В контексте этой статьи мне важно обозначить различие между тем, что условно можно назвать этикой с маленькой буквы «э» и этикой с большой буквы «Э». Этика с маленькой — это то, что, составляет основу нашей человечности и пронизывает каждый акт аналитического присутствия. Это способ быть с пациентом: в тонкости интонации, в бережности паузы, в умении выдерживать молчание, не нарушая пространства другого. Когда аналитик не перебивает рассказ пациента даже в моменты неловкости, когда он не навязывает интерпретации, а внимательно слушает то, что рождается в поле — всё это проявления этики с маленькой буквы «э».
Этика с большой буквы «Э» вступает в действие в особые моменты анализа, когда на кону стоит не просто человеческое отношение, а принятие сложных профессиональных решений с высоким внутренним напряжением. Например, когда аналитик оказывается перед выбором: сообщить ли о потенциальной угрозе жизни пациента третьим лицам (как это требует законодательство) — или сохранить конфиденциальность, как того требует аналитический контракт. Или, скажем, когда пациент влюбляется в аналитика, и перед специалистом встаёт задача — не просто «этически выдержать» перенос, но и осознать собственные импульсы, вступающие в резонанс с этой динамикой. Это уже та сфера, где вступает в силу vas bene clausum, идея «хорошо закрытого сосуда» — внутреннего пространства аналитика, способного не действовать, а удерживать, наблюдать, осознавать. Этика с маленькой буквы — это повседневная ткань аналитической практики, её базовая гигиена и чуткость. Этика с большой — это уже вызов, требующий зрелости, постоянной внутренней работы и, зачастую, обращения к супервизии как пространству коллективного этического сознания.
Карл Густав Юнг подчеркивал важность этики как внутреннего компаса, превосходящего внешние моральные предписания. Он отмечал, что попытки навязать моральные заповеди часто оказываются неэффективными, и призывал к отказу от наставлений, начинающихся со слов «нужно» и «должно». От чего на первый план выходит подготовка аналитика. Это не просто обучение, это путь трансформации, сопряжённый с глубоким внутренним исследованием, межличностной ответственностью и постоянной этической рефлексией. В современном российском пространстве эта дорога становится особенно сложной и ценной — из-за отсутствия законодательных рамок, системных профессиональных ориентиров и культурных особенностей восприятия глубинной терапии.
Этика как опора в профессии аналитика
В международной аналитической практике (IAAP, EAP) этика — не просто формальная составляющая профессионального поведения. Это живой, постоянно разворачивающийся диалог, в центре которого — человеческие отношения, границы, трансферентные и контртрансферентные переживания, конфиденциальность, власть и ответственность. Работа аналитика невозможна без способности держать противоречия. Пациент хочет близости, но боится зависимости; нуждается в устойчивом объекте, но испытывает ярость от фрустрации. Аналитик, в свою очередь, тоже вовлечён: мы не стерильны. Внутри нас могут подниматься злость, тревога, обесценивание, идеализация — и всё это требует осознания. Этическая работа — это не раз в год прочитать кодекс, а ежедневное пребывание в зоне ответственности за то, что и как мы делаем.
Профессиональная этика аналитика строится на нескольких ключевых принципах:
- защита достоинства и автономии клиента;
- осознание и управление собственной властью;
- обязательство к регулярной супервизии;
- честность в отношениях с коллегами;
- конфиденциальность, как основа терапевтического пространства.
Этический кодекс, принятый в рамках МААП (International Association for Analytical Psychology), определяет не только поведенческие нормы, но и требует постоянного самоанализа, зрелости и готовности нести последствия своих действий. Эти принципы регламентируют поведение аналитика в ситуациях двойственных отношений, прекращения терапии, супервизии, работы с группами и коллегиальной среды.
Российский контекст: этика без закона?
На сегодняшний день в России нет федерального закона, регулирующего оказание психологических (в том числе аналитических) услуг. Это затяжной кризис, а может и то, что уже переросло в комплекс? Психология не признана как лицензируемая медицинская деятельность, и каждый специалист действует в правовом вакууме, полагаясь на собственную внутреннюю этическую систему, принадлежность к профессиональным ассоциациям или личную ответственность.
Это создает опасности: практика может быть незащищённой ни для клиента, ни для аналитика. Отсутствует механизм регулирования в случаях нарушений — кроме как внутри профессионального сообщества. Поэтому особенно остро стоит вопрос: как работать по этическому кодексу в стране, где нет самого закона?
Видимо сейчас ответ такой — в профессиональной зрелости и опоре на международные стандарты.
Юнгианское сообщество в России (например, ААПР, РОАП, РПО, ЕАР) ориентируется на Этические кодексы IAAP и Европейской ассоциации психотерапии. Именно эти документы становятся ориентиром для поведения, границ и ответственности.
Роль супервизии и тренинга как этической практики
Теперь немного о моей актуальной истории. Я являюсь кандидатом в юнгианские аналитики, обучаюсь в тренинге ААПР с 2021 года. И из этой жизненной точки, сформировалось видение некоторых процессов.
Этическая зрелость аналитика не рождается сразу — она формируется в процессе собственной глубинной терапии, длительного обучения (в международной программе — минимум 5 лет), супервизий и непрерывной работы с теневыми аспектами собственной личности. Стимулирование этической сознательности во время обучения должно прививать ценности, которые в первую очередь предотвратили бы эти нарушения. Этическая сознательность — как компас в дикой местности: сам по себе он бесполезен, если ты не умеешь им пользоваться. Но в момент выбора, в условиях неопределённости, только он укажет верное направление.
В общей массе, говоря об этики, опора происходит на такие труды: К. Г. Юнг "Добро и зло в аналитической психологии"; Э. Нойман "Глубинная психология и новая этика"; К. Пру "О теории этики Юнга"; Б. Забриски "Этика в анализе Юнга", под ред. М. Стайна; Дж. Винер "Конфиденциальность и парадокс: расположение этического пространства"; Х. Соломон "Этические установки в аналитической подготовке и практике". В книге "Аналитическая психология: современные перспективы юнгианского анализа", (Джозеф Кэмбрей и Линда Картер).
Что помогает в формировании этики? Например, регулярная супервизия, пространство для этической рефлексии. Через неё аналитик учится видеть свои слепые зоны, разбираться в сложных трансферентных отношениях, удерживать границы и распознавать свои контрпереносные реакции. В международной практике обязательны не менее 10 часов супервизии в месяц, особенно для кандидатов в аналитики.
Тренинг (включая индивидуальную и групповой аналитику, теоретическую подготовку и супервизии) — это форма этической инициации. Он позволяет сформировать личностную и профессиональную устойчивость в условиях эмоциональной нагрузки, моральной дилеммы и многоуровневой ответственности.
Вызовы российской действительности
На мой субъективный взгляд, в России юнгианский аналитик, аналитический психолог, психоаналитик сталкивается с рядом этических вызовов, которые требуют особой внимательности:
- Отсутствие понятных границ профессии. Психотерапия для многих не отделена от коучинга, эзотерики и парапсихологии. Это ставит клиента в ситуацию неопределённости, а аналитика — в необходимость постоянно разъяснять свою позицию и подход.
Пример: клиент приходит на терапию после консультации у "эзотерического коуча", где ему говорили о "кармических долгах" и "энергетических завязках с родом". Он ожидает схожего подхода. Аналитику приходится мягко, но чётко обозначить границы своей работы, объясняя разницу между аналитической психологией и практиками, не имеющими научной основы. Это требует этической выдержки: не обесценить предыдущий опыт клиента, не присоединиться к магическому мышлению и сохранить ясность профессиональной идентичности.
- Коммерциализация. Давление рынка порождает соблазн нарушить границы (например, заниматься терапией вне рамок подхода, на ходу менять метод, избегать завершения ради оплаты).
Пример: Клиент приходит на терапию после курса у психолога, который представляется одновременно как юнгианский аналитик, когнитивно-поведенческий терапевт, гештальтист, расстановщик по Хеллингеру и практик телесно-ориентированной терапии. Он комбинирует методы "интуитивно", не объясняя, где заканчивается одна парадигма и начинается другая. Во время сессий может интерпретировать образы сновидений, а затем внезапно предлагать "попробовать технику убеждений из КПТ", затем — «расстановку» с воображаемыми фигурами, а в конце — задаёт домашнее задание в духе коучинга. Для клиента это вызывает замешательство: он не понимает, в каком контексте с ним работают, и не чувствует опоры. Он может переживать фрустрацию, тревогу, терять доверие к процессу, но не может чётко сформулировать, что именно происходит "не так". Для самого специалиста это может быть следствием давления рынка: желание «удовлетворить всех» приводит к стихийному смешению подходов, что снижает глубину и целостность терапевтического процесса. Этический риск здесь — размывание границ, манипуляция ожиданиями клиента, подмена долгосрочной работы быстрой "услугой".
Аналитическая этика требует честности в отношении своей теоретической позиции и методологии. Если используются техники других школ, это должно быть сознательно, аргументированно и с ясным объяснением клиенту. Отказ от этого — не просто вопрос вкуса, а вопрос этического выбора: сохранять ли верность методу, глубине и границам, даже если это ограничивает рыночную привлекательность.
- Отсутствие внешнего арбитра. При нарушениях клиент не имеет правового механизма защиты, кроме обращения в профессиональное сообщество — если аналитик к нему принадлежит, т.е. состоит в профессиональном сообществе.
Пример: клиент жалуется на грубое или сексуализированное поведение со стороны предыдущего терапевта, но тот не состоит ни в одной ассоциации, не ведёт документации и работает анонимно. У клиента нет институционального способа защитить себя. Этический вызов для следующего аналитика — не увязнуть в разоблачении коллеги, но и не обесценить боль клиента. Он может помочь клиенту осмыслить опыт, восстановить границы, объяснить, как в профессиональном сообществе должна работать этика, и предложить пути защиты, если они возможны.
- Мифологизация аналитика. В культуре, где фигура терапевта может быть идеализирована, особенно важно осознавать динамику переноса и не использовать её в ущерб клиенту.
Пример: клиент наделяет аналитика "всеведением", верит, что тот "лучше знает", как ему жить, просит советов или одобрения своих решений. Особенно часто это проявляется в ситуации регресса или идеализации фигуры "мудрого отца/матери". Этический вызов — не использовать этот перенос для укрепления собственного Эго, и на потеху собстенного нарциссизма, не позволять зависимой динамике закрепиться. Аналитик должен деликатно возвращать ответственность клиенту, не разрушая доверия, но поддерживая процесс индивидуации.
- Политический и социокультурный контекст. Этика — не вне политического поля. Аналитик сталкивается с вопросами внутренней свободы, ответственности за слово, действий в кризисные периоды — и это тоже требует этической осмысленности.
Пример: клиент приносит в терапию страх, вызванный текущей политической ситуацией — мобилизацией, эмиграцией. Он спрашивает: "А вы сами не боитесь?", "А вы поддерживаете это?" Аналитик оказывается на пересечении личной позиции, гражданской ответственности и этики аналитического сеттинга. Молчание может быть воспринято как согласие, откровенность — как агитация. Этический выбор здесь тонкий: важно не уклониться от контакта, но и не подменить терапию личной исповедью аналитика. Это требует зрелого самоосознавания и опоры на внутренние ценности.
Этический кодекс в действии
В этическом кодексе выше по ссылке, описаны базовые принципы поведения аналитика, они охватывают:
- обязательство к конфиденциальности;
- необходимость супервизии;
- этику завершения терапии;
- уважение к границам и автономии клиента;
- коллегиальную этику и уважение к сообществу.
В российской реальности важно дополнительно прописывать и обсуждать границы ответственности в контракте: кто несёт ответственность за здоровье, что делать при обострении, где заканчиваются полномочия аналитика. Эти моменты не регулируются законом, а потому должны быть обозначены максимально чётко и открыто в аналитической терапии.
Метaфора Юнга о vas bene clausum — хорошо закупоренном сосуде — одна из тех алхимических образов, которые он использует как предупреждение: «эквивалент магического круга защищающего то, что внутри, от внешнего вмешательства, смешивания или утечки». Этот круг, как писал Юнг ранее, формирует temenos — сакральное пространство, охраняющее центр личности. Сегодня мы можем называть это аналитической рамкой или контейнером — местом, в котором может зарождаться и развиваться что-то подлинно важное: отношения между аналитиком и пациентом. Эта рамка гибка — она способна расширяться, сужаться, становиться более или менее проницаемой в зависимости от этапа анализа — без разрушительных последствий для работы. Однако всё меняется, когда аналитик оказывается под давлением — например, ощущает внешнее или внутреннее требование нарушить конфиденциальность, прекрасно понимая, что это может разрушить доверие и целостность аналитического пространства.
Это приводит нас к самому сердцу вопроса: что происходит с аналитиком в те моменты, когда контрпереносная тревога заставляет его задуматься о разглашении чего-либо, что возникло в анализе? Такие ситуации, хотя и редки, требуют особого рода внутренней работы: создания этического пространства, в котором аналитик может остановиться, распознать свою реакцию, осознать её природу. Мы имеем дело не с рутиной, а с пограничным переживанием, в которое вовлечены архетипические, глубинные процессы. Они могут буквально захватывать, создавая напряжение между противоположностями внутри психики.
Юнг предупреждал: «наибольшая опасность подчинения архетипическому влиянию возникает тогда, когда образы архетипов не осознаются». В такие моменты становится ясно, что стандартные этические кодексы — как бы они ни были хорошо составлены — оказываются недостаточными. Они не охватывают всего напряжения, которое развертывается внутри аналитика, когда он стоит перед вопросами вроде:
- Могу ли я упомянуть в своей работе один из аспектов анализа конкретного пациента? Как он к этому отнесется?
- Пациент дезориентирован или уходит в аффект. Стоит ли обсуждать это с коллегой? Посоветовать обратиться к психиатру?
- Пациентка с анорексией продолжает терять вес. Пора ли инициировать госпитализацию?
- Пациент фантазирует о насилии. Где граница между словом и действием? Что делать, если я боюсь?
- Коллега тяжело болен и, возможно, не осознает, как болезнь влияет на его аналитическую способность. Имею ли я право поднять этот вопрос перед профессиональным сообществом?
Эти ситуации трудно переносимы. Мы можем захотеть спрятаться за привычные роли, защититься от внутреннего конфликта, от тревожного осознания того, что ответы не даны заранее. В этих переходных состояниях стираются границы между внутренним и внешним, между реальным и воображаемым, между фантазией и действием. Наши привычные убеждения, формирующие рабочую рамку, могут внезапно перестать нас поддерживать. Иногда мы просто поддаемся инерции и не делаем ничего. Иногда действуем слишком резко. Лучшее, что мы можем сделать — поговорить с коллегой, чтобы позволить встретиться внутренним противоположностям.
В эти моменты мы больше, чем просто аналитики. Мы — люди, граждане, члены профессионального сообщества. Это реальное пересечение морали и этики, внешнего кодекса и внутреннего этического чувства. Именно здесь возникает необходимость в третьем пространстве — этическом поле, где возможны смысл, выдерживание конфликта и рождение нового понимания (Гордон; Огден).
Этическое пространство возможно тогда, когда создается промежуточная область опыта. Только здесь становится возможным вторичное мышление, в котором внутреннее и внешнее можно различать, не разрушая их связи. Бриттон называл эту перспективу треугольным психическим пространством — точкой, из которой можно одновременно удерживать в поле зрения и себя, и другого, и идею.
Я нахожу это очень близким своему пониманию этического пространства. Это не просто логика или мораль. Это способность вынести внутренний конфликт, не делегируя его готовому алгоритму, а позволив этическому мышлению обрести форму.
Невилл Симингтон писал, что именно этические решения формируют состояние нашей психической жизни. В любом процессе анализа присутствуют как этические, так и неэтичные силы. И когда «антианалитические» импульсы поднимаются на поверхность — страх, давление, усталость — мы склонны искать укрытие за внешними предписаниями. Но важно не потерять контакт с собственным этическим чувством — с той частью нас, которая способна удерживать напряжение, не спеша «действовать».
Сговор с инертностью, с автоматическим действием — самый лёгкий путь. Но именно конфиденциальность — как понятие и как переживание — ставит нас перед выбором: как выдержать этическое напряжение и не предать ни пациента, ни себя? Мы вновь и вновь ищем ту третью позицию, в которой возможно размышление, а не реакция. Где убеждения перестают быть догмой и становятся точкой опоры для нового смысла.
В отсутствие внешнего регулирования именно этика становится основой профессии. Её принципы — это не запреты, а ориентация в сложных, подчас неочевидных ситуациях, где в центре — живой человек, его душа, его страдание и его надежда. В мире, где границы профессии размыты, где власть может быть незаметно использована, а тень легко входит в отношения, именно этика — тот внутренний компас, который позволяет не сбиться с пути. И этот путь, как и сам аналитик, формируется в глубине — через честность, осознанность и готовность быть в процессе всю жизнь.
Думаю о символике обсуждаемой темы, я бы хотела рассмотреть этику через образ пера. Этика — как перо: легкое, почти невесомое, но улавливающее малейшее движение воздуха. В египетской традиции именно перо богини Маат служит мерилом достоинства души: если сердце тяжелее пера — путь закрыт. Иными словами, этика не судит, но взвешивает: насколько наши поступки соразмерны духу, а не просто форме. Перо — след птицы. Оно напоминает о полёте, которого мы не видим, но чувствуем: в сомнении, в интуиции, в мгновении внутреннего выбора. Этика не оставляет следов на земле — она принадлежит воздуху, небу, вдохновению. .
Птица — носитель этого полёта. Она соединяет небо и землю, живёт между мирами. С древнейших времён птица была образом души, вестником божественного, существом, что видит с высоты. В «Упанишадах» говорится о двух птицах, сидящих на одном дереве: одна ест плоды, вторая только смотрит. Первая — это Дживатма, душа, живущая в мире; вторая — Атма, чистое сознание. Этика — это способность видеть из этой высшей перспективы, быть в мире, не теряя связи с тем, что выше. Полёт птицы — метафора внутреннего акта различения. Это не просто уход от земли, но и возвращение. В алхимии птица, устремляющаяся вверх, символизирует очищение; та, что падает вниз — осаждение. Истинная этика объединяет эти движения: возносит дух, чтобы затем воплотить прозрение в действии.
Этика — это не мораль, не норма, не система запретов. Это душа, способная взлететь, чтобы увидеть целое, и вернуться, чтобы жить с этим знанием. Это птица, чьё перо остаётся нам в напоминание: ты тоже способен различать, если будешь достаточно чуток, чтобы заметить, и достаточно честен, чтобы выбрать.
