История супружеской четы Панчиатичи рассказана и описана множество раз. Актуальная полтысячи лет назад, сегодня она утратила всяческий контекст. И являет собой набор мало что и кому говорящих фактов, перечисление которых способно вогнать в тоску. Ну право слово! Кому интересно читать про некоего купца Бартоломео родом из живописной глухомани Пистойя, за которого расчётливый флорентийский клан Пуччи сосватал красотку Лукрецию?
Про то, как увлечение протестантизмом довело Бартоломео до неприятностей, а затем большие деньги и связи помогли замять дело и даже забраться в сенаторское кресло? Шестнадцатый век в итальянской истории — сущий боевик вперемешку с триллером и с фарсом. Испанские, французские и османские полчища гуляли по многострадальному Апеннинскому полуострову как по бульвару. Возвышались и свергались династии, шумели восстания, пылали города, буйно расцветало Высокое Возрождение, интриговали Медичи и Габсбурги, «попадались на горячем» кардиналы и дожи... На фоне всего этого «великолепия», достойного пера Дюма-старшего, рассказ о синеокой Лукреции, всячески хранившей верность супругу и стоически переносившей тяготы и лишения ради финального хэппи-энда с двумя детишками и домом — «полной чашей»... Ну, такое себе. В лучшем случае — проходной сюжет.
Так отчего же наши и не наши искусствоведы настойчиво зовут аудиторию любоваться портретом Лукреции Панчиатичи, параллельно читая ей нудную лекцию о биографии сей эффектной дамы? А всё просто. Большинство коллег предполагают впечатлить Вас, дорогой читатель, бледностью чела и пронзительностью взгляда, и в самом деле «прошивающего» плоскость холста аки сдвоенный льдисто-голубой клинок. Утверждают, что за тонко пойманным и тщательно прописанным образом сеньоры Панчиатичи стоит некая загадка. Тайна. Или даже трагедия! Ну не мог же великолепный маэстро Бронзино, признанный мастер раскрытия характеров своих моделей, наделить героиню портрета мистически-жутковатым взором просто так. Не та школа, не та эпоха и не тот модус, знаете ли! Портрет обязан был декларировать, символизировать или хотя бы намекать.
На этом месте уважаемые коллеги обычно делают драматическую паузу «а-ля МХАТ», а затем сообщают притихшим слушателям: «Разгадка кроется в цепочке! Прочтите надписи на её пластинках, и получите фразу: «Amour dure sans fin», или: «Любовь длится вечно». Что и требовалось доказать! Этот портрет — живописное признание Лукреции в вечной любви к своему мужу Бартоломео. О перипетиях которой я Вам рассказывал/а предыдущие N минут. Мистика взгляда героини, бледность её кожи, её печальная красота — всё это суть обещание любви как в этом, так и в лучшем мире...» И зритель верит. А как тут не поверить, когда портрет Бартоломео Панчиатичи уже полтысячи лет висит по соседству с портретом Лукреции. В наши дни он делает это на стене галереи Уффици. Когда сам художник подразумевал эти работы парными. Когда кисти Аньоло ди Козимо ди Мариано по прозванию Бронзино принадлежит восхитившая самого Джорджо Вазари картина «Святое семейство», где изображается всё та же чета.
Хм. А всё ли так просто? А как же часослов, лежащий на коленях Лукреции? О нём принято упоминать вскользь. Мол, его присутствие на полотне — ещё один символ благочестивого нрава героини. И только. Но как же тогда быть с историей о религиозных гонениях на супругов, подпавших под влияние гугенотов?
Хорошо. Оставим часослов в покое и присмотримся к облику героини полотна. Она бледна? Или художник просто подчеркнул контраст рыжих волос и нежной белоснежной кожи? Своих мадонн Бронзино писал довольно схожим образом. Лишал их лик румянца, а взгляд — конечной цели. Всё — ради вящей трансцендентности. Сегодня, много сотен лет спустя, нетрудно спутать символ с украшательством, а достоверную деталь — с модной «фишкой», попавшей на портрет XVI века согласно пожеланию заказчика. И всё же я имею смелость утверждать: Лукреция бледна вполне согласно фенотипу. А странный взгляд её навряд ли выражает скорбь. Скорее отражает силу духа и стойкость убеждений. Свидетельство чистоты и веры.
И наконец: откуда вообще взялся странный консенсус по поводу послания, выбитого на бляшках цепочки? Почему искусствоведческое сообщество решило, что обещание вечной любви героини портрета адресовано её супругу, тогда как сам автор полотна явственно наделяет её образ не тёплой и чувственной, но трансцендентной внутренней красотой. Да и красотой ли? Скорее — мощной энергетикой. К тому же цепь замыкается на шее героини полотна. Так, может быть, имеет смысл трактовать послание художника как цикл смыслов? Замкнём кольцо из слов — и вуаля. Получится: «Любовь продлится вечность, (а) вечная любовь продлится без конца». Какой знакомый мотив! Противопоставление земного чувства и любви к Создателю — одна из самых частых тем в искусстве той эпохи. Теперь всё сходится. И часослов, и пресловутая бледность, и тени позади, и холодность без отстранённости, и прямота без вызова...
Тот самый случай, когда решение — за Вами, дорогой читатель. Так кто же прав? Маститые коллеги, считающие сей портрет всего лишь парой, дополнением к «диптиху» семейства Панчиатичи? Или послание ревнителей веры «к своим» и «для своих»? Буду рада Вашим комментариям! Приятного просмотра, уважаемый читатель. И — до новых тайн.
Автор: Лёля Городная
Ваша подписка на канал «Живопись», «палец вверх», репосты на свои социальные странички очень важны для автора. Поддержите канал своим участием! Большое спасибо!