Странное это чувство — понимать, что тебя как будто никогда и не было. Вот смотришь на список имен, и твоего там нет. А ведь ты есть. Вот она я — Надя, сижу в этом пыльном кабинете нотариуса, дышу, моргаю, сжимаю кулаки так, что ногти впиваются в ладони. Но на бумаге меня нет.
Нотариус кашлянул. Такой маленький человек в больших очках. Он смотрел куда-то мимо меня, словно извинялся за то, чего не писал.
— Могу я еще раз взглянуть? — мой голос прозвучал так тихо, что я сама себя едва услышала.
Бумага зашуршала в моих руках. Такая обычная бумага — белая, с печатями. Почерк отца узнала сразу. Этот наклон вправо, эти чересчур сильно выведенные заглавные буквы. Он всегда так писал. Будто высекал буквы на камне, а не выводил на бумаге.
«Завещаю всё своё имущество, включая дом по адресу…, банковские счета и прочие активы в равных долях своим детям: Александру Петровичу Соколову и Марине Петровне Соколовой...»
И всё. Точка. Меня нет.
А ведь я была. Тридцать два года была. Звонила по воскресеньям. Приезжала на дни рождения с тортом — он любил медовый. Слушала его истории, которые знала наизусть, но каждый раз кивала, будто впервые слышу.
Но в завещании меня нет.
Выйдя из кабинета, я наткнулась на Сашку.
— Ну что? — спросил он.
Я молча протянула ему копию завещания. Он взял, не глядя на меня, пробежал глазами по строчкам. Его лицо ничего не выражало.
— Вот так вот, значит? — хрипло сказал он.
— Да. Вот так.
Мы замолчали. Мимо проходили люди с пакетами, с детьми, с собаками. Обычный день. Всё, как всегда. Только меня нет в завещании отца.
— Может... может это ошибка? — Саша смотрел на меня. — Может, он просто забыл? Он же старый был уже...
— В восемьдесят три человек не забывает имя собственной дочери, Саш.
Он пожал плечами. Мне вдруг захотелось ударить его. Вот так просто размахнуться и врезать по этому безразличному лицу. Чтобы почувствовал хоть что-то. Чтобы не стоял как истукан.
— Пойдём выпьем, — предложил он внезапно.
И я согласилась. Хотя никогда не пила с Сашкой. И вообще редко с ним виделась. Он старше на восемь лет, из другого брака. У нас разные матери, но один отец. Теперь уже покойный.
Кафе называлось «Уют». Не знаю, кто придумывает такие названия, но уютно там не было. Пластиковые столики, потертые стулья, пластиковые стаканы.
— За отца, — сказал Саша, поднимая стакан.
Я кивнула. Мы выпили.
— Ты знаешь, почему? — спросила я, когда тишина стала невыносимой.
Сашка вертел в руках стакан. Нервничает.
— Нет.
— Врешь ведь.
Он посмотрел на меня исподлобья. Такой взгляд у него с детства. Исподлобья, исподтишка. Будто всегда что-то скрывает.
— Надь, давай не сейчас, а?
Я прикусила губу. До крови, кажется. Металлический привкус во рту. Как обида.
— Именно сейчас, Саш. Потому что потом мы разойдемся и, скорее всего, больше никогда не увидимся. Как обычно.
Он вздохнул:
— Помнишь, когда тебе было лет пятнадцать, отец дал тебе денег на поездку в лагерь?
Я кивнула. Конечно, помню. Чёрное море, первая любовь... Я так ждала эту поездку!
— Там была история с какими-то пропавшими деньгами. У отца. Из сейфа.
Я застыла.
— При чем тут я?
— Он думал, что это ты.
— Что?!
Мой голос, кажется, услышали все в кафе. Пара за соседним столиком покосилась на нас.
— Он никогда не говорил тебе. Но он был уверен.
— Но я не брала! — я задыхалась от возмущения. — Как он мог?!
Саша пожал плечами.
— Ты купила себе тогда золотые сережки. Помнишь? С камушками. Он спросил, откуда деньги, ты сказала — накопила.
— Я и накопила! Я год копила на эти сережки! Господи, да они стоили... три тысячи рублей стоили!
— А из сейфа пропало пятьдесят тысяч.
Я откинулась на спинку стула. В голове шумело. Пятьдесят тысяч. В 2008 году это были большие деньги. Очень большие.
— Но... почему он решил, что это я?
Сашка допил пиво. Взял мой нетронутый стакан.
— Потому что больше некому. Маринка тогда в Питере жила. Мать твоя с ним уже не жила. А у тебя ключи были.
— У тебя тоже были ключи!
Он усмехнулся. Как-то криво, невесело.
— Я тогда в армии служил, Надюш.
И правда. Я совсем забыла.
Домой я шла пешком. Хотя от центра до моей квартиры почти час ходьбы. Но мне нужно было двигаться, чтобы не взорваться. Чтобы не закричать.
Семнадцать лет отец считал меня воровкой. Семнадцать лет приглашал на дни рождения, спрашивал про работу, слушал мои новости. И все это время думал, что я украла у него деньги.
Телефон завибрировал в кармане. Марина. Сестра, которую я видела раз в три года. Которая звонила только по праздникам.
— Привет, — ее голос звучал слишком бодро.
— Привет.
— Ты была у нотариуса?
— Да.
Пауза. Она ждала, что я скажу что-то ещё. Но что тут скажешь?
— И... как? — наконец спросила она.
— Нормально. Тебе половина дома и счетов, Сашке половина.
— А тебе?
— А мне ничего.
Снова пауза. Я слышала, как она дышит в трубку. Наверное, не знает, что сказать.
— Вот чёрт... Но почему?
— Спроси у Сашки. Или у отца. Хотя нет, у отца уже не спросишь.
— Надь, не злись. Может, это какая-то ошибка?
— Это не ошибка, Марин. Это семнадцать лет обиды. Он думал, что я украла у него деньги.
— Какие деньги?
— Неважно. Деньги, которые я не брала.
Мне вдруг стало так тоскливо, что захотелось сесть прямо на тротуар и заплакать. Как в детстве, когда я падала с велосипеда, а коленки были в крови.
— Послушай, — голос Марины стал серьёзным. — Мы с Сашей поговорим... Мы отдадим тебе твою долю. Как будто тебя вписали. По-честному.
Я остановилась посреди улицы. Мимо проехала машина, обдав меня брызгами из лужи. Идеально. Просто идеально для завершения этого дня.
— Не надо мне ничего, — сказала я тихо. — Оставьте себе.
— Но...
— Я серьёзно, Марин. Не хочу ничего.
Я сбросила вызов и выключила телефон.
Моя квартира — маленькая однушка на окраине города. Я купила ее пять лет назад. В ипотеку, которую ещё выплачивать и выплачивать. Отец предлагал помочь с первым взносом, но я отказалась. Гордая была. Сама справлюсь. И справилась.
Первым делом я налила себе вина. Красного, терпкого. В единственный хрустальный бокал, который когда-то подарила мне мама. "На новоселье, доченька. Чтобы было из чего пить в особые моменты".
Ну вот, особый момент настал. Я узнала, что семнадцать лет была воровкой в глазах собственного отца.
Интересно, кто на самом деле взял те деньги? Может, сам забыл, куда положил? Или кто-то из его друзей? Он любил приглашать своих товарищей. Они пили и пели песни до утра.
Я достала из шкафа старую шкатулку. В ней хранились всякие мелочи из прошлого. Билеты в кино, засушенный цветок, первое письмо от мальчика... и те самые сережки.
Маленькие, золотые, с крошечными фианитами. Я действительно год копила на них. Откладывала с денег, которые давали на завтраки, подрабатывала репетитором у соседского мальчишки.
Позвонить бы отцу сейчас. Сказать:
"Пап, посмотри, вот они, мои сережки. Я правда копила на них. Я не брала твои деньги. Пап, ну почему ты мне не сказал ничего?"
Но уже не позвонишь.
Телефон я включила только утром. Двенадцать пропущенных от Марины, пять от Сашки. И одно сообщение от неизвестного номера:
"Надежда, это Игорь Семенович, помощник вашего отца. Нам нужно встретиться. Есть разговор".
Игорь Семенович? Какой ещё помощник? У отца не было никакого помощника.
Мы встретились в том же кафе "Уют". Почему-то мне казалось правильным вернуться туда же. Игорь Семенович оказался высоким седым мужчиной лет шестидесяти. В строгом костюме и с кожаным портфелем.
— Вы не знаете меня, — начал он, — но я много лет был адвокатом вашего отца. И его другом.
— У моего отца не было друзей-адвокатов, — возразила я.
Он слабо улыбнулся:
— Петр Иванович был скрытным человеком. Особенно в последние годы.
Это правда. Отец замкнулся после кончины своей второй жены — моей мамы. Стал молчаливым, хмурым. Будто погас изнутри.
— Что вам нужно? — спросила я прямо.
Игорь Семенович открыл портфель и достал конверт. Обычный белый конверт.
— Ваш отец просил передать вам это. После оглашения завещания.
Я взяла конверт. Он был лёгким, почти невесомым. Но почему-то руки дрожали, когда я его открывала.
Внутри лежал сложенный вчетверо лист бумаги и... ещё один конверт. Маленький, жёлтый. На нём знакомым почерком было выведено:
"Наденьке".
Я развернула лист.
"Дочка,
Если ты читаешь это, значит, меня уже нет. И значит, ты уже знаешь про завещание. Не сердись на старика. У меня были причины сделать именно так.
Семнадцать лет назад из моего сейфа пропали деньги. Большие деньги. Я думал, что это ты. Все указывало на тебя. Но годы спустя я узнал правду. Это был Сашка. Он тогда в самоволку приезжал. Деньги он забрал…
Я не стал его наказывать. Он мой сын. Но я и тебя не стал оправдывать. Гордость не позволила признать, что я ошибался все эти годы. Прости меня за это, если сможешь.
В маленьком конверте ключ от банковской ячейки. Там кое-что для тебя. Не для Сашки, не для Маринки. Только для тебя. Это не отменит моей вины перед тобой, но, может быть, поможет тебе простить старика.
Твой папа."
Я смотрела на письмо, и буквы расплывались перед глазами. Сашка? Это был Сашка? А я-то думала... А отец думал...
— Вы знали? — спросила я Игоря Семеновича.
— Да, — просто ответил он. — Петр Иванович рассказал мне эту историю года три назад.
— И что в той ячейке?
Он пожал плечами:
— Не знаю. Это уже между вами.
Ячейка оказалась в старом банке в центре города. Я открыла её в тот же день. Внутри лежал ещё один конверт — толстый, плотный. А в нём фотографии.
Я и отец на море. Мне лет пять, я в смешном купальнике с оборками. Я получаю аттестат. Отец стоит рядом, такой гордый. Моя свадьба — неудачная, короткая. Отец ведёт меня к алтарю. Я у костра на даче. Смеюсь, запрокинув голову. И еще десятки других. Моменты моей жизни, которые бережно хранил отец. А ещё там был небольшой сверток в бархатной коробочке. Внутри — мамино обручальное кольцо с бриллиантом и записка:
"Она хотела, чтобы оно досталось тебе".
А под всем этим лежала сберкнижка. На моё имя. С суммой, от которой у меня перехватило дыхание. Хватит, чтобы закрыть ипотеку. И ещё останется.
Я сидела в пустой комнате банка и плакала. Беззвучно, закрыв лицо руками. От обиды, от облегчения, от печали. От понимания, что уже ничего не исправишь. Что уже не скажешь:
"Пап, я тебя прощаю".
Домой я решила снова идти пешком. Апрельский вечер был тёплым. Пахло сиренью и мокрым асфальтом после дождя.
Телефон завибрировал. Сашка:
— Привет, — сказал он как-то неуверенно. — Ты как?
— Нормально.
— Слушай, Надь... Тут такое дело... В общем...
— Я знаю, Саш. Про деньги. Это был ты.
Молчание. Долгое, тяжёлое.
— Откуда ты...?
— От отца. Он оставил письмо.
Снова молчание.
— Прости меня, — наконец выдавил он. — Я должен был признаться тогда. Но я испугался. А потом... потом стало поздно.
Я остановилась, смотря на своё отражение в витрине магазина. Тридцать два года. Усталые глаза. Сумка через плечо. Конверт с фотографиями в руках.
— Сколько лет мы потеряли, Саш, — сказала я тихо. — Сколько лет...
— Я знаю. Но, может... может, не поздно всё исправить? Может, начнём сначала?
Я смотрела на своё отражение и видела в нём черты отца. Тот же упрямый подбородок, те же глаза.
— Приходи завтра на ужин, — сказала я после паузы. — Помянем отца… Адрес помнишь?
— Помню. Я приду. И... я принесу медовый торт. Он же любил медовый?
— Да, — я почувствовала, как губы сами собой растягиваются в улыбке. — Он любил медовый.
Помянем ушедших. А жизнь продолжается…
Рекомендую:
Подписывайтесь, чтобы не пропустить следующие публикации.
Пишите комментарии 👇, ставьте лайки 👍