Мария сидела на полу посреди кухни, в старых джинсах, измазанных в побелке, и смотрела на дырку в потолке, из которой накануне вечером свалился гвоздодёр. Гвоздодёр, между прочим, не её. Алексей притащил. А теперь, видите ли, уехал «по делам». Уже третий день по делам. Куда — не объяснил. Зато свекровь его, Елена Александровна, вчера звонила. Пять раз. Она, в отличие от сына, была предельно конкретна:
— Ну как там поживаете в нашем новом домике, Маруся? Освоились? — голос у неё был как марципан: сладкий, липкий и приторный.
Мария промолчала. И повесила трубку.
Нашем доме. Наглость, конечно, не профессия, но некоторые умудряются строить на ней карьеру. В случае с Еленой Александровной — жизненный успех. Дама вышла из старой закалки: всё — ради сына, даже если для этого придётся кого-нибудь морально закопать.
Дом достался Марии от родной тёти по материнской линии. Двухэтажный, с верандой, чердаком, кособоким садом и прудом, в котором, если верить соседке Нине Васильевне, кто-то утопил соседского гуся в 1994-м. Чисто для профилактики.
Мария знала: дом — это ответственность. Это не квартира, где, если сломался кран, ты просто звонишь «дядечке». Здесь сломался кран — ты зовёшь мужа. Муж брезгливо смотрит на кран, как будто тот плюнул ему в душу, и предлагает «вызвать кого-нибудь».
Мария не хотела никакого «кого-нибудь». Она хотела, чтобы они с Алексеем этот дом сделали своим. Вместе. Вдвоём. Ну или втроём, если считать их пса Сеньку, который всё чаще устраивался спать у входной двери — как будто предчувствовал бурю.
— Ну, ты же сама хотела в дом, Маша. Я бы и в квартире нормально жил, — сказал как-то Алексей, ворочая в руках банку с краской.
— Ты бы и в подвале жил, если бы там был интернет и доставка пиццы, — отрезала она, утирая лоб.
Они всё ещё были женаты. По документам. Но что-то в их отношениях начинало сбоить, как старый водонагреватель, который то включался, то начинал плеваться кипятком. А с приездом Елены Александровны, стало совсем весело.
Она появилась в воскресенье, как положено — в белой блузке, с фикусом подмышкой и видом человека, которому весь мир должен. Фикус был, конечно, для интерьера. А вот блузка — для демонстрации того, что «я ещё вполне, ничего себе».
— Ну надо же, как просторно, — заметила она, заходя на веранду, — не то что в нашей тесной квартире. Сынок, а ты помнишь, как мы с тобой в хрущёбе жили? Шесть человек и один холодильник. А тут!
— Да, мам, помню, — Алексей глянул на жену, но сразу отвёл глаза. — Проходи, давай. Там Мария…
— А, да, Маруся! — воскликнула свекровь и бросилась обнимать Марию так, будто той только что спасли жизнь. — Ты как тут одна? А Лёшенька где был эти три дня?
Мария улыбнулась. Узко. Почти беззубо. Как человек, который понял, что ему сейчас будут препарировать мозг.
— А Лёшенька, как обычно, где-то рядом, но не со мной, — ответила она, убирая руки свекрови с плеч.
Ужин был... ну, как сказать… тягучим. Как холодец, который не застыл. Свекровь делала комплименты дому, обстановке, и особенно креслу у камина, в котором она тут же обосновалась как королева на троне.
— Вот кресло — прямо как из фильма! Уютно, тепло, благородно. Знаешь, Маруся, у меня в молодости такое было. Только в нём потом твой свёкор кота раздавил. Сидел — и не чувствовал. Вот и животное было у нас — бесхарактерное.
— А вы, наверное, в нём сидели так же… долго? — уточнила Мария, потягивая чай.
На следующий день Елена Александровна пошла в наступление.
— Ты знаешь, Машенька, у вас тут, конечно, мило, но, по-честному, не совсем молодёжно. Вот эти деревянные балки — это же как из деревни. Не по-европейски. А можно было бы стены снести, кухню объединить с гостиной… И кстати, знаешь, кто мог бы этим заняться? У нас в доме вон дядя Витя, строитель. Он бы всё быстренько сделал. Я бы его даже позвала. Мой-то дом — не чужой, хаха!
Мария зависла. Как компьютер с ошибкой.
— Простите, что?
— Ну, я же не совсем чужая. Дом-то внукам останется. Надо думать наперёд. А я ведь — человек с опытом. Мне виднее. Тут такие решения можно принять, ты потом спасибо скажешь.
— Я, конечно, могу вам сказать многое. Но не думаю, что там будет слово «спасибо», — буркнула Мария, поднимаясь из-за стола. — Вы у нас надолго?
— Да как получится. Может, недельку. Сынок сказал, у вас и комната есть свободная. Я с радостью.
— Комната есть. Но не всё, что есть — для всех.
На этом диалог закончился. Свекровь, однако, устроилась в комнате. Со своей подушкой. С пледом. С вазой. С запахом духов, от которых у Сеньки слезились глаза. Через день она уже водила по дому соседку, рассказывала, как она сделает «здесь гардеробную, а там — маленькую мастерскую, может быть для шитья».
Мария сидела в ванной, смотрела на плитку и считала до ста. До двухсот. Пока не услышала, как Елена Александровна сказала по телефону:
— Да, Лёша, я посмотрела всё. Очень удобно. У неё ведь нет родни. А у тебя — есть я. Она на тебя всё перепишет, не волнуйся. Главное, будь мягче. Сначала подпиши, потом поцелуешь.
Мария сидела в ванне и дышала. Медленно. У неё был план. Он включал в себя винный бокал, диктофон и один очень неприятный разговор.
— Что ты хочешь этим сказать, Мария? — Алексей стоял в дверях кухни, явно не готовый к разговору. Было утро. Раннее. Он только что вернулся, пахнущий дорогим кофе и чужими духами, которых в их доме точно не было.
Мария молча нажала на кнопку. Из диктофона — тихо, но отчётливо — заиграл голос свекрови:
— …У неё ведь нет родни. А у тебя — есть я. Она на тебя всё перепишет, не волнуйся. Главное, будь мягче. Сначала подпиши, потом поцелуешь…
Тишина после записи была такая, что в ней можно было услышать, как Сенька на втором этаже чешет ухо.
Алексей побледнел. Потом покраснел. Потом сел.
— Ты… ты подслушивала? — наконец выдавил он, будто это был главный вопрос.
— Нет, Лёш. Я просто стояла за дверью. С диктофоном. Абсолютно случайно. Ну ты же знаешь, как я люблю документировать семейную идиллию, — Мария уселась напротив и скрестила руки на груди. — Будешь сахар в чай? Или достаточно сладостей от мамы?
Алексей потёр лоб. Он был не дурак. Но сейчас выглядел как двоечник на экзамене.
— Ты не так всё поняла. Она просто волнуется. Ей… ей непросто. Она хочет как лучше.
— Для кого? Для себя? Слушай, Лёш, я, может, и не гений, но складывать два и два умею. Она приехала сюда, как акула на запах крови. Осмотрела всё. Подготовила почву. И давай — к финишу: «подпиши». Я что, безвольная дура? Или у тебя действительно в голове только мама и её гардеробная?
Он поднялся. В глазах мелькнула злость.
— Ты не понимаешь! У нас с ней были тяжёлые годы. Я не мог ей отказать, когда она одна тащила семью! Она мне — мать!
— А я тебе кто, Алексей? Мебель? Элемент декора? Дама, которая подаёт борщ и не задаёт вопросов?
— Ты перегибаешь.
— Ты теряешь лицо.
Они стояли друг напротив друга, как два бойца перед спаррингом. Только без перчаток. Только словами. Но ранили они не хуже.
На лестнице послышались шаги. В комнату вошла Елена Александровна — в шёлковом халате цвета заплесневелой малины, с идеально уложенной причёской и видом, как будто собиралась на вручение премии «Лучшая свекровь года».
— Ой, вы уже встали? А я только кофе хотела… — начала она, но, заметив выражения лиц, нахмурилась. — Что-то случилось?
Мария повернулась к ней так резко, что халат на женщине едва не соскользнул.
— Да, случилось. Я теперь официально знаю, что вы хотите меня лишить единственного, что у меня есть. Вы приехали в дом, к которому не имеете никакого отношения, и решили, что можете тут всё планировать. А теперь — внимание — вы хотите, чтобы ваш сын этот дом на вас переписал. Удобненько, правда?
Елена Александровна медленно подошла к столу и присела.
— Ты истеричка, Мария. Я никогда не говорила ничего подобного. Ты, видимо, всё себе напридумывала. У тебя мания преследования. Или ты себя уже хозяйкой почувствовала?
— Я — хозяйка, Елена Александровна. Потому что этот дом — мой. По закону, по наследству, по факту. Вы — гость. Причём не самый желанный. И если вы не соберёте чемодан в течение часа, я лично вызову такси. И скажу водителю, чтобы вёз вас как можно дальше.
Алексей вздохнул. Медленно. Глубоко. Как перед прыжком с высоты.
— Мам…
— Что — «мам»?! — свекровь вскочила. — Ты опять её слушаешь? Она же тебя оплетает! Ты как мальчик у неё на побегушках!
— Нет, мама. Я — как муж. И сейчас я делаю то, что должен был сделать давно.
Он встал между двумя женщинами. Как живой занавес. И, глядя матери в глаза, произнёс:
— Собирай вещи. Сегодня ты уезжаешь.
Тишина была почти физической. Мария услышала, как по трубе в ванной побежала вода. Словно дом сам вздохнул с облегчением.
— Ты пожалеешь. Она тебя бросит. Она с тобой не из любви, а из выгоды. Посмотри на себя. Ты кто? Столяр без работы и мечты. А у неё — дизайнерская жилка, бабки и независимость. Она тебя съест, Лёша.
Алексей опустил голову.
— Если и съест — по любви. А не из жадности, как ты.
Свекровь ушла. Без скандала. Без чемодана — с пакетом, в который неуклюже втиснула свои духи, кремы и альбом с семейными фото. Алексей помог ей спуститься по ступенькам. Молча.
Мария стояла у окна. Не торжествовала. Ей было не по себе. В её жизни только что произошло землетрясение. Без разрушений — но с трещинами. Особенно в её собственных нервах.
Когда он вернулся, она спросила:
— Ты понимаешь, что сейчас произошло?
Он кивнул.
— Да. Я выбрал тебя.
— Слишком поздно, Лёш. Мы не в магазине, где можно взять товар назад по чеку.
Он подошёл. Обнял. Она не сопротивлялась. Пока.
Но где-то внутри что-то уже надломилось.
И это — только начало.
Прошла неделя. Или вечность.
Елена Александровна уехала, но атмосфера в доме осталась плотной, как сваренный вчера борщ: всё настоялось, напиталось, и теперь давило изнутри. Мария почти не разговаривала. Алексей — тем более. Они словно жили в разных комнатах одной и той же беды.
Он пытался. Готовил кофе, как она любит. Принёс однажды в спальню завтрак — яичница в форме сердечка. Она съела. Молча. Не улыбнулась.
— Маш… — тихо сказал он однажды вечером, присаживаясь на диван. — Ты всё ещё злишься?
Она посмотрела на него с таким выражением, что у Лёши внутри всё скукожилось.
— Я не злюсь. Я разочарована. Это другое. Гораздо хуже.
Он откинулся на спинку дивана. Потёр лицо ладонями.
— Я не хотел тебя предавать. Просто… Я всё время жил между вами. Между мамой и тобой. И в какой-то момент потерял себя.
— А мне что делать? Жить с тенью твоей мамы в своей спальне? Я тебя выбирала. А ты — даже не задумываясь — сразу встал не на мою сторону. Даже не попытался разобраться. Даже не задал мне вопроса.
Она говорила спокойно. Холодно. Это и было самое страшное. В голосе больше не было огня. Только лёд. А значит, перегорело.
— Ты ведь тоже не идеальна, — сказал он вдруг, резко. — Ты всегда давила. Всё должно быть «по-твоему». Интерьер — по-твоему. Мнение — по-твоему. Даже слово поперёк — и ты уже как начальник отдела по дисциплине.
Мария прищурилась.
— Ты хочешь сказать, что я сама виновата, да?
— Я говорю, что мы оба потеряли друг друга. Где-то по пути. А мама — это просто повод, а не причина.
Он встал. Подошёл к окну. Там медленно падал снег. Белый, как их постель, в которой они больше не спали вместе.
— Ты же знаешь, я всё равно тебя люблю, — тихо сказал он, не оборачиваясь.
— Да. Но любовь — это не шлагбаум. Он не поднимается по нажатию кнопки. Он поднимается, когда есть доверие. А у нас его больше нет.
Она встала. Медленно. Словно каждое движение давалось ей через силу. Подошла к комоду, вытащила документы. Те самые. Наследство. Дом.
— Вот. Положи к себе. Или сожги. Мне всё равно. Я больше не могу жить в месте, где мне нужно бороться за воздух.
— Ты хочешь сказать, ты уходишь?
— Нет, Лёш. Я уже ушла. Просто ноги ещё здесь.
Он резко развернулся. Подошёл. Схватил её за руки.
— Ты не можешь вот так. Мы — это же…
— Что? — перебила она, глаза в глаза. — Семья? Союз? Или иллюзия, в которой я притворяюсь счастливой, а ты — свободным?
Он отступил. Его лицо исказилось. Он впервые плакал. По-настоящему. Без стыда. С шумом. С рыданиями, которые невозможно было скрыть.
А Мария смотрела, как на пожар. Не двигаясь. Не бросаясь спасать.
— Иногда то, что развалилось, не нужно чинить. Нужно просто уйти оттуда живым, — сказала она наконец. — Это не предательство. Это инстинкт самосохранения.
Она ушла. Не громко. Не хлопая дверью. Просто — тишина.
Только потом — её чемодан, шаркающие шаги, и такси, которого никто не вызывал, но которое всё равно приехало.
Лёша остался один. В доме, в котором, как он думал, будет счастлив.
И где теперь звенела пустота. И пахло её шампунем.
Он долго сидел на лестнице. Взгляд в одну точку. Словно ждал, что она вернётся. Что скажет: «Дурак ты, Лёша». Улыбнётся. Как раньше.
Но дверь больше не открывалась.
Конец.