— Мам, а куда опять бабушка пропала?
— В ванную ушла. Давно, кстати, не возвращается…
— Наверное, там опять читает тайком твой кулинарный журнал, — шепчет внучка, подмигивая, будто заговорщица.
Стою за закрытой дверью ванной — этой крепости моего маленького покоя. Шезлонг на сто лет, кажется, тут стоял ещё до меня, ещё с тех времен, когда папа носил меня на руках, а за спиной было целое будущее. А теперь — это мой трон, мой плацдарм… и мой остров. Слышу, как за стеной гремит посуда — внучка, видимо, уронила ложку или чашку. За ней уже надрывается Наташа:
— Осторожней, ну сколько можно!
А потом снова — кудахтанье, шлёпанье по полу босых пяток, и знакомый плач младшего.
— Маам! Она меня дразнит, а я не хочу решать примеры! Это всё unfair!
— По-русски, пожалуйста! И решай быстро, у меня через десять минут важный звонок!
В груди у меня — то ли смех, то ли комок. Я ведь — как на сцене, только без кулис. Иногда мечтаю: уйти бы тоже на “важный звонок”, да с концами. Или вот — пятнадцать минут тишины... Та самая роскошь, которой в моей жизни — как пирожное на витрине в середине пенсии. Просто сесть, закрыть глаза. Почувствовать: я Татьяна Ивановна, женщина, а не вечный диспетчер по семейно-бытовым вопросам.
Меня, между прочим, здесь никто не ищет, если не запахнет пригоревшим или отключат воду.
«Мама, как ты там?» — спросят, да только если из розетки что-то вылетит.
А так — никто не вспомнит: я ведь всегда где-то рядом, готовая подать, вынести, успокоить, поправить.
Недавно в интернете попалось:
“Дайте себе роскошь тишины хотя бы на 15 минут в день. Ваше сердце отблагодарит.”
Смешно. Украсть у себя и дня 15 минут — не фантастика ли? Кошка и та — караулит у двери, лапой царапает, будто контролёр. Даже в магазине не всегда удаётся избрать маршрут, чтобы не столкнуться с кем-то из знакомых или получить тысячу советов.
Пенсия у меня как всегда — между аптечкой и скидками на хлеб. Но вот внуку нужны кроссовки, дочке — немного тишины для звонков и работы. Себе... себе бы хоть раз разрешить тот соблазнительный кусочек торта или — не поверите — новую книгу, которую я видела в киоске на остановке. Впрочем, всё это потом. Главное — чтобы у них было всё хорошо. Когда у них всё хорошо — у меня почему-то становится тише и в сердце.
А если вдруг представить: исчезла бы я на целый день… Справятся ли? Конечно, справятся, куда денутся. Только я ведь не смогу не узнать, не вмешаться, не подбежать с советом или тёплым пледом.
И всё равно, иногда — да, именно так, тихо за дверью, пока никто не ломится, не зовёт и не кричит “Бабуля!”, я позволяю себе забыть обо всех. Сидеть на этом шезлонге, стирать в памяти следы усталости и вспоминать: каким был запах раннего лета, когда мне было двадцать, каким был голос первой любви, какой казалась жизнь — огромной, широкой, наполненной смехом.
Может, и глупость, но именно эти пятнадцать минут дарят мне ощущение, что я ещё живая, ещё своя, а не только их “дежурный ангел-хранитель”. Может, это и есть роскошь? Тихая, неяркая, но такая своя.
Вот бы кто-то тоже пришёл да спросил:
— Мама, а ты про себя-то не забываешь?
...На другой стороне двери уже шуршат, зовут, ломятся. Ну что же — мой ритуал окончен, время обратно в бой. Но обещаю себе — завтра снова украду эти пятнадцать минут.
В тот вечер, как только стемнело и затих топот по коридору, Татьяна Ивановна набрала себе ванну, уронив туда аромасоль. Выхватила со старой полки не кулинарный журнал, а тонкую тетрадь — свою заветную, в клеточку, куда некогда записывала желания, смешные стихи и, что уж там, даже обиды.
До сих пор удивлялась: как много на свете дней проходит, а вот моменты — не проходят. Остались где-то в темпе бегущих пяток, тени от дверей, глазах детей и смехе внуков.
Когда дочь Наташа только вернулась после развода, глаза у неё были как пустые окна — отражают, а внутри темно.
— Мамочка, ты прости. Нагрянули мы к тебе как ураган, — тогда Наташа с трудом сдерживала слёзы.
— Глупости, — отвечала Татьяна Ивановна, — дом без детей — не дом.
Вот только в глубине души она боялась. Вот этих вечных “мам, мам, бабушка, а где…”, этого чувства, будто всё время не хватает воздуха.
За окном бушевал июль, но в сердце было то ли март, то ли ноябрь...
— Бабушка, смотри, какой кораблик я сделал! — влетал в ванную младший, если стоило только приоткрыть дверь.
— Ну разве можно! Мокрый весь, плаваешь тут!
А кораблик и правда хорош — из подручных средств: стакан, бумага, спичка.
— Ты свой кораблик береги, ладно? Не отпускай по течению, пока не повзрослеешь, — удачно получилось, подумала она после, когда он уже убежал.
Да, в первый месяц после их приезда таких “пятнадцатиминуток” у неё вовсе не было. Татьяна Ивановна шла ложиться — и тут же засыпала, как подкошенная.
День, второй, третий... Графики, таблетки, молоко не забыть, натереть морковь на ужин, погладить рубашку, услышать — случайно, между дел — как человек растерян, одинок, боится будущего. И быть для него — опорой, стеной, жилеткой, даже когда самой хочется прижаться и спросить: “Ну кто же теперь обо мне подумает?”
Вечерами они иногда сидели вместе — дочь, внуки, кошка на коленях.
— Мам, а у тебя когда-нибудь был день, когда никто не звал, не ругал, не ждал ничего? — спрашивала Наташа вполголоса.
— Был, — отвечала Татьяна Ивановна и сама удивлялась собственной смелости, — только это был очень грустный день. Слишком тихий.
И вдруг слышит:
— А я бы хотел на такой остров одиночества.
— Мал еще! — смеётся бабушка. — Набегаетесь еще...
Потом они укладывались спать. А кухню убирала уже в тишине. И вот — снова эти долгожданные пятнадцать минут у окна. Город мелко светил, лаяла соседская собака, кто-то шаркал по траве у калитки. И на душе у Татьяны Ивановны становилось чуть-чуть легче.
Иногда пряталась даже не из усталости — а чтобы послушать себя, вспомнить, какая она — без всех этих ролей и обязанностей.
Потому что ведь были же времена — танцы в клубе, длинные летние каникулы, свидания на скамейке у амбулатории... Были подруги, смех, любимая фиолетовая юбка... Всё было — и всё ушло куда-то в этот бесконечный семейный круговорот.
Но именно там, в глухой тишине ванной, иногда рождалось странное чувство свободы.
Не роскоши даже, а какого-то легкого, беззаботного счастья, напоминания: я, Татьяна Ивановна, всё ещё умею быть собой — хотя бы на пятнадцать минут.
На следующее утро всё завертелось по новому кругу, но внутри — будто что-то по-другому зазвучало. Обычные звуки: чайник, ворчание кота, голоса детей, запах мятной зубной пасты. Но вдруг — жара на душе чуть убавилась. Видимо, эти пятнадцать минут, добытые у самой жизни, действуют как особое лекарство.
Татьяна Ивановна готовит овсянку, помешивает, и думает, что надо бы не забыть про таблетки Наташе и спросить у младшего про уроки. Но пока дети возятся за столом, она решает — впервые за долгое время! — надеть старые голубые бусы и даже подкрасить губы. Просто так. Не потому что праздник, а потому что вспомнила: это тоже часть себя.
— Бабушка, а что это у тебя на шее? — внучка, с ложкой каши, уставилась с любопытством.
— Это мне твой дедушка подарил… — отвечает она, не торопясь, — в тот год, когда мы первый раз поехали на юг. Я тогда тоже всё боялась — работы, денег не хватит, не справлюсь. А он сказал: «Главное — улыбаться и не забывать про свои мечты».
— А какие у тебя были мечты? — внучка широко раскрывает глаза.
— Ой, разные... И танцевать под дождём, и научиться фотографировать, и однажды — купить билет и уехать на день туда, где тихо-тихо...
За окном разгорается утро, солнце бьёт в окно, а Татьяна Ивановна ловит себя на мысли: и тут, среди бега, хлопот и дел, иногда можно разрешить себе кусочек своей личной жизни.
После завтрака суета сходит на нет. Дочь с ноутбуком в руках торопится всё решить:
— Мам, я вечером задержусь на работе, ладно? Ты с ребятами погуляешь?
— Конечно, — привычно кивает Татьяна Ивановна.
Но в этот раз, провожая Наташу взглядом, вдруг спрашивает:
— А ты, дочка, свои пятнадцать минут находишь?
— Ой, мама, какие там пятнадцать... Если только в пробке по дороге!
— Вот зря, — говорит она тихонько, почти весело. — Зря. Без них напополам живёшь...
К вечеру она забирает детей из школы, заглядывает в магазин за хлебом — и вдруг разворачивается, позволяет себе маленькую смелость: покупает нарезку пирога, тот самый кусочек.
Позже, когда дети заснут, она снова усядется на свой шезлонг, развернёт журнал, а рядом — пирог. Настоящая, пусть крошечная, но роскошь.
Сидит, улыбается, вспоминает молодость… И нет-нет, да пробежит внутри тихое счастье: ведь можно и в семьдесят позволить себе быть женщиной. Не только бабушкой. Не только мамой.
Вопрос к читателю остаётся прежним —
А вы находили сегодня свои пятнадцать минут тишины? Или всё так же прячетесь в ванной с журналом?
Может, пришло время позволить себе чуть-чуть счастья?