к торжествующим имперцам. И снова ландскнехты сыграли одну из ключевых, решающих ролей в этой громкой победе. Под мудрым предводительством того же неутомимого Георга фон Фрундсберга они не только стойко выдержали все яростные атаки французской кавалерии и пехоты, но и, выбрав удачный момент, сами стремительно перешли в сокрушительное контрнаступление, безжалостно прорвав и смяв французские боевые порядки. В этом кровопролитном сражении французская армия, имевшая в своем составе и швейцарских наемников (хотя и не в таком значительном количестве, как при Бикокке), была разгромлена наголову, понеся чудовищные потери. Павия окончательно закрепила военно-политическое доминирование Габсбургов в Италии и во всей Европе, а также ярко продемонстрировала всему миру возросшую мощь и тактическую эффективность имперской армии, где ландскнехты по праву считались главной, несокрушимой ударной силой пехоты. Рассказывают, что старый, умудренный опытом Фрундсберг, увидев плененного французского монарха, не без доли иронии, но и с подобающим уважением заметил: «Ваше Величество, сегодня вы стали моим пленником, но я всего лишь верный слуга моего императора».
Нельзя обойти вниманием и эпическую битву при Мариньяно в 1515 году, где молодая и амбициозная французская армия Франциска I, усиленная опытными венецианскими кондотьерами и некоторым количеством наемных ландскнехтов, сошлась в двухдневной, невероятно кровопролитной схватке с грозными швейцарцами, защищавшими Миланское герцогство. Это была одна из самых ожесточенных и упорных битв всех Итальянских войн, по праву получившая громкое название «битвы гигантов». Швейцарцы, несмотря на ощутимое численное превосходство противника и мощный, разрушительный артиллерийский огонь французов, атаковали с присущей им невероятной отвагой и почти сверхъестественным упорством, несколько раз прорывая, казалось бы, несокрушимые французские порядки. Лишь с наступлением спасительной темноты и своевременным прибытием свежих венецианских подкреплений измотанным французам удалось остановить их яростный, неудержимый натиск. На следующий день битва возобновилась с новой, еще большей силой, и только ценой огромных, невосполнимых потерь (обе стороны потеряли многие тысячи убитыми) Франциск I смог в итоге одержать тяжелую, выстраданную победу. Мариньяно, хотя и стало чувствительным поражением для швейцарцев, в очередной раз продемонстрировало всему миру их невероятную, почти мифическую стойкость и несокрушимый боевой дух. Даже проигрывая, они оставались грозным, смертельно опасным противником, способным нанести врагу непоправимый урон.
Эти и многие другие сражения, такие как, например, битва при Черезоле в 1544 году, где ландскнехты и швейцарцы вновь сошлись в беспощадной, смертельной схватке, сражаясь на противоположных сторонах, выковали мрачную, но притягательную славу обеих наемных корпораций. Каждая громкая победа одной стороны лишь с новой силой разжигала неутолимую жажду реванша у другой. Плодородные поля Италии, живописные долины Франции, густые леса Германии были обильно политы их кровью, и грозное эхо их яростных боевых кличей еще долго отдавалось в военной истории Европы. Их непримиримое соперничество стало мощным катализатором многих тактических новшеств и одновременно зловещим напоминанием о том, насколько тонкой и призрачной может быть грань между профессиональным уважением и смертельной, иррациональной враждой в жестоком, циничном мире наемничества.
Закат «королей наемников»: Эволюция войны и наследие непримиримых
К середине XVI столетия грозная, почти мистическая слава швейцарских пикинеров и бесшабашно-удалых ландскнехтов начала постепенно, но неуклонно меркнуть, уступая место новым, более прагматичным реальностям европейского военного дела. Эпоха их безраздельного, почти абсолютного доминирования на полях сражений медленно, но верно подходила к своему логическому концу, хотя обе прославленные наемные корпорации еще долгое время продолжали играть заметную, пусть и уже далеко не главную, роль в многочисленных вооруженных конфликтах того бурного времени. Причины этого постепенного заката были многогранны и сложны, они крылись как во внутренних процессах, происходивших в самих наемных сообществах, так и, в гораздо большей степени, в кардинальных, революционных изменениях в самих способах и методах ведения войны.
Одним из ключевых, если не решающим, факторов стала стремительная, почти лавинообразная эволюция огнестрельного оружия. Легкая и относительно простая в обращении аркебуза, а затем и более тяжелый, но зато и более дальнобойный и смертоносный мушкет, становились все более распространенными и эффективными инструментами войны. Если на начальном этапе кровопролитных Итальянских войн массивные пикинерские баталии еще могли с определенным успехом противостоять разрозненному, не слишком плотному огню аркебузиров, то уже к середине столетия плотность, точность и убойная сила мушкетного огня многократно возросли. Знаменитые испанские терции, гениально сочетавшие в себе несокрушимую мощь пикинеров и убийственную огневую поддержку мушкетеров, со всей наглядностью продемонстрировали неоспоримое преимущество таких комбинированных, гибких построений. Плотные, глубокие каре швейцарцев и ландскнехтов, столь эффективные и почти неуязвимые против атак кавалерии и вражеской пехоты в ближнем, рукопашном бою, теперь становились идеальными, легко поражаемыми мишенями для прицельного огня артиллерии и уничтожающих мушкетных залпов. Попытки интегрировать большее количество стрелков в собственные, традиционные ряды предпринимались обеими сторонами, но это неизбежно вело к постепенному размыванию их классической, отточенной до совершенства пикинерской тактики, лишая их главного преимущества – монолитности и сокрушительной силы таранного удара.
Другим важным, переломным изменением стало бурное развитие фортификационного искусства. Появление так называемой «итальянской обводки» (trace italienne) – сложной, многоуровневой системы бастионных укреплений с хитроумными профилями стен, массивными земляными валами и глубокими, широкими рвами – сделало традиционные лобовые штурмы городов и крепостей, в которых так блистали неустрашимые швейцарцы и отчаянные ландскнехты, чрезвычайно кровопролитными, рискованными и зачастую совершенно безрезультатными. Осады превратились в длительные, изнурительные, многомесячные предприятия, требовавшие не столько яростного, отчаянного натиска, сколько высокого инженерного искусства, ангельского терпения и колоссальных материальных затрат. Это обстоятельство существенно снижало востребованность тех наемников, чья главная сила и слава заключались именно в яростных полевых сражениях и стремительных, всесокрушающих атаках.
Кроме того, европейские монархи, умудренные горьким опытом бесконечных войн, все больше и больше склонялись к идее создания собственных, регулярных национальных армий. Опыт Итальянских войн со всей очевидностью показал, что наемники, при всей их несомненной боеспособности и личном мужестве, были баснословно дороги, часто крайне ненадежны (готовы были в любой момент перейти на сторону более щедрого и удачливого нанимателя или же попросту взбунтоваться из-за малейших задержек в выплате жалованья) и весьма трудноуправляемы в повседневной армейской жизни. Государства с развитой финансовой системой и сильной, централизованной властью, такие как Испания и Франция, начали активно формировать постоянные, профессиональные армии, комплектуемые преимущественно из собственных подданных, которые были несравненно более лояльны короне, дисциплинированны и предсказуемы в своем поведении. Хотя наемники еще долгое время оставались важным, а порой и незаменимым компонентом европейских армий, их общая доля и влияние постепенно, но неуклонно сокращались.
Ландскнехты, будучи по своему статусу имперскими солдатами, несколько дольше сохраняли свое значение и востребованность в рамках Священной Римской империи. Они принимали активное участие в многочисленных войнах XVI века, включая кровопролитную Шмалькальденскую войну и затяжные, изнурительные конфликты с Францией и могущественной Османской империей. Однако их характерная, почти анархическая вольница и яркая, вызывающая индивидуальность постепенно уступали место большей унификации, стандартизации и строгой дисциплине, свойственной регулярным войскам нового образца. Их тактика также претерпевала значительные изменения, включая все большее количество огнестрельного оружия и постепенно адаптируясь к новым, более сложным условиям ведения боя. К началу XVII века, с наступлением мрачной эпохи Тридцатилетней войны, классические ландскнехты как отдельная, ярко выраженная и самобытная военная корпорация практически исчезли с исторической сцены, растворившись в более крупных, разнородных и менее колоритных армейских формированиях. Их богатое военное наследие, однако, отчетливо прослеживалось в немецкой военной традиции еще на протяжении долгого времени.
Швейцарские наемники, благодаря своей прочно устоявшейся, безупречной репутации непревзойденной стойкости, железной дисциплины и нерушимой верности (особенно после того, как швейцарские кантоны начали более строго и централизованно регулировать наемничество, заключая официальные межгосударственные договоры с иностранными державами), сумели сохранить свою уникальную нишу на европейском военном рынке несколько дольше своих германских соперников. Они продолжали верой и правдой служить французским королям, папам римским (знаменитая Швейцарская гвардия Ватикана, основанная еще в 1506 году, существует и поныне, являясь живым, красочным памятником той далекой и славной эпохи), а также другим европейским монархам. Однако их роль и функции со временем существенно изменились: из главной, решающей ударной силы на поле боя они все чаще превращались в элитные гвардейские части, личных телохранителей монархов или надежные гарнизонные войска, ценимые прежде всего за свою исключительную надежность и лояльность, а не за способность в одиночку решать исход крупных полевых сражений. Их знаменитые, наводившие ужас пикинерские атаки безвозвратно ушли в прошлое, уступив место более современной линейной тактике и массированному мушкетному огню.
Так кто же в итоге оказался «лучше» в этом затянувшемся на десятилетия, невероятно ожесточенном и кровопролитном соперничестве? Дать однозначный, категоричный ответ на этот вопрос не представляется возможным, да и, вероятно, совершенно бессмысленно. В разные исторические периоды и в различных боевых условиях тактическое и моральное преимущество было то у одной, то у другой стороны. Швейцарцы, бесспорно, дольше удерживали пальму первенства как непререкаемый эталон пехотной мощи, их легендарная дисциплина и всесокрушающая ярость в атаке долгое время не знали себе равных на полях Европы. Ландскнехты, появившись на исторической арене как их прилежные, но амбициозные подражатели, сумели не только быстро догнать, но в определенные моменты и ощутимо превзойти своих прославленных учителей, особенно в гибкости тактических решений, умелой интеграции новых видов вооружения и, возможно, в большей способности быстро адаптироваться к постоянно меняющимся требованиям и вызовам войны. Их взаимная, почти патологическая «дурная война» стала мрачным, но поучительным символом профессиональной ревности, доведенной до крайних, почти иррациональных пределов.