Ты мне не указ
— Максим, ты где шляешься? — Ирина вскинула голову от раковины, где тёрла пригоревшую кастрюлю. В квартире — ни звука.
Никакого ответа.
— Максим! — крикнула она громче, вытирая руки о полотенце и выходя в коридор. На подставке пусто — ни кроссовок, ни куртки. Телефон — брошен на зарядке. Дверь не захлопнута, прикрыта тихо, как будто по-тихому выскользнул.
Ирина дернула дверь, высунулась в подъезд — тишина. Лифт поехал вверх. Значит, пошёл пешком. Бесшумно. Как вор.
— Прекрасно, — прошипела она. — Только попробуй вернуться — поговорим.
В груди уже поднималась злость. Этот его отец, Олег… Пять лет назад исчез. Сказал — «устал от быта» и исчез. Словно семья — это временное неудобство, от которого можно отписаться. Теперь появляется раз в месяц, бросает Максиму какую-нибудь недорогую ерунду — наушники, кепку, пиццу, и увозит кататься на мотоцикле. Полчаса — и опять его нет.
А она? Уроки проверяет, врача вызывает, носки стирает, концы с концами сводит. Кто? Она. И теперь — она, значит, истеричка, «мозг выносит» и "контрол-фрик", тьфу, что бы это не значило.
Спасибо, блин.
Максим вернулся через два часа. Спокойно, молча. Как будто на прогулке был. Без извинений.
— Ты нормальный вообще? — голос Ирины дрожал от сдерживания. — Ты куда ушёл?
— Гулял, — отмахнулся он, и пошёл в свою комнату. Куртка воняет чужим одеколоном и сигаретами.
— Максим! — Она догнала его. — Ты был у отца?
— И что? — Он развернулся. В глазах — ледяное раздражение. — Я имею право.
— Имей мозги — тогда и право будет. А пока живёшь у меня — предупреждай, где шляешься!
— Ты меня задушишь, мам! — взорвался он. — Ты даже дышать не даёшь! У отца — спокойно. Ты просто невыносима!
Её словно кипятком ошпарили.
Ирина стояла. Руки — в стороны, как в растерянности. Дышала тяжело, сдерживала ком в горле. Но голос выровняла.
— У него спокойно? — переспросила она. — А ешь — у меня. Спишь — у меня. Учишься — на мои. Болеешь — я врача вызываю. А «спокойно» у него?
Максим не ответил. Только скривился.
— Если так спокойно, — тихо сказала она, — собирайся. Иди. Возьми рюкзак, зубную щётку — и иди к нему. Только не вздумай потом возвращаться с этим лицом «мама, прости». По-взрослому так по-взрослому.
У него спокойно
Максим хлопнул дверью. Настолько сильно, что по зеркалу закрепленному на обратной стороне пошли тонкие трещины.
Ирина не побежала за ним. Стояла и смотрела на них, как на предсказание.
Он ушёл с рюкзаком. Быстро, на эмоциях, не взяв даже зарядку. Но всё же ушёл.
Значит, теперь — пусть сам.
Ирина не плакала. Не в тот день. Она готовила на автомате, вымыла полы, по привычке открыла окно в его комнате, проветрить, а потом захлопнула — пусть не выветривается этот подростковый бунт.
Олег встретил Максима без особого энтузиазма.
— Ну, привет. Не понял, ты с рюкзаком?
— Поживу пока у тебя, — буркнул Максим. — У нас с мамой... не клеится.
Олег пожал плечами.
— Дело твоё. У меня как раз диван свободен.
Квартира у него была чужая. Съёмная. Пыльная. В прихожей — коробки, в раковине — посуда. Телевизор гремел, хоть никто и не смотрел. С кухни донёсся голос:
— Кто это?
— Сын, — крикнул Олег.
Максим напрягся.
Из кухни вышла девушка в халате. Молодая, блондинка, с сигаретой. Оценила его сверху вниз.
— Надолго?
— Да он... на пару дней, наверное, — махнул рукой Олег. — Разберётся, остынет, и обратно к мамке.
«К мамке» резануло по уху Максиму, но он промолчал.
Сначала было неплохо. Никто не орал, никто не спрашивал про уроки. Можно было есть пиццу на диване и не вытирать крошки, сидеть за отцовским ноутбуком до утра и опаздывать в школу. Никто не будил его по утрам, с криками — «Вставай, опоздаешь!» Олег включал ему какие-то фильмы, предлагал пиво — «чё ты как мелкий». Максим чувствовал себя почти взрослым.
Но на третий день девушка в халате — её звали Лера — наорала за то, что Максим оставил полотенце на полу. На четвёртый — потребовала «не лазить в её холодильник». На пятый — выяснилось, что Олег не особо рассчитывал кормить сына каждый день.
— Ужина нет, — пожал плечами он. — Вот дошик на полке.
Максим ел в тишине, солёный доширак, и почему-то вдруг вспомнил, как Ирина жарила ему сырники и ругалась, если он ел их с кетчупом. «Это извращение, Максим, ты вообще человек?» — и они оба тогда хохотали.
Сейчас — было не до смеха.
На седьмой день Лера сорвалась окончательно.
— Послушай, Олег, — сказала она раздражённо, когда Макс вышел из душа. — Это вообще нормально? Он тут спит, ест, шляется. У меня кастинг через неделю, а у тебя — приёмный пункт подростков? Пусть уже валит к своей маме!
Максим стоял в коридоре и слышал всё.
До последнего надеялся, что отец заступится. Но Олег только вздохнул:
— Ладно, Макс, ты слышал. Не вовремя ты, конечно...
Максим не стал собирать вещи.
У него их почти не было.
На улице лил дождь. Мелкий, нудный. Максим стоял на остановке с капюшоном на глазах. Смартфон — севший. Есть — хотелось. Настроение — ноль.
«Ты у него — никто», — билось в голове. — «За собутыльника сгодился. За сына— нет».
И вот тогда он понял, что «спокойно» — это не значит «любят».
Спокойно — это когда всё равно.
А я думала — ты не вернёшься
Когда Ирина открыла дверь, первое, что она увидела — это кроссовки. Грязные, старые, с разошедшимся носком.
А потом уже и лицо — осунувшееся, с потухшими глазами.
Максим стоял и молчал.
— Я... — начал он, но слова застряли.
Он не знал, как сказать, что был неправ. Что ему страшно. Что он не знает, куда теперь.
Ирина не спросила ничего.
Просто отошла в сторону и сказала:
— Заходи.
Он прошёл в квартиру, как будто в новый мир. Всё было, как прежде: запах её духов, еле слышный шум стиральной машины, чашка на столе с недопитым чаем. Но воздух — другой. Не как раньше.
Она пошла на кухню, не оборачиваясь.
— Будешь есть?
Он кивнул, хотя она этого не видела.
Сел за стол. Руки дрожали.
Через минуту перед ним стояла тарелка супа. Горячего, настоящего, с мясом.
Он зачерпнул ложку и понял, что не ел ничего домашнего почти неделю.
— У него было… нормально, — проговорил он сквозь еду. — Но... не то. Я не знал, куда ещё.
— Зато теперь знаешь — тихо сказала Ирина.
Он поднял глаза. Она стояла у плиты, спиной к нему. И как будто ссутулилась сильнее.
— Мам... — голос сорвался.
Она развернулась. Подошла и присела рядом.
— Я не святая, Максим. И ты не обязан меня любить всегда. Но дом — это не когда удобно. Дом — это когда ждут. Даже если обидел. Даже если вымотал. Всё равно ждут.
Он смотрел на неё и впервые за долгое время видел не просто мать. Женщину. Уставшую, обиженную, одинокую.
— Я был дураком, — прошептал он.
— Был. — Она кивнула.
Он опустил голову. Слёзы капали в суп.
Вечером он сам застелил постель. Сам убрал посуду. И даже вымыл раковину — молча.
А потом подошёл к её комнате, постучал.
— Мам, а можно просто рядом посижу?
Она только кивнула, и он сел у её ног, как в детстве.
— Я так поняла, ты с ним не сдружился, — тихо проговорила она.
— Он не плохой. Просто... не мой.
— А я? — Ирина посмотрела на него.
— А ты — моя. Даже когда злая.
Она усмехнулась. И погладила его по голове.
— Ты тоже мой. Даже когда дурак.
Ты вырос. А я — отпустила
В школе Максим больше не хорохорился. Не строил из себя крутого. Просто был.
— Макс, ты чё, дома опять? — удивился Колька. — А чё батя с мотиком и пивом, ты же сказал нафиг школу?
Максим посмотрел на него спокойно.
— Не батя он мне.
— А кто?
— Ошибка.
Колька замолчал. А потом, вдруг, хлопнул его по плечу:
— Ну и правильно. Пошли в столовку, у меня энергос и булка халявная.
Он пошёл с ним, и впервые не хотелось казаться крутым. Просто быть собой оказалось легче.
Дома он стал убирать за собой. Без напоминаний. Вещи собрал, кроссовки помыл, даже пол протёр в прихожей.
— Мам, я сейчас. И ещё мусор вынесу.
Она кивнула. Без слов.
И села на диван.
Где-то глубоко внутри что-то защелкнулось.
Он вернулся. Но не просто как ребёнок, которому снова разрешили жить дома.
А как человек, который понял, чего стоит материнская любовь. И какой она может быть — не бесконечной, но настоящей.
Вечером они сидели с пирогом и чаем.
— Мам, — сказал он, — ты знаешь, я тогда думал, что ты — тормоз. Что ты меня держишь. А ты... берегла.
Она улыбнулась.
— Я ведь не могла дать тебе весь мир. Но могла дать ориентир. Чтобы ты, если что, вернулся.
А теперь — ты немного вырос.
Он посмотрел на неё с неожиданной тревогой:
— А это значит?
— А это значит, что я могу отпустить. Без страха.
Максим кивнул. И обнял её.
Молча. С благодарностью.
Не все ошибки можно предотвратить. Но важно, чтобы после них было куда возвращаться. Иногда подростку нужно ошибиться самому, чтобы распознать настоящую любовь.
И очень важно, чтобы его ждал дом, в котором не скажут: «Я же говорила».
А просто откроют дверь.
Дорогие мои, не забывайте подписаться на мой канал, чтобы не пропустить новые истории, полные жизненных уроков, мудрости и искренности. Ваши комментарии, лайки и поддержка значат для меня многое!
С любовью, Лариса Гордеева.