Тринадцать лет на ремонт психики
Передача власти прошла быстро и без особой огласки. Во время всех официозов на троне теперь восседал Иван, а Святослав Владимирович по праву старейшины царского рода сидел в позолоченном кресле справа от молодого царя. Их так и стали звать: молодой и старый цари.
Романята узнали о трагедии от Ивана и содрогнулись. Клан славился своей неболтливостью, поэтому Ваня всё-таки счёл нужным рассказать родным братьям и сёстрам о преступлении отца. Осудить его не посмели, но внуков с тех пор деду никто не доверял. А он и не напрашивался.
Марья вышла за Андрея и больше в «Берёзах» не появлялась. О её статусе премьерши знал только узкий круг, а народ по-прежнему считал её царицей, что было необходимо для спокойствия в стране.
В особо важные даты Романов прилюдно, на камеры вёл Марью под руку, они мирно разговаривали. Он стал с ней ласковым, общался весело, хотя в зрачках его плескалась такая боль, что Марья боялась туда даже заглядывать.
Андрей разрешал экс-мужу маленькие вольности вроде поцелуев в щёку экс-жене и пожиманий её рук. Насчёт объятий Огнев доброжелательно, но строго предупредил:
– Распылю!
Романов в ответ засмеялся:
– Не стоит! Вы меня в прошлый раз так халтурно восстановили, что позвоночник поскрипывает, мышцы слабо прикреплены. Дамы жалуются на скрип во время сам знаешь чего!
Огнев в тон сбалагурил:
– Дамам главное, чтобы банкноты шуршали и монеты звенели, а скрип твоих позвонков они как-нибудь переживут.
Когда Огнев передавал этот шутливый разговор Марье, то очень боялся, что она опять заревнует и разревётся. Но жена всего лишь улыбнулась и тоже шутканула:
– Дело поправимое: Романов знает комфортные для себя позы. Какое счастье, что он меня к ним не приучил.
– Не ревнуешь?
– Больше нет. Он трижды лишал меня жизни, а я, вопреки здравому смыслу, продолжала его любить. Но когда он покусился на твою жизнь, это уже было переливом через край! Любовь моя к нему тут же умерла.
Случай с расстрелом они вспоминать не хотели. Один лишь раз Андрей сказал:
– Когда ты распылила Романова, я окончательно поверил, что из нас двоих ты выбрала меня. И успокоился раз и навсегда. И теперь у меня на лбу написано вот такенными буквами: «счастливый чел»!
Марья не уставала удивляться своему новому супружеству. Андрей окружил её такими теплом и заботой, каких у неё отродясь не бывало. Она даже иногда говорила:
– Андрюш, ты бы хоть раз меня пнул или обозвал. А то как-то нереально ощущать себя в столь идеальном браке.
– А зачем мне обижать женщину, которая дарит мне счастье? Уж лучше я лишний раз тебя поцелую и скажу, как ты прекрасна. Мне же прямая выгода: ты всё больше расцветаешь, я всё больше балдею.
Он наслаждался каждым днём и часом своей семейной жизни. Все угрозы их браку были устранены. Романята с радостью приняли Андрея как члена семьи. Отец не подавал признаков ревности и любого другого негатива, не домогался их матери, был приветлив с Огневым, не злопыхал в сторону бывшей, а всегда и везде уважительно называл её Марьей Ивановной.
Между тем, по слухам, он ударился во все тяжкие. Завёл в «Берёзах» целый гарем, гонял баб по двору, пил и буянил. Иван снарядил отряд из братьев, взял с собой Марфу с битой, и они десантировались в поместье отца.
«Берёзы» встретили романят осенней печалью. Деревья облетели, на них висели забродившие яблоки, груши и сливы. Баб обнаружено не было. Отец спал, пьяный, в курятнике, на нём сидело штук десять пеструшек, которые громко закудахтали при появлении грозной комиссии. Так вот каких баб гонял отец! Он же сам и слухи распустил для поддержания мужского авторитета.
Марфа прибралась в доме, заставила братьев выколотить ковры, вынести гору мусора и закопать в ямку за оградой. Сама вымыла полы, привела в порядок кухню, постирала гору грязного белья и развесила на верёвках, которые братья протянули между деревьями. Когда Романов встал и увидел наведённые блеск и чистоту, то прослезился. С тех пор романята установили дежурство в доме отца и каждые выходные навещали его.
Прошла зима. Новый год и Рождество отмечали каждый в кругу своей семьи. Отца пригласили все романята. Он побывал у сыновей и дочек с подарками и шутками-прибаутками. Но все с грустью отметили, что эти остроты, хохмы и приколы были вымученными.
В его глаза страшно было заглядывать: там застыло недоумение. Веселина, отпросившаяся у мужа в Москву на зимние праздники, при встрече с отцом не выдержала и громко расплакалась. Она с огорчением узнала от Марфы о последних событиях.
Услышав о расстреле отцом Андрея, позеленела и упала в обморок. Бедняжку привели в чувство нашатырём. Зато известие о чудесном оживлении любимого посланником небес заставило Веселину взлететь выше деревьев и описать на радостях круг почёта.
Саймон смирился с безответной влюблённостью своей жены в Огнева, потому что ключевым словом для него было «безответная». Сам он души не чаял в своей красавице и надышаться на неё не мог.
Огнев и Марья по праздникам вечно пропадали то на заимках, то на островах, то в правительственных резиденциях. Все понимали: Огнев дорвался и не хочет расплескать хоть каплю своего счастья.
Лето сменили осень и зима. Год летел за годом. В семействе Романовых всё как-то устаканилось, соразмерилось. В стране жизнь тоже текла своим чередом – без потрясений и треволнений.
В десятую весну их поразительно стабильного брака у Андрея и Марьи появился Горисвет. Марья выносила его легко и родила в лесу. Знакомая белка перегрызла пуповину, а волки зарыли в землю послед. Марья завязала пупок, завернула малыша в свою блузку и тэпнулась домой, где обтёрла мальчика влажными салфетками для новорожденных и вызвала Аркадия.
Тот осуждающе поцокал языком, покачал головой, осмотрел младенца и мать, просанировал родовые пути, прописал витамины и несколько дней подряд приезжал на осмотры. Дитя всё время сладко спало в корзине в траве в «Соснах», а мать пела, плела венки и смотрела в небо.
Огнев чуть с ума не сошёл от радости, когда Марья затяжелела. Он превратился в ходячую энциклопедию «Беременность для чайников». Трясся над каждым её чихом, как над угрозой национальной безопасности. Запретил ей ходить без сопровождения. В нужник – только с феей-хранительницей! Прятал тапки, чтобы она не утруждалась обувать их без его помощи. В итоге она стала сбегать от него и досбегалась до родов в лесу. Но Андрей не пожурил её, а, наоборот, возблагодарил Бога за удачный исход. Пошутил даже:
– Маруня, ты растёшь. Следующие роды – на облаке? И опять без акушеров? Ты, моя дорогая, – гений спонтанности.
Зато Аркадий изругал Огнева вдрызг:
– Семейка блаженных! Это просто безобразие! Мало того, что жену у царя увел, так ещё и до родов в антисанитарии довёл! Да я бы тебя... – последовало пять минут самого креативного мата. Огнев же в ответ сиял, как новогодняя гирлянда:
– В поле любви микробы не выживают.
– Твоя любовь, Андреич, – это стихийное бедствие с улыбкой до ушей...
Романята узнали о появлении у них сводного брата и один за другим прибежали в «Сосны» навестить мать. Мальчик поражал исключительной красотой. Он изредка открывал свои синие, как цветущий лён, глазки и смотрел на визитёров, словно читая людей, а потом снова засыпал.
Гор рос не по дням, а по часам. Андрей на работе тосковал по нему и спешил разобраться с делами, чтобы поскорее увидеть своё произведение.
По выходным надевал переноску со спящим сынишкой, чтобы согревать его сердцем, брал Марью за руку, и они шли бродить по рощам, лугам, берегам озёр и рек. Останавливались перекусить, для чего расстилали скатерть-самобранку – изобретение одного из царских внуков Николая Тихоновича Романова.
Сублиматы продуктов на воздухе напитывались влагой из воздуха и приобретали объём, вкус и цвет свежеприготовленного блюда. Проснувшегося Гора Марья кормила грудью, и Андрей безотрывно смотрел на это чудо единения матери и ребёнка.
– Ты как река, что струится в пустыне. Дерево, корнями питающее робкий росток. Колыбель света во тьме. Ты весна, раскрывающая почки, дарящая силу для первых шагов, – сказал он жене после одного из таких кормлений.
– Андрюш, да в тебе прорезался нешуточный поэт. Ну-ка ещё. Пусть Горка впитывает вирши с молоком матери.
– На ещё! Два сосуда – жизнь меж ними течёт тихим приливом. Один – отдаёт, другой – впитывает и как вечность в капле переливается. Как в колбе алхимика – золото молока, две чаши равновесья: мать и дитя. Что изольётся из одного – станет плотью другого, так мудрость природы творит. Два сосуда – тело и дух, один – полный, другой – пустой, но в этом обмене – закон вековой. Как звёзды в двойной системе светят, так в них – единый ритм, одно дыхание. Одна душа на два сердца, одна любовь – без конца.
– Анрюшик, красиво-то как! Ноль физиологии, вернее, физиология поднята на священный пьедестал устами благородного мужчины. Спасибо, ты сделал мой день. И мою жизнь!
Он любил жену с каждым годом всё сильнее, как больной – свою одержимость. Его синие очи-бездны не могли от неё оторваться. Ночами он то и дело ощупывал её, как слепой, читающий брайля, и удостоверялся: жива-жива-жива. Иногда он будил её вскриком: просто потому, что во сне она исчезала, а это было недопустимо.
Днём он вцеплялся в неё, как голодный пёс в последнюю кость, вдавливал её себе в грудь, чтобы её дыхание смешивалось со стуком его сердца. Она, смеясь, отдирала себя от него, а он замирал, превращаясь в алтарь для её смеха.
«Только бы это никогда не кончалось!» – шептал он Марье с мукой заключённого, которого отпустили на волю за беспримерно примерное поведение. Она была для него не женой, а единственной воздухоносной жилой в шахте, обрушенной навеки.
Когда Горисвету исполнилось три, выяснилось, что он уже читает, хоть и путает «ж» и «м», пишет каракулями, но с претензией на шедевр, орёт песни с идеальным слухом, но без намёка на скромность.
Но главным его талантом были переговоры с природой. Он чирикал с воробьями на равных, гугукал с филином так, что тот задумчиво замолкал, а однажды устроил спор с дятлом – кто стучит звучнее. Дятел победил в скорости, Горик – в громкости.
Вопросы из него сыпались, как из ведра:
– Почему у ёжика иголки? Он что, сердитый? А если луна упадёт, куда мы спрячемся? А ты можешь прыгать, как кузнечик?
Марья героически выдерживала первые сто «почему», но на: «Мам, облако – это чьё-то одеяло? И почему оно меняется?» она сдавалась и отсылала сына к папе. И родитель с важностью профессора объяснял:
– Облака лепят великаны-ленивцы. Они вечно недовольны результатом, вот и комкают, и ваяют заново, как ты пластилин.
Горисвет хмурил бровки, копируя отцовскую серьёзность, и выдавал:
– Значит, дождь – это слёзы великанов из-за плохого настроения?
Диалоги длились часами. Марья таяла в углу, как мороженое на солнце, а Северцев, случайно застав подобную сцену, ворчал:
– Ну всё, уже два Огнева. Я – в монастырь.
Перед сном умаявшийся почемучка, уже засыпая где-нибудь на валике дивана, спрашивал:
– Мам, а какая столица Бахрейна?
Марья тюкала в поисковик:
– Манама.
– А куда деваются потерянные носки?
Отец выручал:
– Их едят мыши для бодрости.
– Мама, а если я съем много каши, мои щёки станут, как у хомяка?
– Папа знает.
Огнев крикнул из коридора:
– Да! И тогда мы будем хранить в них запасы на зиму. Ты станешь нашим семейным буфетом!
– Пап, а если я закопаю в песок конфету, из неё вырастет конфетное дерево?
– Конечно! Если поливать лимонадом. И шептать сладкие слова. Иначе вырастет чертополох.
– А почему сны нельзя положить в карман и показать кому-то?
– Можно! Но только если карман из облачной ткани. Вот завтра вместе сошьём. Но сначала – поймаем сон на сачок из ресниц.
Затем Огнев-старший торжественно нёс Горку в кровать, шепча:
– Спокойной ночи, мой главный экзаменатор.
– Папочка, я так тебя люблю. Ты знаешь всё, особенно то, чего нет.
Парнишка рос краснощёким бутузом, крепким, закалённым, шустрым и озорным, вызывавшим всеобщее умиление.
В тот день Марья, как обычно, дремала в цветах, поручив алабаям следить за сыном. Проснулась от скулежа собак. Они носились вокруг неё с жалобами на хозяина, который забрал мальчика.
«Андрей забрал Гора?» «Нет, нет, не Андрей забрал мальчика, а хозяин!» «Романов, что ли?» «Да-да!», – юлой завертелись взволнованные животные.
У Марьи мороз пробежал по спине. Она вскочила, приказала собакам показывать дорогу, и они помчались прямиком... в романовское поместье. Она всю дорогу молилась Богу, чтобы с дитём ничего не случилось. «В ногах его буду валяться, лишь бы не навредил Горику!», – шептала она, размазывая ладонями слёзы по щекам.
В «Берёзах» их встретили местные алабаи, которые рассказали, что хозяин и мальчик находятся на детской площадке и весело проводят время.
Марья побежала туда и увидела Свята, игравшего с Гором в городки. У неё подкосились ноги, ей стало плохо, и она села в траву. Собаки, узнавшие хозяйку, принялись носиться по двору, громко лая.
Романов поднял голову и увидел её. Перемахнул через метровый надувной забор, быстро подошёл к Марье, присел на корточки. Понял, что она испытала сильнейший стресс.
– Ну, здравствуй, Марья. Переволновалась? Всё в порядке, твой сын в надёжных руках. У меня уже много лет прозябает супер оборудованная малышковая площадка, а твой детёныш бегает по хвойному опаду.
– Но ты должен был согласовать своё намерение со мной.
– А вот будет тебе урок! Я хотел тебя поучить, вечно спящая мамаша! Ну ладно, не сердись. Я хотел как лучше. В общем, пусть дитя тешится. Я лично промыл из шланга все поверхности, они стерильны и выжжены солнцем, а тенты дают тень. Все игрушки можно кусать, грызть. В подвесных шкафах полно съедобных – в виде фруктов. Они из полезных сублиматов. Пусть твой Горик играет. Здесь много завлекалок, и все безопасные. А нам надо пообщаться.
– Зачем это?
– За печкой. У камина посидим, как когда-то.
– Это лишнее.
– Это важно.
– Отстань! – сдавленно крикнула она, чтобы не испугать Горика, но ребёнок ничего не видел и не слышал, закопавшись в озерце из разноцветных шариков.
А Романов уже беспардонно защёлкнул на её запястьях резиновые наручники, точно так же стреножил её по щиколоткам, взвалил добычу себе на плечо и понёс в дом.
Там он аккуратно сгрузил Марью на кровать в спальне, разделся, привычно освободил её от халата, затем от пут, а после, как ни в чём ни бывало, принялся её ласкать. Марья честно вырывалась, била его по лицу и кричала:
– Пожалуйста, не надо!
– А в подсобке на кушетке с Андрюшкой как было? Дай угадаю: молчала, как рыба! Разве что стонала.
Марья лихорадочно поискала в голове и нашла убийственный довод:
– Не хочу подцепить от тебя заразу! Ты ведь развратничаешь по-страшному!
– Кто тебе сказал?
– Не помню.
– Зато я всё помню. Так вот, у меня последние тринадцать лет не было ни одной бабы. Я чист, как стёклышко! И вот, значит, в чём причина твоих трепыханий! Не табу на измену, а элементарные требования гигиены! И в этом ты вся! Мне это подходит. Как же сладко мы будем с тобой изменять Андрюшке! Чтобы он в полной мере почувствовал, каково было мне, когда ты изменяла мне с ним!
И лишь после этих слов она ощутила всю глубину его многолетних адских переживаний, автором которых была она, только она и более никто.
Его коронный поцелуй сделал своё дело: Марья сомлела. Романов вёл себя как вконец оголодавший мужчина. Его напор передался ей как электрический разряд. В те пару часов любовной горячки они донельзя измочалили и истерзали друг друга. Мощные магниты никуда за тринадцать лет разлуки не делись.
Весёлый от свалившегося на него счастья Романов всё никак не желал отпускать от себя Марью. Переодел её в новое платье. Сходил за Гориком, накормил мать и малыша сытным обедом, затем взял уставшего малыша на руки и отправился провожать новоявленную любовницу в «Сосны». Горка сладко уснул на плече у царя, а тот усердно отгонял от его личика мух и комаров, дул в светлые его волосики, целовал его щёчки и любовался ребёнком.
Марья молчала, потрясённая произошедшим. А Романов тихо, чтобы не разбудить карапуза, говорил:
– Что ж, великая месть свершилась! Я испытал сегодня двойное наслаждение: от твоего сдобного тела и от мысли, что Андрюшка уже всё знает и его от боли крутит, как когда-то скручивало меня! Или ты предпочтёшь хранить втайне наши новые отношения?
– Честнее будет рассказать.
– Именно! Возможно, он потребует обрубить нашу связь. Но я уже не отступлюсь от тебя, Марья. Ты снова моя! Люблю тебя как любил, даже сильнее. За тринадцать лет целибата я накопил силы богатырские и буду тебя радовать, милая, каждую нашу встречу. Огнев подустал, твой темперамент не так-то легко обслужить. А я тут как тут! Оклемался! Всё складывается как нельзя лучше. Андрюшка очень продуманный человек. Он меня поймёт и не будет тебя шпынять. Хотя я бы предпочёл, чтобы он тебя заел своей ревностью и упрёками. Тогда ты с лёгким сердцем вернёшься ко мне. Я теперь другой. Все ошибки учёл и буду вести себя правильно. Горика дружно поднимем, а Огнев будет воспитывать его так же, как и Андрика.
– Свят, всё слишком внезапно. А если Андрей прямо сегодня меня выгонит?
– Буду бесконечно рад сегодня же забрать тебя к себе. Дай знать. Буду ждать весточки. Любой.
Они дошли до висячего моста через озеро, проложенного в прошлом году Андреем. Романов нежно обнял Марью и чувственно поцеловал её. Он увидел Огнева, подходившего к мосту с другой стороны, и ещё крепче прижал её к себе. Затем осторожно переложил Горика на плечо Марьи, и она потопала по деревянному настилу навстречу своей печальной участи.
Андрей, естественно, уже был в курсе. Он стремительно дошёл до середины моста, молча отобрал сына у Марьи и быстро ушагал вперёд. Марья поплелась было за мужем, но потом остановилась. Ей стало муторно.
Оглянулась. Романов стоял и смотрел на неё. Она сразу ослабла. Села посреди моста. Внимательно посмотрела на воду. Там, в серой мути, отразившей серое небо в тучах, было очень неуютно. Но там не было боли. Она встала, разбежалась, взмыла в небо и камнем упала в озеро.
В нескольких миллиметрах от поверхности её подхватил Романов и унёс к себе в «Берёзы». Андрей наблюдал эту картину уже с лестницы, ведущей в дом. Ещё никогда в жизни ему не было так плохо. Он знал, что счастье длиной в тринадцать лет закончилось.
Романов вымыл Марью в душе, как драгоценную фарфоровую куколку, завернул в мягчайшее полотенце, напоил горячим чаем на смородиновом листе с бортевым мёдом и уложил её, дрожавшую, как осиновый лист, в постель.
Ухаживал за ней весь следующий день. Температура поднялась до сорока, и Марья забредила.«Квадратные сотни», – заливисто смеялась она и просилась в библиотеку. Он лежал рядом и лечил её собой. К вечеру температура сдалась. Столбик градусника рухнул, и Марья очнулась, вся мокрая и дрожащая, как щенок после дождя.
Он снова отнёс её в душ, смыл болезнь, переодел, уложил.
– Ромашка с имбирём и лимоном, – пророкотал он, протягивая ей кружку. – Выгонит остаток хвори.
Марья стала смеяться, хоть и слабо, но искренне.
– Какой же ты тиран, Романов, даже поболеть не даёшь как следует.
Лишь на третьи сутки, когда её дыхание, наконец выровнялось, а пальцы перестали судорожно цепляться за его рубашку, он впервые позволил себе смежить глаза и немного поспать.
Ласково спросил:
– Как тебе сегодня?
– Совершенно здорова.
– Тогда опрос.
– Если только простейший. Соображалка туго варит.
– Проще пареной репы. Марья Ивановна, по-твоему, кто в случившемся на днях инциденте злодей?
– Ты.
– Неправильный ответ. Вроде бы да. Я тебя заманил, соблазнил и сделал так, чтобы твой муж сразу же узнал об измене. Как бы разрушил вашу семейную идиллию. И ты сразу назвала меня злодеем. А Огнева, который много раз раскидывал на моём пути сети, заманивал в них и меня, и тебя, соблазнял тебя и разрушал наш мир, ты почему-то ни разу злодеем не назвала. Опрос закончен. Сейчас будет лекция.
Он принёс плед, укрыл Марью и сам под него нырнул. Прижался к ней, и она, наконец, перестала дрожать.
– Любишь меня? – спросил он.
– И не переставала.
– Тогда слушай меня внимательно, – продолжил он. – Тринадцать лет назад мы собрались узким кругом, чтобы обсудить чрезвычайно важный вопрос и принять по нему судьбоносное решение. В консилиум вошли инициатор встречи Аркаша Северцев, мы с Ванькой, Огнев и Радов. Темой разговора была ты, Марья.
Она трепыхнулась, Романов крепче обнял её, и она успокоилась.
– Аркадий обвинил нас с Огневым в бесчеловечном эксперименте над душой женщины. Над твоей душой. Кричал, что мы заигрались. Сказал, что у тебя – все признаки сильнейшего невроза на фоне стрессов, связанных с бесконечными дележом. Что эскалация давления на тебя приведёт к психозу, а затем к тяжёлому психическому расстройству, и ты начнёшь сыпаться и в физическом плане, а, с учётом твоих сверхвозможностей, способна принести миру неисчислимые беды. Затем Аркаша в своём докладе заявил, что мы с Андреем должны твёрдо решить, кому ты достаёшься, и лишний обязан отступиться. И что восстановление твоего душевного здоровья займёт не менее пятнадцати лет.
Марья слушала, не шевелясь.
– По идее, более уступчивым должен был показать себя наш светоч нравственности Андрей Андреевич. И все этого ждали. Но не дождались. Огнев упёрся рогом. Тогда на духовный подвиг пошёл я. Ты ведь помнишь притчу о мудрости Соломона? Он велел рассечь мечом спорного ребёнка. И вот та мамаша, которая его украла у настоящей матери, согласилась: руби. А истинная сказала: отдайте его воровке, лишь бы дитя жило! Так и я отдал тебя Огневу, лишь бы ты была здорова.
Что-то мокрое капнуло Романову на руку. Марья всхлипнула.
– Для твоего успокоения нам пришлось разыграть небольшой спектакль с якобы передачей власти Ваньке. Сняли пару видео, где он сидит на троне, а я сбоку. Я подписал документ о твоём с Огневым браке. Пришлось пустить слух о моих шашнях с бабами, чтобы тебе стало легче от мысли, что ты избавилась от развратника. Всё на удивление прошло как по маслу. Андрей светился, окружил тебя заботой, я отменил все семейные посиделки, чтобы не попадаться тебе на глаза и не будить воспоминания. Ты стала привыкать к спокойной и размеренной жизни. Обиднее всего, что я обеспечил бы тебе точно такую же ровную и спокойную жизнь, если бы не Огнев со своими инсинуациями.
– Как же ты жил эти тринадцать лет? – подала она, наконец, голос.
– Разве это была жизнь? Прозябал. Сперва пил, потом бросил, когда в ските получил плёткой по загривку. И старец, и Зуши сказали, что я поступил правильно. Меня эти отзывы очень грели. Государственные дела передал Ваньке, чтобы меньше на экранах мелькать. Занялся бизнесом и инспекцией российской глубинки. Собрал команду, изъездил страну. Выявил массу проблемных зон и узлов, составил план по их ликвидации. Моя команда с задачей за десять лет справилась. В нашей стране больше не осталось депрессивных регионов.
– А следующие три года чем занимался?
– Сближал духовность и науку. Создал соответствующий вуз, подобрал кадры, засадил их за изучение древних и современных письменных источников с точками пересечения религий и наук. Лучших профессоров туда подогнал. Интересный получился опыт. Наука ведь вышла из стен монастырей! И все самые мощные, крупные открытия в науках сделали религиозные деятели: богословы, иноки, пастыри, ктиторы, священники и просто глубоко верующие люди.
– Какой интересной жизнью ты жил, Свят! А то, что сейчас ты меня вернул, у вас тоже с Андрейкой был договорняк?
– Само собой. Так что ты зря в озеро с высоты сиганула. Оно обмелело, и ты бы себе шею свернула.
– Один натешился и передал другому. Эта бесчеловечная игра когда-нибудь закончится?
– Аркаша сказал, что твоя нервная система укрепилась и здоровье закалилось. И я могу вернуть себе своё.
– И Андрей на это согласился?
– Правила были заранее обговорены. Я их соблюдал, пришла его очередь. Андрей по любому тебе больше не достанется, потому что его уже захомутала Веся. Она, как ты помнишь, вырастила Андрика, вот он и попросил помочь теперь с Гориком. Наша доча тут же бросила бедолагу Саймона и примчалась в «Сосны». Вцепилась в Андрея, как клещ, и у них, кажется, биохимия сработала. По крайней мере, Веселинка мне заявила, что теперь они вместе. Не знаю, что именно она имела в виду, мне, в общем-то, по барабану. Если Элька узнает, то начнётся войнушка двух бывших жён за Андрюшкино внимание. Но он мальчик взрослый и быстро с ними разберётся.
– Как-то всё слишком чудесато! Свят, а если я опять начну тебя ревновать?
– Ревнуй на здоровье! Проверяй! Можешь в любой момент нагрянуть с проверкой в любую точку моего пребывания на земле. Я безупречен.
– Но ведь так нечестно! Я тринадцать лет купалась в любви другого, а ты засушивал себя?
Романов потёрся щекой о её щёку и ничего не ответил.
– Молчишь? Тогда острый вопрос: почему тринадцать лет назад, когда ты ценой огромных усилий заполучил меня и довёл до исступления своими ласками, вдруг ни с того ни с чего пропал? Это было очень обидно, потому что непонятно.
– Да, страшно обидно, особенно для такого брутала, как я, – распалить любимую и внезапно потерять свою мужскую силу. Мне легче было уйти в закат, чем признаться тебе, что я сдулся. Позже выяснилось, что наш план по спасению твоей психики одобрили небесные силы. И когда я попытался его нарушить, меня лишили главного козыря. И все тринадцать лет не возвращали мне его. Но как только я почувствовал, что вновь во всеоружии, то сразу забрал тебя. Моя сила со мной, она умножилась, я люблю тебя, а ты не переставала меня любить. Андрей не очень-то расстроен: забрал у тебя сынишку. И сразу две красотки, твои дочки, претендуют на его любовь. Вишь, как всё хитро закручено! Ты же не станешь конкурировать с собственными дочерьми, так?
– Так.
– И возврата сыночка не будешь добиваться, потому что тогда Андрей отправит восвояси Весёлку, нужную ему сегодня в качестве няньки для Горисвета. Ты же мать! Любимую дочь не захочешь лишать надежды на счастье с Андреем.
– Всё логично, Свят. Спасибо за искренность.
– Всегда был с тобой искренним.
Марья угрелась в кольце рук Романова и расслабилась под рокот его тёплого, с хрипотцой баритона. Она обвила его шею рукой и уткнулась головой в любимую подмышку. Романов блаженно улыбался и щурился, как распушившийся от удовольствия кот.
– Любишь меня? – снова спросил он.
– Ты моя жизнь!
– Ну тогда я начну процедуру восстановления брака царской четы. Побыла моей любовницей и будя! Я уже соскучился по моей жёнушке. И по твоему чудесному серому халату. У нас впереди девятьсот лет совместной жизни!
Марья вдруг закопошилась и выпросталась из его рук.
– Что не так? – спросил он удивлённо.
– Всё не так! Ты многое предусмотрел и просчитал! Кроме такой мелочи, как душа. Ведь я люблю Андрея! Да и он не мог разлюбить меня за два-три дня. И тринадцать лет нашего с ним счастливого брака из памяти не вытравишь! Как быть с чувствами?
Романов шумно выдохнул. Закинул руки за голову. Закрыл глаза.
– Душа, да, конечно. Именно для её спасения мы и затеяли тот сложный и болезненный для меня гамбит! Я отошёл в сторону, Марья, да, но на время! Услышь меня. Я наступил на горло собственным чувствам. Но пришло время дать им расцвести. Тринадцать лет вашего благополучия – это всего лишь побочка. Твоей душе больше не угрожает сдвиг по фазе, лекарь Огнев твою психику укрепил. Поэтому временно сдвинутые шахматные фигуры должны занять исходную позицию. Заметь: Андрей не бросился тебя спасать, когда ты пулей летела в озеро, потому что знал: теперь это моё дело. Прими ситуацию, пожалуйста. Отпусти Огнева, пусть теперь врачует свою израненную душу нашей терпеливицей Весей.
– Да, Весёлка! Она – ангел. Никогда ни слова упрёка мне не бросила. А ведь она безумно его любит и дождалась своего шанса. Андрей снизошёл позвать её на помощь с Гориком.
Марья расплакалась. На что Свят с прохладцей в голосе сказал:
– Не пробросайся, дорогая. У меня ведь чувство человеческого и мужского достоинства не атрофировано. Если будешь реветь по нему, я ведь могу и уйти. Дел – выше крыши, да и красивых молодых женщин кругом –цветники.
Она вымученно усмехнулась. Перелезла через Романова, оделась, засобиралась. Он тоже вскочил на ноги.
– Я действительно больше не ревную, Романов, – скороговоркой протараторила она, озабоченно оглядываясь по сторонам, словно ища, не забыла ли чего в дорогу? – Двигай в свои цветники, тебя там ждут! А я пойду к своим – в «Соснах» их полно. Да и к малышу там близко, через изгородь, Веся будет позволять мне хотя бы гулять с ним.
– Да конечно! Чтобы ты опять с Андреем снюхалась?
– Но нельзя же так по живому резать, Свят!
– Марья, а как же я?
Он глядел на неё исподлобья. Его светлые, цвета серебра глаза потемнели, в них зияла пустота и читалась абсолютная мальчишеская заброшенность.
Она подошла к нему. Встала на цыпочки, положила руки ему на плечи. Долго-долго вглядывалась в эти чисто вымытые окошки в душу. Наконец торжественно заявила:
– Свят, ты святой! Ты лучше всех нас, вместе взятых! Я тебя любила, люблю и буду любить.
– И?
– И всё.
– Обычно после дифирамбов ты говоришь: но...
– Сейчас не скажу. Я остаюсь с тобой. Примешь?
– А куда я денусь? Этот колючий куст усыпан не только шипами, но и розами... Знаю, меня опять ждут раны. Но и неземное блаженство. Вот такая ты у меня! И такую я тебя люблю.
Он зафиксировал её руки на своих плечах и принялся Марью целовать. Она закрыла глаза. И больше ни минуты не колебалась. Романов – её первая любовь, первый мужчина, первый муж, учитель жизни, благодетель, кормилец, исполнитель её желаний, отец её детей, обожатель, ради неё совершивший насилие над своей природой.
Он читал её мысли и наслаждался.
– Святик, прости меня, дуру конченую. Ты роскошный мужчина! Ты – гора алмазов в небесах! Даритель всего прекрасного в мире. Я очень соскучилась по тебе, Святик. И буду впредь всегда верна тебе. А Огневым –всё, переболела! Рана прямо сейчас затянулась, корочка отпала. Всё! Был –и нет его. Есть только ты, мой единственный и неповторимый.
– Марунечка, как же я люблю, когда ты нанизываешь словесные жемчуга, поэтесса ты моя!
Он хлопнул в ладоши и позвал:
– Патриций!
– Тут! – отозвался поставленный мужской голос.
– Обед на стол!
– Будет исполнено!
Откуда-то выкатился симпатичный робот на колёсиках с огромным подносом на голове, заставленным великолепной едой в глубоких тарелках. Выдвинулись две руки-клешни и принялись разгружать поднос. Марья засмеялась, подошла поближе. Патриций приветливо замигал ей разноцветными лампочками на релейке.
– Добро пожаловать домой, прекрасная царица Марья Ивановна! – проявил гостеприимство бот.
– Спасибо. Ты хорошенький.
Патриций ещё сильнее замигал релейкой.
– Святослав Владимирович очень вас ждал.
– Да тут сговор! Что ещё хозяин говорил обо мне?
– Я бы ей вдул!
Они разом рассмеялись.
– Блин, Романов, чему ты учишь искусственный интеллект?
– Пусть знает живую жизнь.
Патриций укатился. Они вместе пошли мыть руки и застряли в ванной, потому что Романову приспичило потискать её.
– А что такое? – объяснился он. – Имею право. Я переживаю ренессанс влюблённости в свою жену. Тринадцать лет мою голубушку не целовал и не мял! Губы и руки так и чешутся!
И как в далёкие времена после свадьбы они опять бродили всюду рука в руке, – там, где ступала и не ступала нога человека. И снова целовались до одури. Романов опять методично приучал её к себе.
– Ты закрываешь глаза и не смотришь на меня, солнышко, потому что тринадцать лет каждую ночь над тобой нависало красивое лицо Романова, его рот дышал на тебя, его усы и борода щекотали твои щёки. Ты привыкла к нему, знаю, тебе трудно перестроиться. Но когда-то точно так же тебе пришлось отвыкать от моего лица, моих глаз, рта, усов и бороды. И тебе было так же тяжело.
– Да, Свят. Твоё лицо очень красивое. В тебе есть что-то от венецианского дожа, испанского гранда, английского пэра и арабского шейха. Властность, величие и благородство прописаны в твоих чертах. Поэтому так смешно слышать из твоих уст солёные шуточки. Этот диссонанс делает тебя простым и родным.
– Ты как будто уговариваешь себя. Самой себе внушаешь, какой я клёвый. Понимаю, трудно перестроиться после такого качественного самца, как Огнев. А теперь представь, как трудно перестроиться после такой качественной самочки, как ты. Когда на тебя в минуты сладости смотрят мерцающие, то фиолетовые, то агатовые, то изумрудные глаза. И манят, зовут алые губы. Такой ядерной, флагманской женщины, как ты, в мире нет.
– Да ладно тебе. Все мужчины говорят то же самое своим женщинам.
...Марья часто заводила Романова в непролазные дебри, отчего у него кровь стыла в жилах. Она рассказывала ему, сколько тут шастает неупокоенных душ! Привязаны к этим местам много лет, устали от них, знают наизусть каждый квадратный сантиметр и больше всего на свете хотят перебраться хоть куда-нибудь.
Марья беседовала с ними, расспрашивала, сама отвечала на вопросы. Свят сидел на поваленной сосне и смотрел, как Марья гладит чьи-то головы, утешает кого-то, иногда плачет, порой смеётся. Марья пыталась пересказать Романову самые интересные истории, но он отмахивался: «Не-не, без меня. Я и так от чертовщины настрадался!»
– Но что же делать этим вечным заключённым? – спросила она его.
– А молиться они не пробовали? Разучи с ними Христову молитву.
И Марья десять раз повторила фантомам «Отче наш!», пока они молитву не затвердили. Затем прочла трижды разрешительную грамоту, и бедолаги исчезли. Их впустили туда, где нет слёз и воздыханий.
Марья познакомила Свята со всеми лесными четверолапыми обитателями. Он особенно понравился волкам – тотемным его зверям. Они ходили за ним стаей и смотрели так преданно, так умильно, что Романов однажды не выдержал и засмеялся: «Они что, хотят, чтобы я всю их ораву усыновил?»
Марья по многолетней привычке прыгала в озерца с чистейшей водой, плескалась, отфыркиваясь и укладывалась на дно, настолько они были мелкими. Романову она приказывала отвернуться, он типа подчинялся, а потом глядел во все глаза на свою обнажённую наяду, не в силах оторваться от совершенного, тугого, ладного её тела молочной спелости.
Она заново привыкала к нему. Образ Огнева стал теряться в лёгкой дымке. Теперешний Романов стал кардинально иным – отечески ласковым, феерично весёлым, учтивым, чутким. Он затмил прежнего грубияна и скабрезника. Марья раскрепостилась, разорничалась. К ней вернулись так шедшие ей пустосмешество, улыбчивость, щебетливость и жажда жизни. Марье всё время хотелось прижиматься к Романову. Увить его собой, как душистым горошком.
«Блин, Марья, что ты творишь? Опять привязываешься к нему, как собачонка! Немножко дистанции не помешает! Сближение душ – не вечный процесс. У него куча дел, он вернётся к ним, а ты будешь в одиночестве сходить по нему с ума!»
Но время шло, а Романов по-прежнему не отходил от неё. И Марья окончательно уверовала в своё новое счастье с царём.
Вот уже и рыжая осень, близняшка её по окрасу, пролетела мимо, взметнув на прощанье подолом, полным золотых листьев. А за ней, величаво ступая, явилась зима, демонстрируя миру бесчисленные белоснежные шубы и шали на деревьях, кустах, крышах, машинах. Время сгустилось и источало густой мёд тишины.
Мир замер, будто прислушиваясь к собственному дыханию. Снежинки, эти невесомые курьерши зимы, неспешно доставляли свои послания с небес на землю. В саду, где ещё вчера резвились последние листья, теперь стояли ледяные скульптуры – творения невидимого художника: ветви, одетые в хрустальные перчатки инея, скамейки, укрытые пуховиками из снега, фонари, мерцавшие сквозь вуаль метели, как забытые свидетели летних признаний.
Воздух звенел от мороза чистым, как колокольчик, звуком. Если прислушаться, можно было уловить, как скрипят подошвы по снегу, словно зима шепчет свои секреты. Как трещит лёд на лужах, точь-в-точь как саркастический смех Романова. Как шуршит ворона, раскапывающая снег, настойчиво, как Марья, ищущая правду. Как дерутся снегири из-за янтарных ягод рябины. Как скачет зайчишка по сугробам.
А на кухне романовского дома парил над чашками травяной чай. Его аромат вился в воздухе, напоминая, что даже в стужу есть место теплу. Как и в сердцах наших героев, несмотря на все бури...
Продолжение следует.
Подпишись – и легче будет найти главы.
Копирование и использование текста без согласия автора наказывается законом (ст. 146 УК РФ). Перепост приветствуется.
Наталия Дашевская