Солнышко село. Мир остывает, погружается в прохладу. Оживают сверчки, звенят, как сумасшедшие, после смертельного дневного зноя. Пробуждаются лягушки, горланят, зелёные, где-то вдалеке. Воют коты, пищат комары. Природная живность вещает миру о том, что палящий зной никого не сварил и не изжарил. Всякая дикая тварь исполняется ума и прячется от солнца до вечера, прямо как греки. И только мы – я, Алексей Семёныч и его тёзка «Палыч» – целый день провели в трудах. Мы строгали и пилили, пилили и строгали. И вот теперь перед нашим храмом возникла добротная сосновая скамейка. Рядом с ней урна «для бычков». Мы втроём обсиживаем новую скамью, любуемся урной и не можем надышаться остывающим воздухом. Вот только комары...
Новая урна радует глаз. Так и хочется швырнуть в неё окурок, но мы с Семёнычем убежденные не курильщики. И не важно, что поговаривают, будто нет греха в табаке – есть грех в пристрастии к нему, каждый для себя этот вопрос решил сам, с одинаковой пользой здоровью.
Со мной и пономарём всё ясно, но почему не курит наш сегодняшний соратник и гвоздодёр Алексей Павлович? В нашем селе, и вдруг некурящий пенсионер! Семёныч словно угадал мои мысли и полюбопытствовал:
– Палыч, а ты давно не куришь?
– У-у, да почитай со студенчества. Помню, это, в юности отправили нас от железнодорожного техникума за практикой в Казахстан. Практика, конечно, так, название одно красивое. Собирается нас, лоботрясов, бригада в шесть человек, берём с собой кувалды, ломы, вот такенные гаечные ключи и бредём себе по путям от станции до станции. Где костыль подобьём, где стык подтянем. Вот и вся тебе практика. Бывало, ходим целый день. Кругом степь. Днём солнце прямо как сегодня, гляди сваришься. К вечеру – чуть не мороз. Какая-то зараза в степи воет – не то шакал, не то волк. Жутковато. И, главное, километров на пятьдесят вокруг – ни души. Ходили мы по путям уже почитай вторую неделю, когда у нас у всех кончился табачок. Ох, и тяжко стало! Курить охота – жуть. Пока было – не так хотелось. И ни купить, ни стрельнуть негде, всё! Куда ни плюнь – степь да вонючие шпалы. Ну, мы-то молодые, мы покрепче. Терпим, значит, а вот бригадир наш... Он уже и чертополох пробовал заворачивать, и ещё какую-то гадость – всё не то. Весь скрючился, страдает. Идёт, бедный, стонет: «Курить... курить...» Скулит, страдалец, а где взять? Как-то слышим мы, рельсы загудели – вдалеке позади нас поезд. Мы решили привал себе устроить. Сошли с путей, расселись на земле, достали паёк, закусываем. Бригадир тоже уселся, грызёт сухарь, давится. Вдруг как вскочит. Ожил! Ага, скинул с себя сапоги, размотал кумачовые портянки (где и разжился такими, уж не знаю!), примотал их к лому и – наперерез поезду. Машет ломом: «Стой, – орёт, – тормози!» Состав большой, несётся, гудит. Этот знай себе бежит навстречу, флагом своим машет – откуда сила взялась? «Стой» да «стой!» Засвистели тормоза, видать, машинист перепугался. Мало ли что, может, пути разобрали, может, ещё что. Метров триста поезд тормозил, а бригадир наш перед паровозом с ломом всё задом пятился. Наконец поезд встал. Машинист, пожилой, напуганный, спрыгнул, подходит к нашему бригадиру (а тот, может, чуть постарше нас, красивый парень, статный, бреется уже). «Что, – говорит, – стряслось, сынок?» А «сынок» ему: «Извини, отец, закурить нету?» Машинист будто не понял, глазами хлоп, хлоп. А наш ему: «Табачком, говорю, не богаты?»
– Табачком?
– Табачком.
– Значит, табачком! – машинист заскрипел зубами. – Табачком, говоришь... Ах ты сопля! Я тебе щас всыплю «табачком»! Табашник! – паровозный закатал рукава и – на «табашника». Тот – пятиться:
– Ты чего? Чего... это... ты... – пятился, пятился, да как дунет наутёк вдоль поезда. Машинист – за ним... Вот так, хм…
Палыч вдруг загрустил, потёр глаза. Поглядел на остывающее небо, себе под ноги поглядел, вздохнул и продолжил:
– Потом поезд, это, свистнул и пошёл разгоняться. В зарешечённых окнах урки со смеху лопаются. Немного погодя и курильщик наш воротился – морда набекрень... Вот, почитай, с тех пор я и не курю. Надо сказать, доволен. Сам себе хозяин. Вот помню ещё, при Горбачёве, когда с куревом туго было, они – табашники – мать родную на затяжку сменяли бы, предложи. А я вот независимый, как монгол, хожу себе, посвистываю. Да... Это говорят только, что, дескать, бросить трудно, уши горят. Горят, это верно, но бросить, однако, можно. Думаю, если б он тогда мне морду не свернул... гм, то есть бригадиру нашему...
Рассказчик осёкся, смутился. Мы с Семёнычем переглянулись и расхохотались. Долго не могли успокоиться, даже скулы свело. И смущённый Палыч глядел на нас, глядел, да и заулыбался...
Запад розово светится. Над селом тянет лёгким дымком. Ладони с непривычки так и горят от заноз. Хорошо! Только вот комары... Одолели...
Автор: Алексей Лисняк
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.