Капли талого снега ползут по мутному оконному стеклу, оставляя извилистые следы, будто кто-то невидимый чертит на нем древние руны. На жесткой, прогнившей койке лежит Мирослав, устремив взгляд в серое небо над Фьордгардом — цвета пепла после погребального костра. Сквозняки просачиваются сквозь трещины в стене, ветхое одеяло не спасает — холод пробирает до костей, как дыхание забытых могил.
В полумраке комнаты раздается скрип половицы за стеной — одинокий звук, разрывающий тишину. Он эхом отражается от балок потолка, теряясь в пустоте над таверной "Корабельный колокол".
Шесть месяцев прошло с тех пор, как он покинул Топорную Равнину, прихватив с собой лишь туманное желание найти лучшую долю за пределами деревни. Теперь же он здесь — в этой сырой каморке, среди матросов и грузчиков, чьи хриплые голоса то и дело доносятся с улицы. Весна медленно вступает в свои права, но зимний ветер ещё цепко держится за город, словно стараясь не отпустить его в новые дни.
Мирослав подошел к окну и оперся на подоконник. Древесина истлела от времени и вечной сырости, крошится под пальцами. За стеклом просыпается портовый Фьордгард: гномы-грузчики молча таскают ящики, их лица измождены трудом и покорностью судьбе. Купцы в темных плащах обсуждают цены, их голоса глухи, а взгляды остры, как ножи.
Над крышами появляется движение — одинокий грифон парит в утреннем свете. Мощное тело, переходящее от орлиной головы к львиному туловищу, рассекает воздух широкими взмахами крыльев. Острые когти едва касаются черепицы, оставляя легкие царапины. На шее зверя виднеется эмблема городской стражи — золотой щит с начертанным мечом. Каждый раз, видя этих величественных существ, Мирослав чувствует, как по спине пробегает холодок.
Он вспоминает свой первый день в городе. Грифон внезапно спикировал на площадь, его крик раскатился между домами, заставив горожан замереть. Хищный взор, обращенный вниз, сделал каждого из них беспомощным, как мышь перед змеей. На его спине восседал стражник в блестящих доспехах, внимательно осматривавший толпу.
Громкий стук в дверь вырывает Мирослава из воспоминаний.
— Эй, деревенщина! Плата за комнату! — раздается знакомый скрипучий голос хозяйки.
Мирослав вздыхает, пересчитывая последние медяки. Завтра ему снова придется искать ночлег. Хозяйка даже не открывает дверь полностью — только протягивает ладонь через узкую щель.
Он знает: сегодня в порту ему не заработать. Остается лишь один выход — договориться с женщиной и отработать долг.
Спустившись в общую залу таверны «Корабельный колокол», Мирослав сразу же ощутил смесь запахов — дешевого эля, немытых тел и затхлости старого дерева. В воздухе висела тяжёлая атмосфера безмолвного недоверия, словно каждый здесь был готов к предательству ради лишней монеты.
За стойкой хозяйка механически протирала грязные кружки, бросая на него короткие взгляды. Её глаза были холодными, лишенными сочувствия или жалости. Лишь расчетливый интерес, будто она уже прикидывала, сколько ещё можно выжать из обедневшего постояльца.
Мирослав подошёл ближе, чувствуя, как от напряжения сжимается челюсть.
— Хозяйка... завтра мне нечем платить. Но я готов работать. Хоть убирать зал, хоть натирать полы. Только на один день. Поживу — поем — и дальше пойду.
Она даже не подняла взгляда.
— Ты что, забыл, где ты? Это не гостиница для благородников. Здесь за кров платят монетами. Или тем, что найдётся в карманах. А если ничего нет — можешь спать в канаве.
— Я честно работаю. Сделаю всё, что скажете. Просто дайте шанс.
Наконец она оторвалась от кружки, медленно оглядела его с головы до ног, как будто решала, стоит ли возиться.
— Ладно, деревенщина. Тебе повезло. Есть стойла за домом. Грязные, как задница тролля. Чистишь их — остаёшься. Не сделаешь — вылетишь с утра, как перо грифона на ветру.
Хозяйка кинула ему старое тряпье и указала на заднюю дверь. За ней скрывались стойла, забитые до отказа гниющим навозом и соломой. Мирослав вздохнул, сжал в руках вилы и начал работать.
Вонь ударила в нос сразу — острая, едкая, как щёлочь. Он принялся за дело, разгребая навоз, комья сена и прочий хлам.
Под ногами хлюпала жижа, на стенах вились паутина и плесень. Иногда вилы натыкались на камень или осколок древнего горшка, и тогда он на секунду останавливался, чтобы отдышаться. Мысли путались, но одна оставалась чёткой — надо продержаться хотя бы сегодня.
Закончив, он сообщил хозяйке о проделанной работе и вышел на улицу. Холодный утренний воздух ударил в лицо, словно напоминая: ты ещё жив, идти тебе есть куда.
Город, раскинувшийся на берегу ледяного моря, был типичным портовым узлом северных земель. Его каменные улицы покрывал слой вечной сырости, дома будто съежились от холода, прячась друг за другом. На севере города, у самого побережья, начинался торговый порт — сердце Фьордгарда. Там возвышались причалы, покрытые следами тысяч шагов, и огромные склады, набитые товарами со всех уголков мира.
У причалов сновали рабочие, гномы и люди, а иногда попадались и представители других рас — высокие эльфы-торговцы, закутанные в плащи, или широкоплечие орки, служащие наёмниками в караванах.
Мирослав шёл мимо, пока его внимание не привлекли двое стражников у входа в порт. Они проверяли документы у торговцев и рабочих. Блестящие доспехи, начищенные до зеркального блеска, внушали уважение. Один из них что-то записывал в журнал, внимательно осматривая подозрительного купца. Его взгляд цепкий, как у охотника.
Но как только Мирослав переступил порог порта, его захлестнуло оглушительное оживление. Крики грузчиков, визг чаек, скрежет деревянных колёс — всё это сливалось в душераздирающую какофонию, от которой начинала болеть голова. Воздух был насыщен противоречивыми ароматами: гниющей рыбы, солёного бриза и пряностей с далёких берегов. Это место напоминало кипящий котёл, где судьбы сталкивались и разбивались, как волны о причальные камни.
Один из причалов ожидаемо принадлежал рыбакам с Титанхольма — гигантам голиафам, частым гостям Фьордгарда. Мирослав многое узнал о них за то время что находился в городе. Некогда разрозненные племена, были объединены в могущественное государство благодаря легендарному вождю Гае-Алу Твёрдая Рука Тулиага. Под его знамёнами голиафы не только воевали, но и стали важным торговым игроком. Их главные товары — свежая рыба, добываемая в холодных водах, и металл, который они добывали в самых северных горах Титанхольма.
Гиганты двигались с удивительной слаженностью, легко поднимая огромные ящики с уловом. Их кожа была загорелой, лица — изрезанными временем и трудом, руки — крепче корней древнего дуба. Рыба — крупнее любой, что встречалась Мирославу раньше — сверкала чешуйками, как будто сохранила в себе отблески моря.
В их глазах не было ни радости, ни надежды — лишь усталость целых поколений, въевшаяся в плоть и дух.
Собрав всё своё мужество, Мирослав приблизился к торговому кораблю, где высилась массивная фигура бригадира Гримара. Лицо этого человека, изборождённое шрамами и заросшее густой щетиной, казалось высеченным из гранита — лицо того, кто не знает ни милосердия, ни слабости.
— Ищу работу, — произнёс Мирослав, стараясь скрыть дрожь в голосе.
Гримар медленно перевёл на него взгляд — холодный, цепкий, будто оценивал товар. Его глаза были цвета затянутого тучами неба — серые, безжизненные.
— Работу? — процедил он сквозь зубы. — А что ты умеешь, кроме как воздух гонять?
Мирослав почувствовал, как ком подступил к горлу. Он ожидал чего-то подобного, но слова бригадира всё равно резанули болью. Собравшись с мыслями, он начал перечислять свои навыки — силу, опыт работы в порту, готовность трудиться без отдыха. Но Гримар лишь махнул рукой:
— Хватит! Не трать моё время. Я вижу, кто ты есть. Лучше… — он запнулся, словно подыскивая обидное прозвище, — иди найди себе что-нибудь полегче. Здесь тебе не рады.
Отказ ударил по самолюбию, разрывая последнюю надежду. Мирослав стоял, ощущая, как внутри падает что-то важное — уверенность, гордость, вера в себя. Голод терзал внутренности, подталкивая к отчаянным поискам. Он уже почти повернул обратно, когда внезапно пронзительный крик разорвал портовый шум.
Один из голиафов, огромный, как взбесившийся медведь, издал утробный рык. В его руках сверкнула острога — серебристое лезвие, вспыхнувшее на солнце. Прежде чем кто-либо успел вмешаться, она вонзилась в живот противника. Клинок вошёл легко, будто рассекал масло, оставляя за собой рваную рану.
Кровь хлынула багровым потоком, заливая доски причала. Острога вырвалась обратно с жутким хлюпаньем, увлекая за собой куски плоти. Раненый закричал — хриплый вопль боли и отчаяния, быстро заглушённый шумом порта. Он рухнул на землю, судорожно хватаясь за живот, пытаясь удержать утекающую жизнь. Его глаза, широко раскрытые и полные ужаса, постепенно стекленели, теряя искру жизни.
Воздух наполнился тяжёлым металлическим запахом крови и сладковатой вонью смерти. Большинство рабочих даже не обернулись — для них это было обычным делом, как очередное пятно на камнях причала. Здесь смерть давно стала частью повседневности, неотъемлемым элементом жестокой портовой жизни, где каждый день был борьбой за выживание. Она больше не вызывала сострадания или страха — лишь усталость и привычку к насилию.
Тяжесть происходящего давила на Мирослава, но он понимал: если хочет выжить, ему нужно работать. Неважно, как. Он снова подошёл к Гримару, который наблюдал за дракой с бесстрастным выражением.
— Возьмите меня, — сказал он решительно. — На любую работу. Хоть на самую тяжёлую.
Бригадир хмыкнул, скрестив могучие руки на груди.
— Ты выглядишь слабаком. Уверен, что выдержишь? Работа крайне тяжёлая. Мало кто держится хотя бы день. Если провалишься — денег не получишь. Запомни это.
Мирослав стиснул зубы, чувствуя, как внутри закипает решимость.
— Я справлюсь. Мне нужны деньги. И я сделаю всё, чтобы их получить.
Бригадир лишь пожал плечами и указал на кучу мешков, высившуюся у причала, будто гора из черного камня:
— Вот твоё место. Если к вечеру останется хоть один — платы не будет.
Мирослав понял — это испытание. Гримар намеренно дал ему самую тяжёлую задачу, чтобы посмотреть, сломается он или выстоит. Но выбора не было.
Работа оказалась ещё страшнее, чем он мог представить. Мешки весили так, словно внутри лежали не угольные брикеты, а камни с горной шахты. Каждый шаг отзывался болью во всём теле. Угольная пыль забивалась в ноздри, оседая на коже, царапая дыхательные пути. Он задыхался, чихал, но продолжал двигаться.
С каждым новым подъемом мышцы начинали гореть, как будто их обдавали раскалённым железом. Руки дрожали, спина грозила переломиться пополам, а дыхание становилось прерывистым и поверхностным. В какой-то момент его движения стали механическими — разум отключился, тело действовало само, как сломанная машина, которая всё ещё пытается работать.
Когда солнце уже склонялось к западу, Мирослав почувствовал, как ломит спину, а руки совсем онемели. Он знал этот момент — когда тело готово сдаться, но разум упрямо заставляет его двигаться. Найдя укрытие под навесом одного из складов, он с благодарностью прислонился к шершавой каменной стене, пытаясь восстановить дыхание.
Угольная пыль покрывала его лицо тонким слоем грязи, оставляя полосы на щеках и бровях. Перед глазами, даже закрытыми, плясали чёрные точки. Внезапно его скрутил сильный кашель, и только тогда он понял, что почти задохнулся от пыли.
Рядом кто-то присел. Это был парень чуть старше него, одетый в точно такую же пропылённую одежду. Лёгкий портовый ветер трепал его светлые волосы, а на щеках играл румянец от холода и работы.
— Калор, — коротко представился он, протягивая руку.
Мирослав медленно пожал её. Взгляд незнакомца был усталым, но в его глазах теплилась искра — та, что давно потухла в собственных глазах Мирослава.
— Первый день в порту? — спросил Калор, присаживаясь рядом и протягивая глиняную флягу с водой.
Мирослав принял флягу и лишь махнул рукой, не находя слов. Его взгляд, устремлённый туда, где небо сливалось с морем, говорил сам за себя — полный усталости, боли и разочарования. Нет, он не новичок. Просто отчаянно нуждался в деньгах, чтобы выжить среди каменных лабиринтов Фьордгарда.
Теперь он вспомнил — Калор часто подрабатывал в доках. Голод стирал границы между людьми, заставляя их держаться друг друга, если они хотели выжить. Мирослав жадно припал к фляге. Вода была тёплой, с металлическим привкусом, но показалась ему настоящим даром.
Здесь, в этом городе, он быстро научился ценить каждую мелочь. Каждый глоток воды, каждый кусок хлеба, каждый проблеск надежды. Он перепробовал всё: кузницу, лавки, работу грузчиком на рынке. Но судьба будто отворачивалась от него, словно он был изгоем.
И вот теперь — уголь. Грязная, изматывающая работа, высасывающая последние силы. Но это хотя бы шанс — шанс не умереть с голоду, шанс на крышу над головой. Пока что этого достаточно.
– Давно этим занимаешься? – с трудом произнёс Мирослав, его голос был хриплым от пыли и усталости.
– Три месяца, – ответил Калор, глядя туда, где серые волны бились о причал. В его голосе сквозила тень тоски и слабая, почти призрачная надежда. – Мечтаю скопить немного денег и убраться отсюда. Может, стану капитаном… построю свой корабль… кто знает, может, фортуна улыбнётся.
Короткая беседа неожиданно взбодрила Мирослава. На мгновение он почувствовал нечто вроде единства. Будто они оба стояли на краю бездны, цепляясь за последнюю соломинку. Но когда он всмотрелся в лицо Калора, то заметил знакомое выражение — ту же тоску и разочарование, что терзали и его самого.
– А ты не местный?
– Из Топорной Равнины, – вздохнул Мирослав. – Был кузнецом. Решил попытать счастья. Не сложилось, видно.
Калор понимающе кивнул:
– Фьордгард такой: либо принимает тебя, либо ломает. Середины нет. Я всегда мечтал построить корабль, стать капитаном, отправиться в дальние страны. Но с такой работой, как у нас, это только мечты.
– И ты всё ещё не сдался? – удивился Мирослав.
– А что остаётся? – пожал плечами Калор. – Говорят, надежда умирает последней. Да и кто знает, что ждёт за поворотом? Может, завтра найдём клад или встретим принцессу. Ха-ха.
– Мечтать не вредно, – усмехнулся Мирослав. – Только мечты улетают, как птицы. Их не поймаешь. В этом городе никому нет дела до наших грёз. Главное — сколько мешков ты можешь таскать и сколько стоишь.
– Может, ты прав, – задумчиво ответил Калор. – Но даже если мечты не сбудутся, это не повод отказываться от попыток. Главное — не потерять себя. Не стать бездушной машиной для работы.
– А что тогда делать? – спросил Мирослав. – Если всё так плохо?
Калор помолчал, прежде чем ответить:
– Мы простые люди. У нас нет власти, денег или магии. Только воля и руки. Нам остаётся держаться вместе, помогать друг другу. Возможно, так мы сможем хоть немного изменить свою жизнь. Найти что-то большее, чем уголь и пустые мечты.
В его голосе звучала вера, но Мирослав не разделял его оптимизма. Он видел лишь серые будни, изнурительный труд и нищету. О каких мечтах говорить, когда желудок сводит от голода?
И всё же что-то в словах Калора задело его. Может быть, надежда действительно умирает последней. Но, кажется, она уже давно мертва.
Мирослав замолчал, глядя вдаль. Его сердце, обожжённое нуждой, отказывалось верить в сказки.
– Не знаю, Калор. Может, ты и прав… Но во всё это слабо верится. Не уверен, что смогу.
– Попробуй. Вдруг получится? – сказал Калор, поднимаясь и хлопнув Мирослава по плечу. – Ладно, сидеть некогда. Работать надо, а то бригадир обоих накажет. Держись там. Я рядом, если что.
Мирослав с трудом встал, чувствуя, как каждый сустав протестует. Подняв очередной мешок, он снова двинулся вперёд. Город испытывал его на прочность. Ни минуты отдыха. Но он не сдавался.
Слова Калора, как угольки в остывающем костре, разожгли в нём искру чего-то давным-давно забытого. Он работал молча, перенося мешок за мешком. В голове крутились обрывки разговора, смешиваясь с воспоминаниями о деревне, о кузне, о жаре огня.
Может быть, не всё потеряно?
Работа отвлекла его от мрачных мыслей. Он просто делал своё дело — переносил уголь с корабля на склад, не думая ни о чём, кроме следующего шага. Время текло медленно, но день незаметно клонился к закату. Последний мешок казался почти неподъёмным. Но Мирослав собрал последние силы, напряг измученные мышцы и доволок его до кучи.
В этот момент к нему подошёл Гримар. Бригадир стоял, сложив могучие руки на груди, и смотрел сверху вниз с едва прикрытой насмешкой.
– Ну что? – хмыкнул он. – Выдюжил?
Мирослав выпрямился, чувствуя, как спина протестует против каждого движения. Его взгляд стал твёрже, чем утром. Почти вызывающим.
– Выдюжил, – ответил он, стараясь говорить уверенно.
Гримар фыркнул и протянул несколько медных монет.
– Вот твои деньги. Если завтра захочешь — можешь приходить снова.
Мирослав взял их, ощущая шершавую прохладу металла в ладони. Это была не победа, но маленький шаг вперёд. Пока что этого было достаточно.
После изнурительного дня в порту Мирослав побрёл по узким, извилистым улочкам Фьордгарда. Каждый шаг отзывался болью в натруженных мышцах, каждый вдох обжигал лёгкие, пропитанные угольной пылью. Звуки портовой суеты постепенно затихали в вечернем воздухе, уступая место грубым пьяным выкрикам и приглушённому свету редких фонарей, чьё пламя трепетало на ветру, словно маленькие испуганные души.
Обшарпанные стены домов, источенные временем и сыростью, тянулись вдоль дороги, их кривые окна казались слепыми глазами, наблюдающими за его одинокой фигурой. Грязные лужи, покрытые радужной пленкой от разлитого масла, отражали тусклый свет, а покосившиеся вывески над входами в лавки скрипели на ветру, словно жалуясь на свою незавидную судьбу. Воздух был насыщен запахом мочи, гниющих остатков еды и чего-то неуловимо затхлого, напоминающего о старых болезнях.
Добравшись до трущоб, Мирослав оказался в настоящем каменном лабиринте, где крыши домов почти соприкасались, образуя мрачный туннель, через который пробирался лишь слабый луч света. Здесь даже фонари казались боязливыми — многие были разбиты или едва теплились, создавая причудливые тени на стенах. В темных закоулках кто-то шевелился, шептался, наблюдал. Но Мирослав не обращал внимания — здесь действовали свои правила: свои проблемы решаешь сам, чужие лучше не трогать.
Зайдя в таверну, он медленно поднялся по скрипучей деревянной лестнице в свою каморку. Каждая ступенька отзывалась глухим стоном под его весом, а слабый свет из окна на лестничной площадке едва освещал путь. Дверь со скрипом открылась, выпуская затхлый воздух комнаты, где пахло плесенью и старым деревом.
Мирослав опустился на край жёсткой кровати, сгорбившись и уронив голову в ладони. Слова Калора продолжали звенеть в ушах, будто эхо, которое никак не желало затихать. «Надежда умирает последней», — сказал парень. Но сейчас эти слова казались пустым звуком, когда тело ныло от усталости, а душа была раздавлена реальностью.
Он вспомнил их разговор о мечтах. Как Калор говорил, что даже если они не сбудутся, это не значит, что нужно отказываться от попыток. «Не потерять себя...» — повторил Мирослав про себя, но внутри всё переворачивалось от противоречий.
В этом городе мечты казались чем-то далёким и недостижимым. Здесь ценятся только сила и выносливость. Только способность таскать мешки с углем день за днём, пока тело не превратится в машину для работы. Но разве он приехал сюда ради этого? Разве ради этого бросил всё позади?
Мысли невольно вернулись к Лене. Он вспомнил её глаза — живые, яркие, полные решимости даже тогда, когда судьба жестоко обошлась с ней. Одна нога осталась в том капкане, но в её взгляде не было слёз или страха — только упрямство и вера. Верить — это то, что у неё получалось лучше всего.
А он? Что он сделал?
Уехал, не сказав ни слова. Оставил лишь короткое письмо, написанное поспешно, почти в спешке. «Я обещал вернуться, когда найду себя», — шепнул он вслух, почти боясь, что кто-то услышит. Но что, если он никогда не найдёт себя? Что, если этот город сломает его раньше, чем он успеет стать тем, кем мечтал быть?
В груди поднималась горькая волна стыда. Перед Леной. Перед отцом. Перед собой. Он предал их всех. Предал свои мечты, свои обещания. И теперь вот сидит здесь, покрытый угольной пылью, которая, кажется, уже въелась в кожу навсегда.
Его руки были чёрны, лицо, волосы, одежда — всё пропитано этой грязью. Это была не просто пыль. Это был символ его текущей жизни. Его падения. Каждая частица этой пыли высмеивала его надежды и планы.
«Хотя бы немного смыть это», — внезапно подумал он, медленно поднимаясь с кровати. Ему казалось, что если он хотя бы частично очистится, сможет почувствовать себя чуть лучше. Чуть живее.
Мирослав направился к маленькому тазу в углу комнаты, где стояла холодная вода. Его пальцы дрожали, когда он окунул их в воду, зачерпывая ладонями. Первые капли, упавшие на лицо, показались ледяными, но через секунду принесли странное облегчение. Он начал тереть кожу, стараясь смыть угольную крошку, которая будто приросла к нему.
Вода быстро потемнела, но он продолжал, словно это могло смыть не только пыль, но и весь груз последних месяцев. Однако чем больше он тер лицо, тем сильнее понимал: это не поможет. Пыль можно смыть с кожи, но не из души.
Реальность Фьордгарда оказалась слишком суровой, чтобы её можно было просто смыть водой.
И всё же… где-то глубоко внутри ещё теплилась маленькая искорка. Та самая, о которой говорил Калор. Надежда. Возможно, не на то, что он станет героем или добьётся чего-то великого. Просто надежда на то, что завтра будет хоть немного лучше, чем сегодня. И этого, возможно, пока достаточно.
Вытерев лицо и шею своим видавшим виды плащом, Мирослав попытался стряхнуть угольную пыль с одежды. Тщетные усилия — они лишь слегка улучшили его внешний вид. Решив, что пора хоть немного подкрепиться, он направился вниз.
Спустившись в общую залу таверны "Корабельный колокол", Мирослав заметил двух солдат в дальнем углу. Они сидели за столом, приглушив голоса, и обсуждали что-то важное, время от времени перебрасываясь короткими взглядами. Мечи на поясе, запах железа и пота — обычные гости этого места, но что-то в их разговоре привлекло внимание Мирослава.
Он направился к стойке, надеясь хоть немного утолить голод. Ожидая, пока хозяйка соизволит оторваться от своих дел, он невольно стал свидетелем обрывка разговора, доносившегося из-за столика солдат…
– Слыхал последние новости? Крагн объявил новую мобилизацию, – произнёс один из воинов, небрежно помешивая ложкой тёмный эль.
– Говорят, он перебрасывает всю армию к границе с гномами.
– Это правда? Или просто байки?
Первый нахмурился, оглядел залу трактира, словно проверяя, не подслушивает ли кто. Затем наклонился ближе и понизил голос:
– Мой брат служит в его отряде. Он говорит, что Крагн уверен: гномы не устоят. Считает их слабыми. Решил прибрать их шахты к рукам, пока… пока демоны не сделали это раньше.
– Постой! Да ты понимаешь, к чему это приведёт? – Второй солдат вскинул брови. – Это же война! Полноценная война! Эти бородатые упрямцы ни пяди своей земли не отдадут без боя!
– Может, до этого и не дойдёт, – пожал плечами первый. – Если всё начнётся быстро и жестко, гномы могут и сломаться.
Эти слова повисли в воздухе. Мирослав сидел чуть поодаль, притихший, будто невидимка. Его мысли закружились, как осенние листья в порыве ветра. Война с гномами... Зачем?
Он попросил хозяйку скромный ужин, расплатился и быстро укрылся в своей каморке. Дверь за спиной со скрипом закрылась, словно вздохнув вместе с ним.
Комната была тесной и сырой. Сквозняк щекотал шею, запах старого дерева и плесени смешивался с едой, но аппетита и так не было. Он механически откусывал кусочки холодной рыбы и черствого хлеба, чувствуя, как крошки сыплются на колени.
Тьма вокруг стирала очертания стен, оставляя его одного — наедине с мыслями. Мыслями о Творцах, о тех, кто создал этот мир и бежал. Оставил его на попечение надзирателей. Аспектов. Мелких богов, каждый из которых исказил заветы своих создателей, выстроив свои уголки реальности по своему разумению.
Горький привкус пищи усилился. Мирослав отложил недоеденный кусок и провёл ладонью по лицу. Почему они ничего не делают? Почему позволяют демонам разорять деревни, убивать детей, жечь дома? Почему молчат, когда мир катится в бездну?
Раньше он принимал всё как должное: жизнь тяжела, демоны опасны, люди страдают. Но теперь что-то внутри сдвинулось. Щёлкнуло. Как если бы дверь, которую он даже не знал, что существует, внезапно распахнулась.
Если те, кто выше нас, знают о боли и не вмешиваются… Значит ли это, что весь мир — обман? Что идеи порядка и гармонии — всего лишь красивые слова, призванные успокаивать рабов?
Он сжал кулаки так, что побелели костяшки. Как могут существовать силы, способные остановить хаос, но предпочитающие бездействовать? Или им просто наплевать? Эта мысль родила в груди что-то новое. Не страх. Не сомнение. Гнев. Первый настоящий гнев — на тех, кто должен был защищать, но отвернулся. На тех, кто создал мир и бросил его на произвол судьбы.
Впервые Мирослав почувствовал, как внутри просыпается желание не просто выжить или найти своё место. Нет. Он хотел изменить что-то. Не потому что это правильно. А потому что иначе нельзя. Иначе этот мир — лишь огромная кузница, где люди горят, как уголь в чужом костре.
Мысли о мире, о демонах, о людях и их жестокости кружились в голове, будто стая хищных птиц над полем битвы. Он чувствовал, как давит внутри — тяжёлый груз несправедливости, которую он не мог изменить. Почему Творцы отвернулись? Почему аспекты позволяют всему этому происходить? Зачем мир продолжает существовать, если боль стала его основой?
Но чем дольше он размышлял, тем яснее понимал: эти вопросы не принесут ответов. Они только высасывают последние силы, нужные для простого выживания. Все это — там, далеко, за пределами его понимания. А он здесь. В этой маленькой, сырой комнате, с угольной пылью под ногтями и усталостью во всём теле. Здесь и сейчас.
Он медленно поднялся. Пол поскрипел под весом. Собрал крошки со стола, стряхнул остатки рыбы в миску и поставил её в угол. Снял ботинки, аккуратно положил их рядом, лег на жёсткую кровать и накрылся колючим одеялом.
Холод проникал сквозь щели в стенах, но он уже почти не замечал его.
«Всё это там», — прошептал он себе, закрывая глаза. «А я здесь».
Дыхание стало ровнее, хотя мысли ещё метались в голове. Но теперь они казались далёкими, будто он наблюдал за ними со стороны. Мирослав знал: завтра будет трудный день. Уголь, мешки, равнодушные взгляды — всё это никуда не денется. Но, может быть, именно в этом и есть смысл. Не в поиске справедливости или ответов на вопросы, которые никто не задаст за него. А в том, чтобы делать. Даже если это кажется маленьким и незначительным.
«Просто жить», — подумал он, чувствуя, как веки становятся тяжёлыми. «Просто делать».
Тьма в комнате смягчилась, обволакивая его, убаюкивая. Последней мыслью перед сном было: «Завтра. Завтра я что-нибудь придумаю».
И он позволил себе отпустить все эти мысли, хотя бы на время. Потому что завтра — это новое утро. Новый шанс. А сегодняшние размышления больше не имели значения.
Свинцовые тучи, словно древние саваны, низко нависали над Фьордгардом, роняя на мостовую липкие, грязные капли дождя. Воздух был тяжёлым, пропитанным сыростью и запахом размытой глины. Сквозь мутное оконное стекло пробивался тусклый свет — едва заметный отблеск дня, неспособный рассеять серые сумерки комнаты.
Тело Мирослава ныло от изнурительной работы грузчика в порту. Каждое движение отзывалось глубокой болью — мышцы, казалось, протестовали против самого воспоминания о вчерашнем рабочем дне. Даже сон не принёс облегчения: он был тревожным, обрывистым, как и всё в этой новой жизни. Казалось, если этот бесконечный дождь так и не прекратится, то даже мысль о возвращении в порт теряет смысл. Под дождём работа оплачивается скудно, да и простудиться можно легко. Но что тогда делать?
После недолгих раздумий Мирослав решил отправиться к Харальду. Местный кузнец всегда относился к нему с доброжелательностью, почти как к родному. А сама работа была хоть и менее выгодной, но знакомой — до боли предсказуемой. Лучше немного, чем ничего.
С трудом поднявшись с жёсткой лежанки, он доел остатки завтрака — холодную рыбу и черствый хлеб. Еда шла в горло без всякого удовольствия, будто камень застревал где-то между грудью и желудком. Одевшись в поношенную одежду и накинув старый плащ, Мирослав вышел на улицу.
Дождь стал ещё противнее — мелкий, назойливый, он просачивался под ткань, вызывая кожный зуд и озноб. Улицы заметно опустели — большинство предпочитало переждать непогоду в тепле своих домов. Мирослав направился к кузнице, расположенной в ремесленном районе города.
Узкие улочки, мощённые булыжником, петляли между мрачными зданиями, где в воздухе витал привычный для портового города запах сырой земли и дыма. Порой казалось, что город дышит через эти улочки — глубоко, тяжело, со скрытым раздражением.
Кузница издалека выдавала себя клубами дыма, которые, будто драконье дыхание, вырывались в небо. Обычное здание из грубого камня будто вросло в землю, приросло к ней, как старый дуб к корням. Тяжёлые деревянные ворота были распахнуты, и изнутри доносился ритмичный лязг молота — удар за ударом, будто сердце мира билось здесь, в этом маленьком цехе.
Мирослав шагнул внутрь. Полумрак кузницы встретил его жаром горна и смешанным запахом железа, угля и пота. В полутьме материализовалась фигура хозяина — коренастый мужчина с обветренным лицом и руками, похожими на стволы вековых дубов.
— Здравствуй, Мирослав, — произнёс кузнец, вытирая пот со лба грязным рукавом. Это был Харальд — человек, который всегда встречал посетителей с удивительным радушием, несвойственным суровому ремесленнику. — Вижу, и тебя дождь прогнал с пристани. Что ж, не стой в дверях. Проходи. Чайку налью, согреешься.
Мирослав хмуро кивнул и шагнул внутрь. Дверь за ним закрылась с глухим скрипом, будто отсекая его от ненастного мира.
— Благодарю, Харальд. Не откажусь от горячего питья, — сказал он, стряхивая с плаща капли дождя. — В порту сегодня ни работы, ни людей. Простудиться проще простого. А у тебя как?
Кузнец налил чай из закопчённого чайника, пар обвился вокруг его широких пальцев.
— Работы немного, — произнёс он, протягивая кружку. — Сам понимаешь, в такую погоду заказов не густо. Кто-то просит подковать лошадь, кто-то хочет гвоздей. Но есть кое-что посерьёзнее — колесо для телеги сломалось. Заказчик платит не щедро, но лучше это, чем ничего. Железо поправить, дерево обтесать — дело не тяжёлое.
— Тяжелее, чем таскать уголь, точно не будет, — вздохнул Мирослав, принимая кружку.
— Спорить не стану, — усмехнулся Харальд. — Телега стоит у ворот. Сейчас принесу брусья, и приступишь. Ну что? Берёшься?
Мирослав кивнул, ощущая, как напряжение в плечах чуть спадает.
— Выбора у меня особого нет. Деньги нужны как воздух. Так что согласен. С чего начинать?
— Осмотр повреждений. Потом я подгоню дерево — и вперёд.
Несмотря на моросящий дождь, работа шла быстро. К обеду колесо было восстановлено — прочное, ровное, готовое служить своему хозяину ещё долго. После еды, когда небо немного прояснилось, Харальд указал Мирославу на угол кузницы, где валялся поломанный садовый инвентарь: лопаты без черенков, мотыги с погнутыми лезвиями, грабли с выпавшими зубьями.
— Вот, приглядись. Может, найдётся пара часов на добрые дела?
Мирослав взялся за дело с неожиданной охотой. Его руки помнили эту работу — знали, как согнуть железо, как подогнать дерево, как вернуть вещам былую форму. Через пару часов инструменты стояли как новые — вычищенные, заточенные, готовые к весеннему пробуждению земли.
Харальд, наблюдая за ним, покачал головой.
— Видно, ты рождён для этого, парень. Редко встретишь такого мастера — и с железом ловко, и с деревом на «ты». Как будто сам Лир’эль благословил тебя своей рукой.
Он протянул чашку чая, и Мирослав благодарно принял её.
— Спасибо. А заказов и правда много. Наверное, дождь всех по домам загнал, вот и вспомнили про свои старые лопаты.
— Ну и хорошо, — усмехнулся кузнец. — А что там в городе говорят? Что нового?
— Да то же самое. Война с гномами, налоги, голод. Одни и те же слова, только в разном порядке.
Харальд помрачнел.
— Война… — он сделал паузу, словно проглатывая ком. — Не дай боги, до нас доберётся. И без того хватает этих воров да разбойников на дорогах.
— Гномы — не враги нам, — сказал Мирослав. — Они торгуют, они работают. С ними выгоднее жить, чем воевать.
— Мечты, мечты... — вздохнул Харальд, но в его голосе не было иронии — только усталость. — Ладно, я пошёл. Работай. Если что — крикни.
К вечеру инвентарь преобразился. Лопаты сверкали начищенными лезвиями, грабли выстроились в ряд, острые, как клыки хищника. Мотыги стояли ровно, будто стража, готовая к бою. Мирослав медленно обвёл взглядом своё творение. Каждый предмет нес частичку его усилий, его внимания, его души.
Харальд осмотрел всё, одобрительно кивнул и передал несколько монет. Мало, но достаточно — на хлеб, суп и ночлег.
Мирослав поблагодарил и вышел. Дневной свет ещё не сдал позиций, оставляя время между сумерками и полночью. Возвращаться в каморку казалось бессмысленным — слишком рано, слишком много неизрасходованной энергии.
Он решил поискать подработку — предложить услуги по починке крыш. Сомнительная идея, но другого выхода не было. Возможно, кому-то нужна помощь?
Мирослав направился в жилой район. Узкие улочки сменились широкими проспектами, затем — покосившимися лачугами, где крыши местами провалились, а двери болтались на одной петле. Его взгляд скользил по черепице, высматривая трещины, дыры, места, где могла бы пригодиться его помощь.
В этом городе каждый день был испытанием. Но он научился находить в нём маленькие победы. Сегодня — одна из них. А завтра… завтра он снова будет искать свой путь.
Именно тогда он стал свидетелем происшествия.
Узкая улица была пустынной, если не считать одинокую фигуру в капюшоне, медленно двигавшуюся навстречу. Воздух был тяжёл от сырости и тишины, словно город затаил дыхание. Но внезапно из темноты вынырнули двое мужчин. Они без предупреждения схватили прохожего и рывком втащили в ближайшую подворотню.
Мирослав замедлил шаг. Сердце заколотилось — не от страха, а от внутреннего разрыва. Он знал, что не должен вмешиваться. Знал, что силы неравны. Но когда приблизился и услышал приглушённые угрозы, доносившиеся из глубины переулка, всё стало ясно: назад пути не было.
Без лишних размышлений он вошёл в тень.
В полумраке чётко обозначились четыре фигуры. Двое прижимали третьего к стене, а четвертый стоял напротив. Жертва едва держалась на ногах, но продолжала сопротивляться — беспомощно, но упрямо. Мирослав стиснул зубы. Он уже не мог просто наблюдать.
– Эй вы, что здесь делаете? – окликнул он, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо. Получилось резче, чем он ожидал, но в интонации проскользнула нервозность.
Троих бандитов это не напугало. Все трое обернулись разом. Их лица, освещённые тусклым светом фонаря, исказились злобными усмешками. Самый крупный — с выбитым передним зубом и шрамом через всю щеку — сделал шаг вперёд.
– А тебе какое дело, парень? – процедил он сквозь зубы. – Мимо проходил — иди дальше, пока ноги целы.
Мирослав не ответил сразу. Воздух в переулке казался густым от напряжения. Каждый вздох давался тяжело.
– Я не могу пройти мимо, когда вижу, как трое здоровых мужиков издеваются над одним человеком, – наконец произнёс он, стараясь удержать голос ровным.
Бандит расхохотался. Его спутники подхватили смех, будто услышали лучшую шутку дня.
– Зря ты влез, малыш, – сказал главарь, качая головой. – Теперь придётся преподать тебе урок на будущее.
Мирослав понимал, что открытый бой — самоубийство. Его взгляд быстро ощупал пространство вокруг: камни, пустые бутылки, деревянный ящик у стены. Единственные союзники.
Не давая противникам времени на подготовку, он схватил камень и метнул его в лицо главаря. Тот вскрикнул, закрывая ладонями разбитый нос. Воспользовавшись моментом, Мирослав резко ударил второго бандита ногой в живот. Тот согнулся пополам, выпуская свою жертву.
– Беги! – крикнул он торговцу, но тот замешкался, и третий бандит успел схватить его за плечо.
Мирослав схватил осколок бутылки и резко опустил его на голову одного из нападавших. Хруст стекла сменился глухим ударом тела о мостовую. Главарь, уже почти оправившийся от первого удара, с яростным рычанием кинулся на него. Мирослав едва успел отклониться — холодный воздух пронёсся рядом с щекой. В следующее мгновение он врезал противнику под колено. Бандит застонал и повалился на землю, корчась от боли.
Юноша навис над ним, прижав острый край стекла к горлу.
— Убирайтесь, — процедил он сквозь зубы, дыхание было тяжёлым, глаза — полные решимости. — Пока я не передумал.
Главарь медленно поднялся, прихрамывая. По его лицу текла кровь из разбитого носа, но в глазах сверкала злоба, которую всё же затенял страх.
— Мы ещё встретимся, — прошипел он, пятясь назад.
— С нетерпением буду ждать, — ответил Мирослав, не опуская импровизированного оружия.
Бандиты, подхватив своего товарища, быстро исчезли во тьме переулка, будто растворились в ночи.
Мирослав перевёл дыхание и обернулся. Жертва нападения — невысокий мужчина лет сорока — осторожно прижимал ладонь к порезанному предплечью. Его дорогой плащ был испачкан грязью и кровью, благородные черты лица побледнели, но взгляд оставался острым, внимательным.
— Спасибо... — хрипло произнёс он, тяжело дыша. — Без тебя мне бы не выйти живым.
— Нужно обработать рану, — коротко сказал Мирослав, доставая чистый платок. — Держите вот так.
— Я Ригард, — представился торговец, пока тот помогал ему перевязать руку. — Занимаюсь поставками тканей и специй.
— Мирослав, — кивнул юноша, аккуратно затягивая повязку. — Как вы вообще здесь оказались?
Ригард горько усмехнулся:
— Ошибся переулком. Хотел сократить путь… А они уже давно шли за мной. С площади Фонтанов.
Мирослав нахмурился:
— Они что-то искали?
— Боюсь, что да, — вздохнул Ригард, проверяя содержимое своей сумки. — Но это долгая история. А сейчас мне нужно домой. Моя лавка на улице Торговцев. Не составишь компанию? После такого я предпочёл бы не быть один.
Мирослав колебался всего мгновение:
— Хорошо. Только дайте минуту отдышаться.
— Ты спас мне жизнь, друг мой, — серьёзно произнёс Ригард, глядя прямо в глаза. — И я это запомню.
— Просто случайность, что я оказался рядом, — отмахнулся Мирослав, пряча взгляд. В голосе его проскользела неловкость, но в груди теплилось что-то новое. Что-то, похожее на чувство собственной значимости.
Мирослав молча сопровождал Ригарда по мокрым улицам Фьордгарда. Город был тих, но в этой тишине скрывалась тревога — как будто каждый камень помнил, что случилось совсем недавно. По пути торговец не замолкал ни на минуту. Голос его звучал легко, почти весело, будто он старался развеять последствия произошедшего.
Он рассказывал о своих делах — о тканях из Зиркатра, пахнущих пряностями пустынь, и специях из Ша’Карана, которые жгли язык, но при этом пробуждали аппетит даже у самых изощрённых гурманов. О сложностях торговли в нынешние времена: высокие налоги, опасные дороги, постоянная угроза разбойников. Но больше всего — о том, как важно быть готовым к любому повороту судьбы.
– В наше время даже простая поездка в соседний город может стать последним путешествием, – вздохнул Ригард, поправляя перевязь на раненой руке. – Но что поделать? Дела не ждут.
Они миновали ряд старых складов, где в воздухе висели запахи сырости, плесени и давно истлевшей рыбы. Мирослав внимательно слушал, но мысли его уже начинали кружиться вокруг новых возможностей. С каждым словом торговца мир казался чуть шире, чем раньше.
Когда они достигли дома Ригарда, тот остановился у массивной деревянной двери, украшенной медными вставками, и повернулся к Мирославу.
– Спасибо тебе ещё раз, – произнёс он, глядя прямо в глаза. – Без тебя я бы сегодня не выжил. И вот что… Через неделю я отправляюсь в Аркемонт — столицу Арктерии. Дорога сейчас особенно опасна. Не хотелось бы повторить сегодняшнее приключение где-нибудь в лесу. Поэтому у меня есть предложение: поехать со мной в качестве охранника. Ты показал себя настоящим бойцом. Что скажешь?
Мирослав замялся. Предложение было заманчивым, но слишком внезапным. Он не привык доверять подаркам судьбы.
– Подумай, – мягко продолжил Ригард, видя его колебания. – Я заплачу достойно. До завтра у тебя есть время решить. Если надумаешь — приходи в мою лавку. Она на улице Торговцев, рядом с площадью Фонтанов.
Торговец достал кошель и протянул его Мирославу — гораздо больше, чем тот мог заработать за месяц в порту.
– Это тебе за сегодняшнюю помощь. А завтра жду твой ответ.
Мирослав поблагодарил и направился обратно в свою каморку. По пути мысли путались, сталкивались, будто буря внутри него не утихала. Да, дорога была опасной. Но это был шанс выбраться из Фьордгарда. Увидеть новые города. Заработать достаточно, чтобы хотя бы на время забыть о нужде. Чем дольше он размышлял, тем яснее понимал: решение уже принято. Он должен уехать. Попробовать что-то новое, даже если это связано с риском.
И когда он свернул в очередной темный переулок, впервые за долгие месяцы на его лице появилась легкая улыбка. Казалось, судьба наконец-то подкинула ему возможность изменить свою жизнь. Оставалось только надеяться, что это действительно шанс — а не очередная ловушка.
На следующее утро Мирослав позволил себе проснуться позже обычного. Городской шум доносился глухо, будто через воду. Только мерное цоканье капель стекало по оконному стеклу — будто кто-то невидимый отсчитывал секунды его новой, неопределённой жизни.
Он покинул кровать, пропитанную потом и страхом, и ступил на холодный пол. Воздух комнаты был насыщен запахом вчерашнего эля и дешёвого табака. Спускаясь в таверну, он чувствовал на себе липкие взгляды редких посетителей — людей, чьи лица навсегда остались в тени проигранных жизней.
Но вместо скудной похлёбки его ждал наваристый бульон с кусками солонины и ломком хлеба — тёплого, хрустящего, будто испечённого совсем недавно. Аромат трав щекотал ноздри, пробуждая аппетит.
Мирослав набросился на еду с жадностью, это был первый нормальный приём пищи за годы. Каждый глоток, каждый кусочек становились наградой за пережитые лишения. И предвестием перемен.
Хозяйка таверны, заметив его необычайно бодрое состояние, подошла ближе, вытирая руки о засаленный передник.
– Что-то ты сегодня сияешь, Мирослав. Неужто удача подвернулась?
Он едва сдержал улыбку — слишком свежи были воспоминания о прошлом вечере.
– Работа нашлась. И не просто работа — я уезжаю из Фьордгарда.
В её глазах мелькнуло что-то похожее на тень.
– И куда же путь держишь, если не секрет?
– В Аркемонт. Буду сопровождать одного торговца, – ответил он спокойно, хотя внутри всё ещё трепетало от мысли о предстоящем.
Хозяйка вздохнула, будто вспомнив собственные давно забытые мечты.
– Ну что ж… Рада за тебя. Хоть кому-то повезло вырваться из этой дыры.
Мирослав почувствовал лёгкий укол совести, но быстро отогнал его. Он действительно заслужил этот шанс — вырвал из цепких лап безысходности собственными руками.
Закончив с завтраком, он вышел на улицу. Прохладное дыхание ранней весны обняло лицо, разгоняя последние остатки зимнего холода. Воздух был наполнен терпким запахом морской воды и сырой земли. Где-то высоко в небе грифон описывал широкие круги — страж, следящий за городом.
Он медленно направился к лавке Ригарда, размышляя о том, как лучше распорядиться внезапным богатством. Эти деньги были больше, чем монеты — они были ключом к новой жизни, к свободе от долгов, голода и постоянной нужды. Мысленно он составлял список: крепкая обувь, тёплая одежда, надёжный нож — верные спутники дальнего пути.
Но в глубине души теплилось искушение — потратить часть на то, чего он был лишён годами: хорошее вино, тёплая постель, даже простая радость — прогулка без цели. Он тяжело вздохнул. Нет. Этот шанс слишком велик, чтобы растрачивать его на минутные удовольствия.
Площадь Фонтанов встретила его холодным величием. Каменные фигуры древних существ замерли в вечном молчании, будто наблюдали за людьми с высоты веков. Вода, текущая из их пасти, падала вниз, повторяя ритм времени — неумолимый и равнодушный. Мирослав остановился, заворожённый этим зрелищем. Здесь, среди камня и воды, было что-то завораживающее — нечто большее, чем просто архитектура.
Он долго бродил по площади, всматриваясь в лица прохожих, пытаясь найти в них отражение своих мыслей. Но видел лишь усталость, равнодушие и скрытую тревогу. Каждый был погружён в свой мир, отгорожен стеной одиночества и страха. Мирослав почувствовал внезапную жалость к этим людям — к их сломанным мечтам и потерянным возможностям. Он понял: ему нужно уйти. Уйти до того, как станет таким же.
Найдя наконец лавку Ригарда, затерянную среди узких улочек Ткацкой части города, Мирослав вошёл внутрь. Тепло и свет встретили его неожиданно — будто он шагнул из зимнего заката прямо в летний полдень. Солнечные лучи, проникавшие сквозь высокие окна, играли на полках, заставленных рулонами тканей всех цветов и фактур. Шелк, бархат, парча — каждый оттенок казался живым, как если бы сама природа воплотилась в этих материях. Аромат лаванды и сандала смешивался с запахом дерева, создавая ощущение уюта и достатка, словно стены здесь хранили тепло сотен прошедших лет.
Подмастерья работали в тишине: один аккуратно отмерял локти золотистого бархата, другой вышивал что-то сложное и тонкое, третий — с особым пристрастием раскладывал образцы тканей по столу. В центре всего этого движения стоял сам Ригард, рассматривая новые пробы. На нём был камзол из тёмно-вишнёвого шелка, украшенный золотыми узорами, напоминающими виноградные лозы. Он держался так, как могут держаться только те, кто всю жизнь провёл в своём деле — уверенно, сосредоточенно, с едва заметной гордостью мастера.
Мирослав немного растерялся. Привыкший к серости портовых улиц, к запаху морской соли и пота грузчиков, он впервые оказался в мире, где красота была не просто зрелищем, а частью повседневности. Он неловко кашлянул, чтобы напомнить о себе.
Торговец поднял голову, лицо его просветлело.
— А, Мирослав! Как я рад тебя видеть! Решил принять моё предложение?
— Да, я согласен. Когда отправляемся? — ответил юноша, стараясь не выдать волнения, но голос всё же дрогнул.
Ригард хлопнул в ладоши — весело, как будто это было их старым ритуалом.
— Отлично! Выдвигаемся через шесть дней, на рассвете. Подготовься. Это будет долгий путь. И опасный, — добавил он уже серьёзнее. — Но ты справишься. Я не ошибся в тебе.
Покинув лавку, Мирослав чувствовал странное облегчение. Его будущее, пусть и окутанное туманом неопределённости, начало обретать очертания. Теперь у него была цель — не абстрактная мечта, а реальный путь, который предстояло пройти. Осознание этого согревало сердце, как первый весенний луч после долгой зимы.
В кармане приятно звенели монеты — символ свободы, которую он так долго ждал. Он решил, что имеет право немного расслабиться, насладиться последними днями в родном городе. У него ещё оставалось время подготовиться к путешествию, но он не мог упустить возможность развеяться перед дорогой.
Вспомнилась старая мечта — посетить знаменитый зверинец, где показывали диковинных существ со всего мира. Давно забытые рассказы снова ожили в памяти. Тогда они будоражили воображение, заставляли мечтать о дальних странах и невероятных приключениях. Теперь, когда его жизнь действительно меняется, он решил исполнить эту детскую мечту — как дань прошлому, которое больше не вернётся.
Мирослав усмехнулся. Этого момента он ждал так долго. И кто знает, когда представится такой шанс снова?
