9 мая — это не только салюты, гулянья и застолья. Это — для меня так точно — в первую очередь память. Поэтому позвольте мне вспомнить что-то по-настоящему важное. Я прошу каждого из вас дочитать до конца, не очень придираясь к литературной части — не писатель я. И мне важно не рассказ написать, а память сохранить. И передать по возможности.
Мой дед, Илькевич Николай Лукич, умер давно — ровно 40 лет назад. Я ещё только в школу собирался. Поэтому и помню его слабо. Вернее, почти не помню совсем — просто мозг законсервировал какие-то картинки, подменив собой настоящие воспоминания. «Я помню, что я это как бы помню». Что ж — тем дороже то, что осталось хотя бы в таком виде.
…Вот дед входит в двери хаты в тулупе с пакетом свежей рыбы, взятой среди зимы неизвестно где. Вот я еду с ним на возу тёплым летним днём. Вот он, уже больной, выходит из дому и помогает нам лошадью вытащить наш «Москвич», наглухо севший в осенней грязи. И вот он лежит на разложенном диване. Ещё совсем не старый, но уже почти побеждённый болезнью.
И опять зима — только теперь не рыба в стылом дедовском пакете, а похороны на заснеженном кладбище. В тот день, отчётливо помню, я первый раз обратил внимание не непокрытые головы и не понял, почему мои старшие братья вдруг сняли шапки в такой мороз.
Пожалуй, всё. Но есть кое-что ещё. Это память моей мамы и в особенности — моей бабушки, Мариии Демьяновны Илькевич, которая прожила в ясном сознании при великолепной памяти более 90 лет. Из них три с лишним десятилетия — вдовой и хранительницей нашей семейной памяти.
Благодаря в первую очередь ей я знаю и помню то, что не хочу забывать — правду о войне, жизни и смерти. Это страшная правда, от неё проще убежать и спрятаться за внешним условным благополучием — это, наверное, поможет: аккурат до следующей войны. Но я не хочу, не могу и никогда не стану отказываться от этой правды в угоду спокойного сна.
Пафосно? Может быть, но я так не считаю. После прочтения уж сами решайте, пафос это или нет.
Хорошо, но недолго
На момент начала войны деду было около 25 лет. По меркам тех времен уже давно взрослый и самостоятельный мужчина, хозяин. Николай был благополучно женат по любви, в семье подрастало двое маленьких детей. В его деревне Березянка Пуховичского района Минской области почти все дворы носили фамилии либо Илькевичей, либо Майко — это была родня деда по линии его мамы.
Стремительное наступление фашистской армии летом 1941 года привело к оккупации Беларуси в ошеломляющие сроки. Мало кто из живших на этих землях смог хоть куда-то уехать — да и куда уедешь, кругом война, фашисты и суки-полицаи. Даже призвать в армии никого не успели — в том числе и деда. Вместо этого его спустя какое-то время как отличную рабочую силу сгрузили в вагон и отправили в Германию.
Выход к своим. Но сам — свой ли?
Не знаю подробностей, но по дороге деду удалось бежать — чуть ли не в одном исподнем белье. И в глухих белорусских лесах его задержали наши партизаны — тогда уже в Беларуси активно действовали партизанские отряды и бригады. И всё бы ничего, но на обувке Николая обнаружили длинный кусок проволоки. Он его где-то нашёл после побега и таким образом подлатал то ли башмак, то ли сапог, то ли лапоть.
Наши решили, что дед — не бежавший с немецкого поезда мирный белорус, а немецкий связной. Который, по их суровому мнению, шёл чинить обрыв кабеля. Без лишних разбирательств хотели шлёпнуть, но в последний момент почему-то передумали, поверили:
— Ладно, иди. Да живее давай.
Но тут уже дед отказался верить партизанам:
— Я пойду, а вы меня в спину расстреляете? Так стреляйте!
— Иди, тебе говорят, пока мы не передумали…
Шаг. Второй. Третий. Вечные, бесконечные мгновения в ожидании хлёсткого выстрела или короткой очереди, за которыми — пустота.
Нет выстрела. Быстрее. Ещё быстрее. Не оборачиваясь. Жив. И дальше много часов почти бегом — грязь так грязь, болото так болото.
Много лет спустя дед очень скупо рассказал: выяснилось, что после побега он прошёл пешком порядка 80 километров. Рассказ этот был за вечерним деревенским столом, где все ужинали и, конечно, выпивали. Мой отец — младший зять — полушутя сказал:
— Что-то ты придумываешь, Лукич. Не может человек за такое время 80 километров пройти.
Ответ деда заставил папу перестать сомневаться в его словах и неловко замолчать:
— Я посмотрел бы, как ты бежал, если б тебе в прямо в спину смерть смотрела.
В итоге дед смог прийти в родные края. Конечно, пути домой ему не было. Дорога была одна — в лес.
В партизанах
Так Николай Илькевич стал членом партизанского отряда «Победа», который действовал на территории Пуховичского и Осиповичского районов Минщины. Отряд входил в состав прославленной бригады «Пламя». Её организатором и начальником был будущий Герой Советского Союза Евгений Филипских, родом из города Мариуполя Донецкой области. Кадровый военный, офицер, во время боёв за Лиду попал в окружение. Смог прорваться и затем перейти к партизанским действиям, в которых ему очень помог опыт профессионального солдата.
О партизанской жизни деда коротко и просто рассказано на оборотной стороне его учётного партизанского листка, найденного мной в архивах буквально несколько лет назад. «Участвовал в боевых операциях. Выполнял хозработы. К работе относился честно и порядочно. Дисциплинарных взысканий не имел».
И самое главное — остался живым. Но жизнь эта уже не могла быть той, что раньше — даже после того, как фашисты были не только выгнаны из Белоруссии, но и полностью раздавлены вплоть до Берлина.
Потому что в этом же учётном листке есть и другая запись. «Семейное положение — «вдов.». И даже эта строчка — лишь часть кошмара и ада в жизни обычного белорусского мужика, Николая Лукича Илькевича.
Страшные новости
Партизаны, как могли, боролись с немецкой оккупацией на белорусской земле. Все верили в победу. В один из дней в самом начале сентября 1943 года командир отряда вызвал деда к себе. Тот пришёл.
— Садись, Николай. Закуривай.
Редкое и непонятное событие — командир начинает разговор с предложения покурить его табак.
— Плохие новости у меня для тебя, Коля. Горела твоя Березянка. Я подробностей не знаю — но знаю, что выжившие точно есть. Может, обошлось, и твои тоже живы. Бери коня лучшего из тех, что сейчас есть, и я тебя отпускаю посмотреть, что и как.
Понимая, что на чудо надежд мало и всё же надеясь, партизан вскочил на коня и поскакал к себе домой. Но дома уже не было. Ни одного дома — не было. Было то, что сейчас называют абсолютно понятно — «хатынь». Огромный сарай, куда так же, как в Хатыни и сотне других деревень, согнали людей. И сожгли, якобы за связь с партизанами.
Одна из чудом уцелевших жительниц, Зося Васильевна Щерба, уже после войны рассказывала следователям, что некоторым людям удалось спастись благодаря небольшому окошку и тому, что немцы по какой-то причине не стали долго ждать и расстреливать спасающихся, как делали это обычно. Поэтому из почти 60 человек в сарае 17 жизней (это очень много) смогли спастись.
Однако среди них не было ни мамы, ни жены, ни детей Николая. Ему потом рассказали, что в момент, когда люди, задыхаясь и уже почти горя заживо, стали выбираться (в основном дети, окно было совсем маленьким — их через это окошечко попросту выбрасывали), мама Николая, крепко обнимавшая кого-то из маленьких, уже буквально окаменела от ужаса смерти. Она не смогла сделать ни шага. И не разжала рук. Никто из близкой родни не выжил. Детки тоже остались там навсегда.
Помните, я говорил, что почти вся деревня состояла из Илькевичей и Майко? Вот тому подтверждение:
Всё, что смог опознать мой дед на пепелище — нерасплавленные пуговицы от кофточки, которую очень любила его мама. И пепел, находившийся рядом. Вот этот мой дед и похоронил. Горстка пепла — всё, что осталось у него на этом этапе жизни. Ему не было даже 30 лет.
Деревня Березянка никогда не была восстановлена — она была стёрта с карты навечно. Не стёрта память десятков и сотен сестёр Хатыни — сожжённых и не вернувшихся к жизни белорусских деревень. Приезжайте в мемориал «Хатынь», и в одной из экспозиций на мемориальных деревьях вместо листьев вы увидите название каждой из них. В том числе и Березянки.
А что мой дед? Я не знаю, как он нашёл в себе силы. Реально — не знаю. Но он смог прожить ещё достаточно долгую, полноценную жизнь. Женился на моей бабушке, вырастил трёх дочек, увидел всех своих внуков. Восстанавливал колхоз после войны — адская, неблагодарная работа. Затем был председателем колхоза, даже выдвигался в депутаты Верховного совета республики. Всю жизнь свято верил в идеи коммунизма — что поделать. И всю жизнь помнил войну и то, что она сделала с этой навсегда покалеченной жизнью.
Сегодня его потомки живут в разных точках Беларуси, России и мира. Нас действительно много. И вот какая штука — получается, если бы не война, то не было бы ни мамы, ни меня, ни родной сестры и двоюродных братьев и так далее? Так что теперь — спасибо, может, надо кому-то сказать?
Я не могу говорить за всех родных, скажу только за себя. Лучше бы я сто, тысячу раз не родился вместо того, чтобы мой дед один раз прошёл то, что он прошёл.
В семье есть ещё несколько историй, связанных с войной, дедом и бабушкой, первыми послевоенными годами. Но не хочется писать роман — во всяком случае, пока. Я очень признателен каждому, кто прочитали этот текст целиком. И надеюсь, что он хоть как-то отозвался в ваших душах. Спасибо.
Надеюсь, что публикация сможет попасть в вечный архив проекта «Архивы памяти 1941-1945», который и побудил меня к написанию этого материала.
==
Анонсы всех больших статей, новости, фото и много другой информации про Беларусь — в нашем Telegram-канале.