Беда в деревне Озёрки всегда ходит в обнимку со слухами. А уж когда Нюрка Кузнецова, первая красавица на деревне, грохнулась в обморок прямо посреди магазина, слухи полетели быстрее августовского пожара в сухом поле.
– Понесла! – первой догадалась Петровна, подхватывая бледную девчонку под руки. – От городского хахаля своего понесла, окаянная!
Нюрка очнулась, отмахнулась от причитающих баб и выбежала прочь, но дело было сделано. К вечеру вся деревня гудела как потревоженный улей.
– А я говорила, добром это не кончится! – качала головой тётка Марья, развешивая белье. – Видала я, как они с этим городским за клубом миловались. Всё материн наказ помню: "Как месяц народится – так и правда откроется".
Только баба Клава, древняя как здешние дубы знахарка, сидела на своей лавочке и усмехалась. Было в её взгляде что-то такое, отчего все местные кумушки при встрече прикусывали языки. Знала старая что-то такое, от чего все их пересуды могли рассыпаться как прошлогодние листья...
Нюрка влетела в родной дом, хлопнув дверью так, что ходуном заходили стёкла в старых рамах.
– Господи, Нюрка! – всплеснула руками мать. – Что ж ты творишь-то?
– А пусть! – выкрикнула дочь, размазывая слёзы по щекам. – Пусть хоть все стёкла повылетают! Всё равно теперь... всё равно...
Зинаида Павловна, привыкшая за двадцать лет вдовства решать все проблемы в одиночку, тяжело опустилась на табурет. Сердце у неё ёкнуло – не зря, видать, Петровна к калитке подбегала, всё шептала что-то про Нюркин обморок.
– Доченька, – тихо позвала она, – ты только правду мне скажи. Не таись.
Нюрка сползла по стенке на пол, обхватила колени руками. В свои двадцать три была она ещё совсем девчонкой, только глаза – отцовские, глубокие – выдавали совсем недетскую тоску.
– Четвёртый месяц, мам, – прошептала еле слышно. – А Димка... Димка телефон сменил. И в соцсетях заблокировал. Бабка его, у которой он гостил, говорит – женатый он оказался. Просто летом развлекался...
За окном мелькнула любопытная соседская физиономия – новости в Озёрках разносились со скоростью света. К вечеру вся деревня будет знать...
Зинаида Павловна поджала губы. Не так она представляла себе судьбу единственной дочери. Нюрка после техникума в город могла уехать – образование позволяло. Но осталась в деревне, магазин приняла после старой Семёновны. "Не хочу, – говорила, – как все в городскую суету. Тут воздух чистый, люди свои..."
Свои. Зинаида криво усмехнулась. Завтра эти "свои" такое начнут...
– Мам, – Нюрка подняла заплаканное лицо, – ты только не гони меня. Я справлюсь, честно. Работать буду, ребёночка подниму...
– Совсем дура? – вдруг рявкнула Зинаида. – Какое "гнать"? Ты погляди на меня – я тебя одна подняла после того, как отец на лесопилке погиб? Подняла! И внука подымем!
За окном снова мелькнула тень – на этот раз Петровна, первая сплетница на деревне, даже не скрывалась. Зинаида распахнула форточку:
– Чего высматриваешь, Петровна? Новостей ждёшь? Так я сама всё расскажу! Внука жду! Слышишь? В-Н-У-К-А! И пусть только кто-то косо на мою дочь глянет...
Петровна отпрянула от забора, но Зинаида знала – через час вся деревня будет гудеть как растревоженный улей...
К вечеру следующего дня Нюрка поняла – в магазин лучше не выходить. Покупатели, особенно женщины, будто специально задерживались у прилавка: кто вздыхал показательно, кто шептался, а кто и напрямую начинал отчитывать.
– И не стыдно тебе, девка? – гремела бабка Настя, выбирая сахар. – В подоле принесть – то ж позор на всю деревню! Вот в наше время...
– В ваше время, бабуль, аборты делали в сарае у Митревны, – вдруг раздался скрипучий голос от двери. – А после по углам плакали.
В магазин, опираясь на суковатую палку, вошла баба Клава. Древняя знахарка редко показывалась на людях, предпочитая отправлять за продуктами внучку. Но сегодня пришла сама.
– А ты, Настасья, видать, запамятовала, как в пятьдесят девятом за женатым председателем бегала? – прищурилась старуха. – Али склероз прошиб?
Бабка Настя побагровела и, бросив сахар на прилавок, выскочила из магазина.
– А ты, девонька, – баба Клава повернулась к Нюрке, – вечером ко мне зайди. Разговор есть.
В её выцветших глазах Нюрка увидела что-то такое, отчего ком в горле впервые за эти дни начал потихоньку таять...
Домик бабы Клавы стоял на отшибе, почти у самого леса. Говорили, что знахарка специально так поселилась – чтоб травы целебные под рукой были. А ещё говорили, что она ведьма и с нечистой силой знается. Но когда припекало – все бежали к ней: то спину прихватит, то ребёнок не спит, то порчу снять надо...
Нюрка несмело постучала в низенькую дверь.
– Заходи уже, – раздалось изнутри. – Чего как мышь под веником прячешься?
В доме пахло травами и свежеиспечённым хлебом. Баба Клава колдовала у печи, доставая глиняный горшок.
– Садись, – кивнула она на лавку. – Чай пить будем. С малиной и зверобоем. Для тебя сейчас в самый раз.
Нюрка осторожно присела.
– А теперь слушай, – старуха налила чай в две кружки. – Историю тебе расскажу. Про себя расскажу.
Она помолчала, словно собираясь с мыслями.
– В сорок восьмом это было. Прислали к нам в деревню нового агронома из города. Молодой такой, красивый... Глазами сверкает, на гармошке играет. А я тогда... Эх, была я, как ты сейчас – коса до пояса, глаза голубые...
Баба Клава отхлебнула чаю, прикрыла глаза, словно видя перед собой ту далёкую весну.
– Закрутил он мне голову. Всё обещал в город увезти, институт какой-то заочный... А как узнал про ребёночка – только его и видели. Уехал быстрее ветра, даже вещи у хозяйки не забрал.
Нюрка замерла с кружкой в руках.
– А деревня-то наша, – продолжала старуха, – она и тогда такая же была. Судачили, пальцем показывали. Мать от позора слегла, отец пить начал. Думала – руки на себя наложу.
Она вдруг резко повернулась к Нюрке:
– Знаешь, что меня спасло? Бабка моя, Аграфена, царствие ей небесное. Привела меня сюда, в этот самый дом, отпаивала травами, а потом научила всему, что сама знала. "Глупая, – говорит, – не в грехе дело, а в любви. Дитя – оно завсегда дар Божий, как ни крути".
– И что потом? – шёпотом спросила Нюрка.
– А потом сына родила. Красавца, умницу. Профессором в Москве стал, между прочим. Внуки у меня там... А я здесь осталась. Потому как поняла – моё место тут. Где боль людская, где помощь нужна...
Баба Клава поднялась, достала с полки старую фотографию. На пожелтевшем снимке красивый мужчина в костюме обнимал пожилую женщину – помолодевшую лет на двадцать знахарку.
– Вот он, сынок мой, – в голосе старухи прозвучала гордость. – К тому городскому хахалю моему ни разу не ездил, не искал. "Ты, – говорит, – мама, мне за двоих была". А теперь слушай, что скажу...
Она вдруг взяла Нюркины руки в свои – сухие, шершавые от работы:
– Завтра на почту пойдёшь, заявление напишешь. В декрет раньше уйдёшь – работа у тебя вредная, тяжести таскать нельзя. А как время придёт – ко мне приедешь, я тебе травы дам и роды приму. Сколько уж их на своём веку приняла...
– Баб Клав, – Нюрка всхлипнула, – а как же люди? Засмеют ведь...
– А ты голову выше держи! – старуха стукнула палкой об пол. – Думаешь, я просто так сегодня в магазин пришла? Теперь любая шавка знает – тронут тебя, со мной дело иметь будут. А меня в деревне боятся больше участкового. – Она усмехнулась. – Да и Зинаида твоя – баба боевая, в обиду не даст...
Нюрка вышла от бабы Клавы затемно. На душе стало легче, словно старая знахарка не только словами, но и какой-то древней силой поделилась.
Но судьба готовила новый поворот. У калитки собственного дома Нюрка столкнулась с Василием – местным механизатором, который давно за ней ухаживал. Молчаливый, работящий мужик, на пять лет старше её.
– Нюр, – он мялся, теребя в руках кепку, – ты это... Не слушай никого. Я всё знаю и... В общем, замуж тебя зову.
– Вась, ты что? – опешила она. – Я же... В положении я...
– А мне без разницы, – он впервые посмотрел ей прямо в глаза. – Ребёнок – он невиноватый. А я... Я ведь давно к тебе неровно дышу. Только ты всё на городских заглядывалась...
Нюрка почувствовала, как предательски защипало в глазах.
– Я подумаю, Вась...
– Думай, – кивнул он. – Я ждать буду. Хоть сколько...
В этот момент из-за забора раздался возмущённый голос Петровны:
– Ой, гляньте-ка! Ещё одного окрутить хочет, бесстыжая!
– А ну цыц, кума! – раздался зычный голос. На дорогу, грозно сверкая глазами, вышла Зинаида. – Завидуешь, что твой Колька-алкаш двадцать лет как сгинул, а к моей дочери вон какие мужики сватаются?
Петровна поперхнулась на полуслове. А следом, будто по заказу, из-за поворота вышла баба Клава.
– Что, Петровна, – прищурилась знахарка, – никак не уймёшься? Так я могу и про твою дочку в городе рассказать. Как она от мужа на седьмом месяце сбежала...
– Да чтоб вы... – Петровна махнула рукой и заспешила прочь.
А через неделю случилось такое, от чего вся деревня охнула. На новеньком "Мерседесе" прикатил Димка – тот самый городской хахаль. Припарковался у магазина, весь такой лощёный, с букетом роз.
– Нюра! – крикнул. – Прости! Я всё осознал, развёлся! Давай начнём сначала!
Нюрка как раз ящики с товаром принимала. Выпрямилась, глянула на него – красивого, в дорогом костюме. Только взгляд уже не замирал, как раньше.
– Поздно, Дим, – сказала спокойно. – Поздно спохватился...
– Как поздно? – опешил Димка. – Я же... Я на всё готов! Квартира в центре, машина...
– А я уже не готова, – Нюрка вдруг почувствовала удивительное спокойствие. – Знаешь, у нас в деревне говорят: "Где тонко, там и рвётся". Вот у нас с тобой – порвалось.
– Да ты что? – повысил голос Димка. – Ты понимаешь, от чего отказываешься? От какой жизни?
– Понимаю, – кивнула она. – От жизни с человеком, который бросил беременную девчонку и телефон сменил. А теперь, как узнал, что я замуж выхожу, прискакал. Гордость взыграла?
У магазина уже собралась небольшая толпа. Василий, привычно молчаливый, встал рядом с Нюркой. Не обнимал, не угрожал – просто стоял. Как стена.
– Да кто он такой? – Димка окинул Василия презрительным взглядом. – Тракторист деревенский? А я...
– А ты – никто, – раздался скрипучий голос бабы Клавы. Старуха появилась словно из воздуха. – Пустое место. Вон, даже розы не наши, оранжерейные привёз. Чужой ты здесь. Езжай, откуда приехал...
Димка растерянно оглядел собравшихся. Деревенские смотрели на него без всякого почтения – чужак он и есть чужак. Развернулся, хлопнул дверцей машины и укатил, поднимая пыль на грунтовке.
– Ну вот и сказочке конец, – хмыкнула баба Клава. – А кто слушал – молодец.
...Свадьбу сыграли по-деревенски – с размахом. Нюркин живот уже округлился, но она была такая счастливая, что никто и не посмел шептаться за спиной. Василий светился как медный самовар, а Зинаида утирала слёзы, глядя на дочь.
Через три месяца Нюрка родила девочку – прямо в домике бабы Клавы, как та и обещала. Василий, который всю ночь просидел на крыльце, первым взял на руки малышку.
– Глянь-ка, – прошептала баба Клава Зинаиде, – как родную держит. Вот где настоящая-то любовь...
А через год Петровна, та самая, что больше всех судачила, прибежала к бабе Клаве с внучкой – животик у малышки болел. И пока старая знахарка колдовала над травами, вдруг сказала:
– А ведь правильно всё вышло у Нюрки-то. По-людски. Василий-то какой отец... Недавно качели во дворе повесил, сам смастерил...
Говорят, счастье – это когда утром хочется на работу, а вечером – домой. У Нюрки теперь так и было. Днём – в магазине, где даже самые злые языки примолкли. А вечером – домой, где ждал Василий с маленькой Надюшкой на руках.
Баба Клава частенько сидела на своей лавочке, поглядывая, как молодая семья гуляет по деревне. Василий нёс дочку на плечах, та заливалась смехом, а Нюрка шла рядом – красивая, спокойная, будто и не было того страшного лета.
– Вот так-то оно и бывает, – говорила знахарка соседкам. – Не там счастье ищем, где оно есть. А оно, родимое, всегда рядышком. Только разглядеть надо.
И каждый раз, когда в Озёрки приезжал её сын-профессор с внуками, она рассказывала им эту историю. О том, как деревенская девчонка не побоялась злых языков и нашла своё счастье. И о том, что любовь – она разная бывает. Городская – она как те розы оранжерейные: красивая, да недолговечная. А деревенская – как ромашка в поле: простая, зато крепкая, до самых морозов стоит.
А Нюрка... Что ж, Нюрка теперь сама знает, какая любовь настоящая. И хоть судачат порой бабки у колодца, мол, "не по любви пошла", только она-то понимает – именно по любви. По той самой, что не в красивых словах, а в крепком мужском плече и в детском смехе по вечерам.
Спасибо большое за лайки, комментарии и подписку!!!
Вам будет интересно: