– Сироткин! Ты дома? — окликнул Дрягин художника, переступив порог сумрачной прихожей, и тут же споткнулся о пакет с пустыми бутылками. – Чёрт! Опять запил?!
Бутылки с тревожным звоном покатились в разные стороны. У Дрягина мелькнула мысль собрать посуду, но плюнув и поправив усы, он сердито вошёл в комнату. Как и предполагалось, известный художник Сироткин лежал пьяный на диванчике, бледный и измождённый. Он поднял на гостя мутный взгляд и громко причмокнул онемелым ртом.
– Нет, вы полюбуйтесь! – возмутился Дрягин. – У него завтра выставка, а он с утра уже пьяный! Петя, ты обалдел?
Тут Сироткин приподнялся и, проявив необыкновенную прыть, будто предчувствуя сопротивление, резким движением схватил бутылку водки с журнального столика, налил рюмку и немедля выпил. Дрягин, который было бросился отбирать спиртное, на полпути понял, что опоздал, и только с досадой махнул рукой.
– Эх, ты! – сказал он, качая головой. – Я два месяца выбивал тебе выставку в центральной галерее, а ты? Меня не жалеешь, хоть бы зрителей пожалел. Ведь завтра тебе меж ними ходить и улыбаться!
Сироткин нахохлился, взял со столика сигареты и закурил.
– Я написал новую картину, – закашлявшись, сообщил он.
– Поздравляю, – безразлично пожав плечами, ответил Дрягин.
– Я хочу, чтобы она завтра же была выставлена!
– Нет, это невозможно. Всё согласовано…
– Или картина завтра будет в галерее, или на выставке я устрою страшный скандал, – мрачно предупредил Сироткин.
– Хорошо. Покажи. Что ты там намалевал? – недоверчиво попросил Дрягин, садясь в кресло.
Сироткин встал и шатающейся походкой вышел в соседнюю комнату, откуда, едва справляясь, вернулся с огромным полотном, которое с грохотом бухнул перед агентом.
– Вот! Смотри!
Дрягин бросил взгляд на картину и тут же, прикрыв глаза рукой, стыдливо отвернулся.
– Нет, это не годится! Она испортит всю экспозицию.
– Мне всё равно! – упрямился художник. – Или она будет в галерее, или скандал!
– Послушай, старина, – поднявшись и приобнимая художника за плечи, ласково заговорил Дрягин, – сейчас не время всё менять. Давай оставим как есть, а в следующий раз…
– Ты что, дурак, не видишь, что у меня творческий кризис? – вырвался из объятий Сироткин.
– О чём ты говоришь, Петь? – снисходительно усмехнулся Дрягин. – Какой кризис? Ты знаменитый художник, твои полотна стоят миллионы, завтра – триумф! Поэтому я категорически против новых переосмыслений, тем более подобного формата, – он презрительно покосился на полотно и шепнул: – Публика не поймёт...
– Публика?! – всплеснул руками Сироткин и сел на диванчик. – Алик, когда я впервые взял в руку кисть, я хотел знакомить людей с прекрасным. Я любил человека, желая подарить ему глубину мира, светлые чувства, а чем я сейчас занимаюсь?
– Чем?
– Поддался моде, подрисовываю усики, бородки и рожки шедеврам мировой живописи, – фыркнул Сироткин, повалясь на диван и обиженно отвернувшись к стене.
– И продолжай, пожалуйста, в том же духе! – Дрягин подсел к художнику и доверительно похлопал того по ноге. – Вон, Семёнов, тот вообще ничего не пишет. Наберёт в нос краски и чихает на холст. А между тем уже мировая знаменитость. Начихал сотни картин. И твоя публика привыкла, не подведи!
– Вот где тоталитаризм, вот где консервация! – застонал Сироткин. – Стоит художнику сделать шаг вперёд – публика откажется! А остановится он в развитии, так ведь все плесенью зарастут, гнить заживо будут. Нет!
Сироткин вскочил.
– Художнику положено быть хоть на шаг впереди зрителя! Или картина будет выставлена, или грандиозный скандал!
– Хорошо, – вздохнув, сдался агент. – Посмотрю, что можно сделать.
Придя домой, Дрягин развернул полотно и долго смотрел на него. Это был потрет женщины поистине высокой работы, способный встать в один ряд с картинами великих Рафаэля и Леонардо – тонкие линии, игра света и тени, музыкальная гармония форм. Дрягин признал, что перед ним шедевр.
– Сироткин прав, – пробормотал он. – Гниение... Но это гниение пахнет деньгами.
И, взяв фломастер, Дрягин подрисовал женщине усики, бородку и рожки. Картина была встречена публикой с оглушительным успехом.