Северная ночь длинна. И если вглядеться в неё подольше, можно услышать: снег не просто скрипит. Он говорит. Он шепчет чужие имена. А иногда — молчит так, что тянет за горло. Потому что был такой год, когда снег в Коми покрывал не землю, а тела. И молчал не от стужи, а от страха.
1. Вводный выстрел. Или что такое Кашкетинские расстрелы
История — штука упрямая. Её можно вычёркивать из учебников, замалчивать в новостях, подменять словами вроде «трудовой подвиг» и «борьба с врагами народа». Но правда — как кость в горле: чем больше её прячешь, тем больнее.
Вот и Кашкетинские расстрелы — не просто эпизод «репрессий 37-го». Это не очередной штамп о «перегибах на местах». Это целая модель уничтожения, поставленная на поток. Это когда лагерный чиновник — не генерал, не Берия, а простой лейтенант по фамилии Кашкетин — организует такой конвейер смерти, что впору ставить заводскую табличку: «Производим расстрелы. Сверхплан».
Место действия — Коми АССР. Время — 1937–1938 годы. Главная сцена — Ухтпечлаг. Там, за пределами карты «официальной памяти», лежат тысячи тел. Без имён. Без судов. Без надгробий. Потому что они были не людьми — а строками в отчёте.
2. Чибью: станция, с которой не возвращаются
Коми — это не просто холод. Это отчуждение. Ландшафт, созданный не для жизни, а для отработки. И туда, в эти болота и мёрзлые леса, Советская власть ссылала тех, кто мешал ей своей памятью, речью, образованием — а иногда просто происхождением.
Ухтпечлаг был частью системы ГУЛАГа. Но не просто лагерем. Он был лабораторией насилия, куда свозили «особо опасных»: инженеров, профессоров, студентов, политиков, бывших военных, священников. Все они считались «социально чуждыми» — то есть теми, кто слишком много думал и мало верил в лозунги.
И вот весна 1938 года. Период «большого террора». Под личным руководством Е.И. Кашкетина — помощника начальника отдела лагеря — начинается «операция».
Как она выглядела?
Людей собирали под видом перевода. «Вас направляют в другой лагерь», — говорили им. Давали собрать пожитки. Иногда даже кормили перед дорогой. А потом — грузовики. Вывоз за город. Тайга. Вырытые ямы. Команда: «Раздевайтесь». И очередь из автомата.
Добивали лично. В упор. Иногда — ногами в спину. Иногда — по головам, если пулемётчик промахнулся. Потом — закапывали. Иногда — не всех.
И всё это — без суда, без приговора, без следствия. Только списки. Только подпись. Только пуля.
3. Кто такой Кашкетин и почему о нём не пишут в учебниках
История не любит мелких фамилий. Ей подавай Ленина, Берия, Троцкого. А Ефим Иванович Кашкетин — никто. Всего лишь помощник начальника III отдела Ухтпечлага. Вроде бы мелкая сошка.
Но именно такие мелкие сошки и крутили колесо смерти. Не фанатики. Не идеологи. А хладнокровные исполнители. Начальнички, что верили в таблицы, графики, нормы выработки. Только в их случае — норма измерялась в трупах.
У Кашкетина была задача: расчистить лагерь. От кого? От «ненадёжных». От тех, кто много знал, кто прошёл эмиграцию, кто имел связи за границей. То есть — от умных. Таких в 1937-м было особенно опасно не убить.
Он исполнил приказ. Точно. Методично. Почти с бухгалтерской скрупулёзностью. В Чибью — 86 расстрелов. В районе Ухтарки — 1779. Всего, по некоторым данным, — около 2519 человек за пару месяцев. По факту — больше. Гораздо больше.
Потому что мёртвые не пишут жалоб.
4. Зачем всё это было. Или: почему убивают своих
Самый болезненный вопрос, который не задают на уроках истории: зачем убивать столько своих?
Ответ простой и страшный: чтобы остальным было страшно.
Это был не просто террор. Это был спектакль страха. Его сценарий писал Кремль, но ставили в провинции. Цель — подрезать интеллект, искоренить память, сломать остатки автономии.
Убийства в Коми — это не ошибка. Это часть политики. Это спланированная зачистка.
И что особенно мерзко — в этом не было никакой нужды. СССР в 1937-м не стоял на грани революции. Не было массовых заговоров. Не было иностранных шпионов на каждом шагу. Всё это — выдумка, дымовая завеса, за которой пряталась одна простая цель: власть не терпит тех, кто помнит, как было иначе.
5. Безмолвие как метод. Почему Кашкетин победил
Самое страшное — даже не расстрелы. Самое страшное — молчание после.
Места, где были массовые захоронения, долгое время обозначались просто: «территория лесного фонда». Там не ставили крестов. Не ставили памятников. Ничего.
Почему?
Потому что если нет памяти — нет и преступления.
СССР был мастером уничтожения не только тел, но и следов. Архивы закрывались. Документы правились. Фамилии исчезали. Детей переименовывали. История обрезалась, как ненужный нарост. И оставалась пустота. Холодная, как коми зима.
И вот в этой тишине Кашкетин — победитель. Он не сидел. Не бежал. Не раскаялся. Он просто исчез. Стёрся. Как будто его и не было.
Но был.
И если мы о нём не вспомним — значит, он выиграл.
6. Что делать нам, спустя 80 лет
Кто-то скажет: «Было и было. Война всё спишет. Время пройдёт — и забудется». Да, время лечит. Но только тех, кто хочет исцелиться.
А пока мы молчим, пока говорим «это не наше дело», пока вешаем в школах портреты Сталина — мы всё ещё стоим рядом с Кашкетином. Пусть и не с пистолетом, но с участием.
Память — не обряд. Память — это форма сопротивления. Это отказ соглашаться. Это способ быть человеком, а не винтиком. Не табличкой. Не статистикой.
7. Последняя станция
Где-то в Коми, под слоем торфа, лежит человек. Его звали, может быть, Иван. Или Юзеф. Или Самуил. Он был учителем. Или плотником. Или инженером. Он верил в революцию. Или не верил. Он просто жил.
А потом — Кашкетин. Бумага. Грузовик. Выстрел. Яма.
Если ты дочитал до сюда — он ожил. На мгновение. В твоей памяти. В твоём взгляде. В твоём праве знать правду.
А если хочешь дышать этим ещё глубже — заходи ко мне в Telegram
Тот, кто выстрелил — победил в тот день.
Но тот, кто помнит — победит в итоге.