Если Достоевский так хорошо понимал человеческую природу, был ли он счастлив?
Федор Михайлович Достоевский обладал почти сверхъестественной способностью препарировать человеческую психику. Его персонажи — Раскольников, Ставрогин, Мышкин, братья Карамазовы — стали архетипами, которые мы узнаём в себе и окружающих до сих пор. Но парадоксально: то, что делало его литературным гением, одновременно становилось источником личных страданий.
Чтобы написать хороший роман, нужно перейти через сто жизненных канав и овладеть сотней характеров. Достоевский пошел дальше — он не просто "овладевал" характерами, он проживал их, впуская в себя чужую боль и отчаяние.
Современная нейронаука открыла феномен "зеркальных нейронов" — клеток мозга, активирующихся как при выполнении действия, так и при наблюдении за тем, как это действие выполняет другой. У людей с повышенной эмпатией, к которым, безусловно, относился Достоевский, эта система работает с избыточной интенсивностью.
Представьте Достоевского, который не просто придумывает Раскольникова с топором или терзания Ивана Карамазова, но нейрофизиологически переживает эти состояния! Психологически это равносильно тому, чтобы частично становиться убийцей или атеистом-философом, балансирующим на грани безумия.
Мало кто знает, что в процессе работы над «Бесами» Достоевский испытывал такие приступы мрачного настроения, что его жена Анна Григорьевна серьезно опасалась за его рассудок. "Он словно заразился от своих персонажей", — писала она в дневнике.
Личная жизнь Достоевского напоминала американские горки экзистенциального ужаса. Смертный приговор и последующая каторга, игровая зависимость, разрушившая его финансовое положение, эпилепсия с припадками, во время которых он, по его словам, "соприкасался с высшим бытием".
Эти припадки — отдельная и загадочная глава. Неврологи сегодня называют это "экстатической аурой" — состоянием, когда непосредственно перед приступом пациент испытывает блаженство и ощущение единения с космосом. Достоевский описывал мгновение перед припадком как момент, когда "я готов отдать всю жизнь за него, потому что оно стоит всей жизни".
Получается странный парадокс, величайшие моменты счастья писатель испытывал как предвестники неврологического страдания. Это как если бы вы могли прикоснуться к божественному, но только ценой последующих мучений.
Скорее всего, глубокие мыслители часто балансируют между двумя состояниями: "потоком" (состоянием полного погружения в деятельность, приносящим счастье) и "рефлексией" (аналитическим осмыслением жизни, нередко вызывающим тревогу).
Достоевский, похоже, жил преимущественно во втором состоянии. Его письма близким полны тревог, сомнений, финансовых проблем. "Я в такой тоске, что не знаю, что делать", — типичная фраза из его корреспонденции.
Однако было бы упрощением сказать, что он просто не был счастлив. Скорее, его счастье имело иное измерение — не гедонистическое удовольствие, а эвдемоническое благополучие, связанное с осознанием смысла своей жизни и работы.
Когда я перечитываю финал "Братьев Карамазовых" — речь Алеши у камня, его разговор с мальчиками — я вижу в этом луч надежды самого автора. Как если бы, заглянув в самые темные уголки человеческой души, Достоевский все же нашел там искру божественного света.
Я часто думаю, если бы Достоевский жил сегодня, прописали бы ему антидепрессанты? И что бы мы потеряли, если бы его гениальное безумие было "нормализовано" современной психиатрией?
Возможно, его жизнь напоминает нам о важной истине - глубокое понимание не гарантирует простого счастья, но может привести к чему-то более значительному — к смыслу.
Я встречаю немало людей, которые, подобно Достоевскому, обладают даром глубоко понимать других, но страдают от избытка этого понимания. Им я обычно говорю: "Ваша чувствительность — не болезнь, а особый инструмент. Научитесь управлять им, не позволяйте ему управлять вами".
Понимание человеческой природы похоже на владение острым скальпелем — это может сделать вас великим хирургом или привести к самоповреждению.
Все зависит от того, как вы используете этот инструмент.