Вот ведь говорят — дом там, где тебя ждут. А если этот дом — старая дача, выстроенная еще моими родителями, где всё помнит запахи малинового варенья и свежескошенной травы? Где я, босоногая девчонка, бегала во двор — и звонили колокольчики у крыльца. Там, в кладовке, до сих пор хранятся пёстрые банки с вишнёвым компотом. Вот только теперь — эта дача стала яблоком раздора. Моя мама погибла рано, и уже больше двадцати лет всей этой кутерьмой заведует отчим. Сначала я думала: ну, чужой-нечужой, мы все-таки семья, всё решим по справедливости.
Но вот — разговор у нас с ним и с братом, Алексеем, о продаже всё-таки дошёл до криков. «Пусть решает папа!» — вдруг отчеканил Лёша, опуская глаза в стол. Меня будто кипятком обварило: ради кого ты так? Мне или ему? Да, отчим меня когда-то вырастил, но ведь мама просила — чтобы справедливо. «Ты же понимаешь, Тань... Папа — глава», — осторожно сказал брат, подбирая слова, как будто я — поросшая льдом лужа весной.
Потом всё разошлось по углам, как остывший чай по чашкам. Я сидела на кухне, слушала слабый стук дождя по подоконнику и не верила: вот так — годы, привычки, общий дом, а теперь… решает не наследство, а будто любовь. Пусть даже невидимая нитка между родными — треснула со звуком.
Телефон. Сообщения, тревожные звонки — не поднимает трубку. Брат молчит второй день. Внутри — пустота и горечь. А в голове щёлкает один и тот же вопрос: кому я теперь нужна? Где эта, такая объявленная, семья?
Прошло несколько дней
— с тех пор как отчим, не глядя на меня, сказал: «Всё-таки это мой дом. Я решу, кому он достанется». Брат исчез — будто растворился в своих делах — не звонит, не приходит. Только раз мелькнул его номер: «не могу говорить». И я осталась наедине со своими мыслями… и с тоской.
Случай, как водится, пришёл откуда не ждали. Мы с Зиной, моей старой соседкой, пересеклись в магазине за солью. Она: — Тань, а ты знаешь, твой Лёшка с какой-то молоденькой девушкой на скамеечке сидел, смеялись. Такая симпатичная! Неужели ваша Вера дозволяет? — и глаза, хитрые, в рот мне смотрят. Я от смущения только плечами пожала. — Ну мало ли, подруга, — говорю, а внутри — холодок.
Зина шепчет, пока люди не подошли: — Я бы твоей невестке рассказала, ох бы рассказала... И, довольная собой, уходит, оставив меня под брызгами злых, колючих мыслей.
Вот оно. С одной стороны — обида и чувство несправедливости. С другой… теперь в моих руках карта. Кого угодно перемкнуло бы! Испытывать власть — самое сладкое искушение, когда тебя обошли. А мне хочется вернуть своё — пусть не всю дачу, пусть хотя бы признание, что я — не последняя, не чужая здесь.
Но тут же на душе тянучая тяжесть. Нельзя радоваться чужой беде… или можно, если речь идёт о защите себя самой? Мне мерещилось, как я подойду к Алексею: «Поможешь мне — твой секрет останется между нами. Нет — уж извини…». Я даже в зеркало репетировала и брови поднимала, будто строгая учительница.
Но, признаться честно, страшно было не то чтобы открыть брату глаза, а потерять его вовсе. Ведь мы — оставались друг у друга, когда никого не стало.
Следом потянулись странные дни — брат на сообщения не отвечает, когда же я всё-таки застала его неподалёку от парка (случайно — или уже специально там караулила?), он только буркнул:
— Ну что опять? — и глаза суровые, закрытые, будто я никто.
— Лёш… ты хоть понимаешь, как мне сейчас?
— Всё ты преувеличиваешь, Тань, — и уже убирает ладонь, когда я дотрагиваюсь до рукава, — у меня своих проблем по горло.
После встречи я бродила по улице, не чувствуя осенних луж и дорожек, не замечая, как темнеет. В голове крутились глупые вопросы: где эта граница между местью и справедливостью? Можно ли давить на родного человека, даже если он поступил подло? Или тем самым я сама становлюсь кем-то другим?..
И всё-таки решилась — позвонить, назначить встречу. Уже не из злости, а скорее — из желания разобраться до конца: мы всё-таки брат и сестра или просто чужие?
Встреча
Встречу назначили в тихом кафешном уголке, где всегда пахнет карамелью — даже если заказывать только чай. Сидели напротив друг друга, будто старые знакомые в поезде, у каждого своя станция. Я крутила ложку — не знала, с чего начать, а брат нервно дергал салфетку, кусочками скатывая её в комочек.
— Лёш… — Я смотрела на его измученное лицо. Почти просила прощения взглядом, но слова — тяжелые, липкие, как сырая вата. — Почему ты так поступил? Почему с отчимом заодно?
Он вздохнул, будто взвалил мешок с картошкой на плечи:
— Не всё так просто, Тань. Он мне помогал всегда, ты же знаешь.
Я опустила глаза в чай. Признаться сейчас или подождать? Но что-то оборвалось внутри:
— Знаешь, Лёш, люди не всегда такие, какими кажутся... И, бывает, у каждого из нас есть то, что лучше никому не знать...
— О чём ты? — он насторожился, замер, вскинул голову.
— Я ведь тоже кое-что знаю про тебя, — тихо сказала я, — про твою подругу. Не переживай, я никому… Но если ты хочешь остаться семьёй — поможешь мне. Просто… поддержи меня, как сестру.
В воздухе повисло тяжёлое молчание. Алексей как будто помолодел лет на десять — глаза исполнились страхом, отчаянием, каким-то почти детским стыдом.
— Таня… — дрогнул его голос, — у меня всё плохо дома. Мы с Верой живём как соседи: она — в телефоне, я — сам по себе. Я не хотел… я запутался. Я не могу бросить семью, но эта женщина… она просто слушала меня. Мы никуда вместе не идём, я даже чувствую себя виноватым каждую секунду.
И ты… — он оборвал себя. — Я же тебя не предавал, правда, Тань? Это всё это проклятое наследство... Я думал — ты сильнее, чем кажется, а я… слабака из себя строю.
Вдруг мне стало по-человечески его жаль. Передо мной сидел совсем не обидчик, не предатель, а родной — да, уставший, потерянный, просто человек, которому тоже страшно. Месть казалась мелкой и ненужной. Сердце моё разрывалось между обидой и жалостью.
Мы долго молчали. Я смотрела в окно — там, за стеклом, шуршал мокрый октябрь, ветки липы покачивались от ветра, а за соседними столиками кто-то тихо смеялся.
— Прости меня… — наконец выдохнула я, едва слышно. — Мне просто иногда кажется, что вся эта семья держится на нитке. Если рванёт — никого не останется.
— А мы не дадим, — вдруг очень серьёзно сказал он, — вот и всё. Не дадим.
Было это, наверное, самое важное наше молчание — когда всё сказано, а слова уже не нужны. После встречи я долго шла пешком до дома, дышала осенним воздухом. Казалось — легче не стало, но что-то внутри отпустило. Может, впервые за многие годы я поняла: секреты грязью не становятся, если их не выносить на солнце.
На следующий день позвонила отчиму сама. Голос у него был усталый, повзрослевший, будто за эти дни он тоже много чего подумал. Я говорила спокойно — без обвинений и слёз:
— Мы с Алексеем хотим вместе разобраться. Не ругаться, а просто по-людски поговорить. Можно?
Сначала было молчание. Долго-долго. Потом:
— Приходите. Я не враг. Я просто… тоже застрял в этом прошлом.
Мы пришли вдвоём. Было неловко, все втроём сидели на кухне, под свист чайника и бухтенье кота. Дача наша — вот она, после окна, в сыром свете — казалась пережившей больше, чем мы. Наконец кто-то из нас сказал:
— Может, не продавать?
— А если… вместе немного починим, а потом — уже решим?
Разговор был долгий — временами напряжённый, иногда смешной. Договорились: у каждого — часть, но спешить не будем. Дача останется пока общей, а там — видно будет. Я вдруг поняла, что спасли мы не дом, а нечто куда более хрупкое: ту самую ниточку семьи.
С братом мы стали чаще встречаться, больше говорить по душам. Вера — его жена — так и не узнала о романе; помогли Лёше вернуть себя в семью по-настоящему, без тени секретов. А я больше не чувствовала себя чужой.
Забавно… Даже если спорить, ссориться, терять голову от обиды, всё равно настоящие отношения держатся не на праве или доле, а на честности и бережности друг к другу.
- Это и есть, наверное, наша взрослая, неидеальная, но честная любовь.
Другие читают прямо сейчас
- Искренне благодарим каждого, кто оказывает помощь каналу лайками и подпиской!