Елена не особо любила ездить к свекрови. Не потому что та была плохая — просто у неё с юности была какая-то неприязнь к дачам, огородам, копанию в земле. Когда другие девочки плели венки и с удовольствием собирали ягоды с бабушками, Лена отсиживалась в тени, читала книги или просто наблюдала. Грязные ногти, мозоли от тяпки, запах перегноя — всё это вызывало у неё внутренний протест. Поэтому каждую поездку к свекрови она воспринимала как маленький подвиг.
В этот раз она всё же решила поехать. Весна, свекровь звонила с утра и жаловалась: мол, рассада подросла, а пересадить некому, спина болит. Муж, как обычно, был занят на работе, и Лена, подавив раздражение, сказала: «Хорошо, поеду». Села в электричку с рассадой в руках — подоконник весь был заставлен этими зелёными ростками. Сидела молча, глядя в окно, мысленно считая, сколько часов ей предстоит провести на огороде и что, скорее всего, свекровь опять будет недовольна, как она копает.
И тут — разговор. Старушки в платках, с вязаными сумками, переговаривались между собой. Сперва про соседей, потом про болезни, пенсии, и вдруг тема сменилась — заговорили о наследстве. О том, как одна из них переписала квартиру на младшего сына, потому что он якобы заботливее. А потом, как узнала, что у того уже в планах продать жильё и уехать. Другая говорила, что специально не оформляет ничего, чтоб дети хоть немного дорожили ею живой, а не как имуществом.
Елена слушала, будто очнулась. Слова били куда-то глубже, чем она ожидала. Она вдруг увидела свою свекровь другой. Стареющей женщиной, одинокой в своём доме, копающей землю не ради урожая, а чтобы заполнить одиночество. У неё ведь никого, кроме сына, и Ленки, не было. А Лена, с её вечным раздражением, казалась себе вдруг мелочной.
Стыдно стало. Горько. Ведь свекровь никогда не обидела её. Не лезла в семью, не командовала. Просто жила в своём домике, звонила по праздникам, просила иногда помощи. А она, Лена, всегда воспринимала это как обузу. Ей вдруг вспомнился один момент — как свекровь принесла для внука вязаный плед, а Лена, насмешливо: «Да у нас таких сто». А у той в глазах была боль. И всё.
Электричка стукала по рельсам, мимо проносились зелёные поля и редкие домики. Елена держала в руках ящик с рассадой и вдруг прижала его к груди, как будто это была не зелень, а что-то живое и хрупкое. В этот момент она решила: приедет — обнимет свекровь. Сама предложит вскопать грядки, спросит про здоровье. Сядет с ней вечером на скамейке, как та всегда хотела. Послушает её истории, даже если они повторяются.
Это ведь не свекровь — это Мать. Просто другая. Одинокая. С надеждой. И такой же болью. И если не она — то кто?
Электричка замедлилась. Вскоре будет её станция. Елена глубоко вдохнула, взглянула в окно. Там, на платформе, стояла свекровь. В пальто. С платком. И глазами, в которых отражалась та же растерянность, что недавно Лена слышала в голосах старушек.
И Лена пошла к ней. Не как невестка — а как дочь. Потому что, может быть, это последний шанс что-то сделать по-настоящему правильно.
Свекровь встретила Лену на перроне с привычной сдержанностью. Не кинулась обнимать, не засыпала вопросами. Просто взяла из рук ящик с рассадой и тихо сказала:
— Молодец, что приехала. А то я уж думала, придётся самой возиться.
Лена хотела ответить колко, как раньше бывало. Но не смогла. Молча шла рядом по тропинке к домику. Пахло землёй, берёзовыми почками, свежим воздухом и... детством. Где-то внутри что-то начало переворачиваться.
Домик был скромный. Облупленная краска, скрипучая калитка, старый вишнёвый сад. Свекровь разулась у порога, прошла на кухню, включила чайник. Лена сидела за столом, смотрела, как та хлопочет — медленно, с осторожностью, как старые люди, у которых каждое движение даётся усилием.
— Ты... прости, — неожиданно сказала Лена. — За то, что я такая была раньше.
Свекровь удивлённо обернулась.
— С чего это вдруг?
— Просто... в электричке ехала. Старушек наслушалась. Про наследства, про то, как дети забывают своих родителей. И вдруг подумала, что я ведь тоже такая.
Свекровь ничего не сказала. Только села рядом. Руки её дрожали. Лена впервые заметила, какие они стали костлявые, с пигментными пятнами, как у бабушки в детстве.
— Я ведь и не ждала тебя, Лен. Думаю, занята ты, да и не любишь ты сюда. А потом поймала себя на том, что скучаю. Не по рассаде — по тебе. Знаешь, как обидно, когда люди живые, а общаются как чужие?
У Лены защемило в горле.
— Не чужие мы. Прости, что я этого не понимала.
Они долго сидели на кухне. Говорили, молчали, вспоминали. Лена узнала, что у свекрови когда-то была сестра, погибшая рано. Что муж её — отец Ленина мужа — умер от инфаркта на пороге бани, и она сама тащила его до дивана. Что каждый год весной, пересаживая рассаду, она мысленно с ним разговаривает.
А потом вышли во двор. Солнце клонилось к закату. Тени длинные, воздух тёплый, мягкий. Свекровь копалась в земле, Лена рядом. Впервые — с желанием, а не из долга.
— Завещание я давно составила, — вдруг сказала свекровь. — Всё сыну. Дом, участок. Только одна просьба там есть — чтобы ты сюда приезжала. Не для огорода. А просто. Поболтать.
Лена не выдержала. Слёзы сами потекли по щекам. Свекровь растерялась, хотела обнять, но Лена прижалась первой.
— Я приеду. Обещаю. И не потому, что в завещании. А потому, что ты мне стала родной.
Той ночью Лена осталась ночевать в маленькой комнатке с цветастыми занавесками. Свекровь постелила ей, как ребёнку, достала одеяло с розами, наложила в чашку вишнёвого варенья.
— Сладкого поешь, лучше спится, — сказала она, и Лена, смеясь сквозь слёзы, послушалась.
А утром, когда солнце светило в окно, Лена проснулась от запаха свежих пирожков. И на секунду ей показалось, что она не взрослая женщина, а маленькая девочка, которую любят — просто так, без условий.
...Лена сидела за столом и ела горячий пирожок с капустой. Вокруг было просто — вытертая скатерть, кружка с трещинкой, маленькое радио, бормочущее новости. А внутри — было светло.
Иногда, чтобы стать ближе, не нужно больших слов. Достаточно одного дня. Одного разговора. И того самого пирожка, который пахнет детством и прощением.
Лена улыбнулась. Впервые — по-настоящему.
И свекровь, наливая чай, тихо сказала:
— Хорошо, что ты приехала, дочка.