Текст написан в рамках проекта «Архивы памяти 1941–1945»
Продолжаю публикацию воспоминаний моей мамы о войне. Начало тут:
Рядом был аэродром, а там у тёти Муры были знакомые лётчики. Однажды ночью самолёт летит и взрыв. Мама схватила меня и кинулась в огород, и мы лежали в бороздах между грядками картофеля. Потом появился какой-то солдат и спрятал нас в воронку от взрыва (мол два раза в одну воронку снаряд не попадает), и мы там просидели всю ночь. На другой день решили, что надо ехать дальше на восток, так как началась паника. А лётчики предлагали подождать пару дней, так как у них планировались полёты на восток. Но мама решила срочно ехать в Чкалов (Оренбург), потому что там жила Морозова. Ехали долго по степи на разных поездах. То в теплушках каких-то. То в каком-то поезде, то наш вагон отцепили, и он стоял долго посреди степи. В степи были бахчевые поля. Тоже поезд долго стоял и все побежали в поле, какие-то дыни собирать. И мы чуть не отстали от поезда, он внезапно потихоньку поехал, все побежали, и какой-то мужчина нас чуть ли не забросил в вагон.
Наконец приехали в Чкалов. А Морозовой уже не было в живых, а дети их были в детдоме. Это был сентябрь 1942 года. Тётя Мура осталась в городе, а нас в городе оставить не смогли. Военкомат отправил нас в посёлок Ак-булак, почти на границе с Казахстаном. Первые две ночи мы ночевали где-то, непонятно где, у меня началась малярия, меня всё время трясло. Первая хозяйка, к которой нас поселили была очень бедная, она даже не могла найти на чём нам постелить спать. А у меня лихорадка, на меня всё навалили, и мама всю ночь меня держала.
И потом мама бегала в военкомат, чтобы нам найти другое место. И добилась, что нас перевели в другую хату, зажиточную. Хозяйка Сидоровна с внуком 6 лет. Седая суровая женщина. Добротный такой дом у них был и закуток там был. А приехали ночью и на полу тоже нам постелили. А я видимо уже в полуобморочном состоянии была. Я только помню утро, светло, я открываю глаза, я лежу на полу, а мама то ли сидит, то ли стоит, и вот эта старуха… но она видно была не старая, а просто седая женщина…, и она так стоит в ногах и говорит про меня: «Померла что ль?». Мама её успокоила. После этого нас поселили за печкой, где была узкая кровать и узкий проход. Родители мальчика никогда не упоминались. Топили по очереди – месяц Сидоровна, месяц мама, а потом носили ботву от картошки или кукурузы. Топливо это было тяжёлое, а горело плохо. Сидоровна давала каждый день стакан молока, у неё была корова. В школу в результате я пошла только со второй четверти, первую мою учительницу звали Марья Васильевна, мы даже потом какое-то время с ней переписывались. Были письма от папы.
Он оказывается прибыл в Сталинград в конце сентября, когда мы были на другой стороне Волги. Папа был очень расстроен, что ему ничего не сообщили, хотя связь была. Я долго восстанавливалась после малярии, поэтому не помню толком ни нового года, ни учебного. Однажды ночью вдруг мама меня будит: «Проснись!» В это время голос Левитана из радиоприёмника говорит, что Паулюс сдался. Это было 2 февраля 1943 года. Через некоторое время вышел полуторачасовой фильм о Сталинграде, который мы смотрели несколько раз и всё искали на экране папу. Весной переселили нас в более удобный дом на краю посёлка, к тёте Муре. Это был длинный глинобитный дом под плоской крышей. В таких домах казахи жили. Немного поодаль стоял такой же, в котором как раз жила казахская семья, не очень хорошо к нам относившаяся. Дочке не разрешали играть с нами. Это была окраина, дальше степь. Рядом стоял дом обычный. В нём жила семья офицера, военного врача, который был на фронте, мать и дочь. Они тоже были эвакуированные. У них ещё была собака. С нами в доме жили ещё две солдатки – тётя Мура с Норой и ещё тётя Оля с сыном. Все дети были примерно одного возраста. Однажды нас спасли две собаки. Одна из большого дома, а вторая из флигеля. Проснулись мы ночью от стрельбы. Стрелял приехавший сын хозяев, его разбудили собаки, он выбежал и увидел двух человек около флигеля. Бандиты хотели проникнуть во флигель. Одна из пуль разбила у нас стекло, все были напуганы. Бандитов прогнали, но собаку из большого дома потом кто-то убил.
Мама с весны 43-го года работала в военной части овощеводом. Там было большое хозяйство. Она выращивала капусту. Ей дали взвод солдат какой-то, все казахи, и она над ними бригадир. И вот она каждое утро уходила и вечером поздно возвращалась. Я до мая ходила в школу, а летом была целыми днями одна. Мне достали талоны на обед. Кормили не плохо, но не каждый день. В столовой талоны собирали официанты, а потом разносили еду. Однажды у меня взяли талон, а ничего мне не принесли, ни первого, ни второго. Рядом сидели взрослые люди, и никто не заступился. А был пшённый суп, он мне казался таким вкусным. Я ушла и по дороге даже заплакала. Но маме ничего не сказала, только сказала, что больше туда обедать не пойду. Мама пыталась узнать, что произошло, но не стала настаивать. Потом, уже после возвращения на Донбасс, я попросила её сварить этот суп. И он оказался абсолютно пустой. И мама тогда сказала: «Доченька, это же ты была голодная тогда».
Осенью у мамы получился такой урожай, что её хотели отправить в Москву на ВДНХ. Но она не могла поехать, потому что меня никак не оставить. Тогда её наградили. Дали два отреза хромовой кожи на сапоги, два куска ткани на юбки тёмного цвета и отрез на пальто, потрясающий драп цвета молочного кофе. Юбки сшили и сапоги сшили. Но сапоги были прям тютелька в тютельку. Ещё маме за работу дали капусты, много (вилки были очень большие). Мама и тётя Мура насолили капусты две или три бочки (чтобы хватило до следующего урожая). А у тёти Муры не было аттестата, и она еле выживала. И когда в марте 44-го года мы уже собирались уезжать, то обнаружилось, что бочки пусты. Тётя Мура всю зиму потихоньку носила капусту на базар и выменивала.
В начале марта мама добилась разрешения, чтобы нам уехать. Перед отъездом маме удалось где-то достать немного мяса, чтобы сделать котлеты в дорогу. Когда она их жарила, то собака, которая никогда не воровала еду, потихонечку стащила часть сырых котлет. Это было прямо горе. Собаку даже наказали. Но потом пожалели и простили, потому что она спасла нас от бандитов.
Собрали вещи. У мамы связанные между собой чемодан и мешок, она их несла через плечо. У меня тоже через плечо тот самый чемоданчик от патефона и плетёная корзинка с двумя ручками. Чемоданчик за спиной, а корзинка спереди. Всё было неимоверно тяжёлое, мне ведь было всего 9 лет. Ехали на запад очень долго, так как поезд на всех станциях задерживался, пропуская военные составы. Тогда впервые мы увидели «Катюши». В общей сложности ехали две недели. С одной пересадкой доехали до Краматорска. В Краматорске надо было сесть на рабочий поезд до Святогорска. Но когда мы приехали в Краматорск на товарную станцию, нам сказали, что поезд не останавливается на пассажирской станции и высадили нас. Пешком шли несколько км по грязи вдоль путей до вокзала. Мама шла впереди меня, протаптывала колею. Мне было очень тяжело, а ещё эти хромовые сапоги, которые мне были впритык, давили, и в них было холодно, ещё лежал мокрый снег, а они тонкие, на дворе ведь был март. Это было, пожалуй, самое драматическое испытание, так как нам пришлось с грузом идти по этому мокрому снегу в промокших сапогах. Я уже хотела пожаловаться, и тут увидела, что мама идёт и тихонько плачет, так чтобы я не видела. Это был второй раз за всю войну, когда я видела маму плачущей. И я тогда про себя подумала: «Она так тихо плачет, хочет, чтобы я не слышала». Потом, уже будучи взрослой и вспоминая этот момент, я думала, сколько же она за это время пережила, вытаскивая нас из всяких ситуаций, и тогда таща на себе этот тяжеленный груз… вернуться в совершенно разрушенный Донбасс… Дошли до вокзала. Раннее было утро. Мы зашли в вокзал, потому что замёрзли, ноги были мокрые. И вот эта картина, я её никогда не забуду. Полусвет, полумрак такой. Грязный пол, вот это всё с улицы жижа эта. И весь пол занят людьми. Они сидят, лежат, ждут поездов. Душно. Грязно… И запах… Мы там долго не смогли пробыть. Мы куда-то вышли. Мама меня оставила, а сама пошла узнавать про поезд. И вот в тот же день на рабочем поезде приехали на станцию Святогорская, это посёлок Банное, там, где мы жили до войны, перед тем, как переехать к отцу на границу. И вот мы вышли из поезда, встали и ничего не можем понять. Станцию не узнали. Потому что это была старинная кирпичная постройка здания станции, ещё дореволюционная. А вокруг лес сосновый. А тут мы вышли, а вокруг пустота, пни (немцы всё вырубили), здание разрушено, камни вокруг валяются, остатки постройки и даже мне показалось, что запах гари в воздухе. И никого народу. И мама говорит: «Мы наверное не туда приехали…» А я ей сказала: «Да нет, мы на той станции вылезли». Еле-еле нашли живого человека для информации. Нам надо было добраться до Новосёловки, это несколько километров от Святогорска. Там жиля тётя Миля, мамина сестра. Ближе к вечеру смогли устроиться в грузовую машину к рабочим, которые ехали с ночной смены. Эта машина довезла нас до Новосёловки. Нам по-видимому помогли дойти, потому что дом тёти Мили был на горе. И когда мы вошли в дом я с восторгом произнесла: «Ой, тут кровать настоящая!»
В конце лета мама поехала в Банное в школу, где её горячо встретили, дали ей комнату в хорошем домике с двумя кроватями. Мама работала в школе, даже какое-то время завучем, а я ходила в эту школу.
9 мая 1945 года ранним утром мы были ещё дома. Вдруг услышали выстрелы со стороны воинской части, которая была рядом в лесу. И первая мысль у меня, что неужели это снова война? Но вроде всё стихло, и я убежала в школу. Не помню, были в результате у нас уроки, или нет, может один или два. Потом объявили, что Победа. Все вышли на улицу, и многие родители к школе прибежали. И была у нас девочка одна, она была старше всех, потому что была в оккупации и не училась. Она у нас всегда выступала. И тут её тоже сразу вывели и дали ей читать официальный поздравительный текст от партии и правительства, который уже всем разослали. И это была не просто радость, это было настоящее торжество!!!
А потом начался спонтанный концерт самодеятельности. И начали танцевать. А танцевали украинские танцы, и гопак надо было тоже станцевать. А мальчики все не хотели, а может не умел никто. А я очень любила танцевать. И я сказала, что я буду гопак танцевать. Но как же, я же в платье? Тогда какого-то мальчика попросили отдать мне штаны, и я плясала гопак.
Спасибо за внимание к этой истории