Меня, конечно, в край занесло… – Ну что поделаешь – живой человек…
Я так закоренел о обиде на учёных, занимающихся искусством, за их бойкот (а теперь и извращение добавилось) теории художественности по Выготскому, что другую теорию, Натева, о функции искусства понимал распространяющейся только на неприкладное искусство, рождённое подсознательным идеалом, т.е. выражающее ЧТО-ТО, словами невыразимое, ибо не дано сознанию автора. Потому, мол, так, чтоб подчеркнуть в функции искусства как испытания именно сокровенного такие черты, как непосредственность и непринуждённость испытания.
Но есть же, чёрт возьми, не только сокровенное, которое нужно испытывать. Например, простой страх смерти – на войне. Очень знаемое переживание, кто хоть раз боялся за свою жизнь.
«- Вы как-то рассказывали, что в одной из ваших характеристик записана отрицательная черта: пониженное чувство опасности. Такое чувство вам и нам помогает или мешает?
- Я считаю, что эта характеристика не отражает истинного положени вещей. Что она является ошибочной. Когда шли тяжёлые события на Кавказе, я там часто бывал. В зоне боевых действий. Я помню, мы фактически на бреющем полёте летели по складкам местности [на экране вертолёт], почти лопастями задевали за землю. Я говорю: зачем так рискуем. Он: если мы поднимемся выше, риск будет ещё больше, потому что мы становимся хорошей мишенью для стингеров, которые были там у террористов. Вот этот риск такого бреющего полёта – он был оправдан»).
Я несколько раз подвергал сам себя такому риску – если не смерти, то травмы или даже возможности стать калекой.
Но я не о том. Там страха нет. Там аккуратненько поступаешь ежесекундно так и только так, чтоб ничего плохого не случилось. И оно не случается.
Я говорю о том случае, когда ты не властен распоряжаться собой. Командир приказал – и выполняй, хоть он и не прав где-то. Ты дал присягу за родину умереть, если что.
Я в армии, - сколько я там пробыл на стажировке (в инженерно-сапёрных войсках), - не попадал в смертельные обстоятельства. Разве что при неаккуратном вставлении детонирующего шнура в капсюль-детонатор можно было теоретически лишиться глаз (и один из взвода даже отказался это исполнять). И совершенно, - как я помню, - не опасно было ночью ползком находить противотанковые мины (срабатывают от давления не меньше 200 кг, я сейчас проверил) и снимать их со взведённого положения. И не потому не опасно, что на всякий случай обычная взрывчатка там была заменена на что-то, хоть и должное взорваться при прохождении танков, но взорваться для того, чтоб удостовериться все ли мины мы нашли и сняли со взвода. Просто не опасно. Я об этом упоминаю в связи со стихотворением, с которым я буду разбираться.
Но раз, и не в армии, я подумал (не важно, что зря, как оказалось), что сейчас мне конец, и надо просто подороже отдать свою жизнь.
Я ночевал в Никитском ботаническом саду под Ялтой. Там ночью никто не остаётся. И порядка ради спускают сторожевых собак. О чём я не знал. Утром я спустился к морю, чтоб умыться. И на меня издали помчались две такие собаки. Ростом мне по пояс.
Я вспомнил, как покойный папа читал мне книгу «Алитет уходит в горы». Там был случай, что на Алитета напал медведь. Но не внезапно, а дав Алитету секунду подумать. И Алитет бросился на медведя до того, как тот бросился на Алитета, и сунул тому в уже открытую пасть руку. Да как можно глубже. Да захватил там что-то и стал вытягивать наружу. И спасся.
Я спастись не рассчитывал. Я решил тоже броситься первым и выдавить пальцами глаза той собаке, на которую брошусь я. Оставалось решить, на какую. И я решил, что не на ту, которая первой бросится на меня. И стоял, всё больше наклоняясь вперёд и подгибая ноги для прыжка. И переводил глаза с одной на другую, пытаясь предугадать, которая прыгнет первой.
Не доскакав до меня метра три, они вдруг синхронно встали на дыбы. Повернулись. И таким же галопом поскакали прочь от меня.
Я хотел подойти к кромке берега, чтоб умыться, но, оказалось, что я окаменел. Двинуть не мог ни одной ногой. Ухмыльнулся: как бы я прыгал? Но, наверно б прыгнул.
Перевёл дух. Еле дошёл до моря и умылся.
И удивился теперь, что всё приблизительно так сопережил всего лишь от стихов, в которых автор притворился, будто есть смертельная опасность при разминировании противотанковых мин ТМ.
Дмитрий ФИЛИППОВ
Участник СВО
Семнадцать мин стояли в ряд,
Пугая танки и пехоту.
.
– Тут дел на пять минут, солдат,
И – по домам, в родную роту, –
Сказал мне взводный сгоряча,
И гильзу пнул на скользкой трассе.
.
Семнадцать мин.
И нет ключа,
Чтоб каждую обезопасить.
.
– Вперёд, сапёр! Чего ты встал?
– Я не пойду, – ответил сразу.
– Ты захотел под трибунал?..
Невыполнение приказа!
– Товарищ старший лейтенант,
запрещено
снимать взрыватель
взведенной мины.
– Да, всё так.
Но завтра здесь пойдут машины.
Пойдёт колонна на Херсон.
А ты, боец, чего-то бредишь...
Там мины, вон за тем углом,
И ты сейчас их обезвредишь.
.
И он вздохнул, как тяжело больной,
И спрятал свои руки за спиной.
.
И я пошёл, не напоказ
(Першило в горле, рвалось сердце),
И точно выполнил приказ,
Держа "тээмку", как младенца.
.
Семнадцать раз за тем углом
Я вспоминал, что я крещён,
Но липкий страх упал на плечи.
– Ты скоро? – взводный мне кричал.
Но я ему не отвечал,
На час лишившись дара речи.
.
А после, полностью без сил,
Сидел на блокпосту, курил,
Решал, как буду хвастать в роте.
И цокал языком стрелок,
Из охраненья паренёк:
– Ну, б.. дь, сапёры, вы даёте!..
2025
И ведь этот Филиппов прав, наврав.
Вспоминается Пушкин, якобы принявший критику Александра Раевского:
«А. Раевский хохотал над следующими стихами:
Он часто в сечах роковых
Подъемлет саблю — и с размаха
Недвижим остается вдруг,
Глядит с безумием вокруг,
Бледнеет etc.
Молодые писатели вообще не умеют изображать физические движения страстей. Их герои всегда содрогаются, хохочут дико, скрежещут зубами и проч. Все это смешно, как мелодрама» (https://rvb.ru/pushkin/01text/07criticism/02misc/1031.htm).
Главное – суметь дать напряжение, а потом разрядку. Судя по моим переживаниям, у Филиппова это получилось.
А что такое «Бахчисарайский фонтан» (1821-1823)? Это у Пушкина-продекабриста, то есть представителя гражданского романтизма невольно-модно-русские заскоки в соседний, солипсистскиий романтизм, охвативший в недалёком прошлом Западную Европу, потрясённую морями крови из-за Великой французской революции и наполеоновских войн и удравший от такой ужасной действительности в свой прекрасный внутренний мир. Потому у Пушкина эта преувеличенная субъективность его героя.
А хотел ли Филиппов явно преувеличенной субъективностью («Першило в горле, рвалось сердце», «Я вспоминал, что я крещён, / Но липкий страх упал на плечи», «На час лишившись дара речи», «полностью без сил») тоже сказать «фэ» войне? – Может, таков был его подсознательный идеал, тем паче, что сознание автора не могло не знать, что «Иногда даже снимают взрыватели с боевого взвода, и используют для своих минных полей» (https://dzen.ru/a/ZX1HdjqcUVxE9Igf), а не «запрещено снимать взрыватель взведенной мины». Но что с подсознательным идеалом поделать? Оно непобедимо. Прорывается сквозь контроль сознания. Иначе покоя душе поэта не будет. – А прорвало – успокоился. Мало того – торжествуешь.
Реабилитировать прошлёпавшее сознание можно только одним – объективировать как-то прорвавшуюся субъективность: «Решал, как буду хвастать в роте». Ну и дать восторгаться человеку, который не в курсе сапёрных дел, такому, как «Из охраненья паренёк».
Как-то понятно, почему солдаты ВОВ не любили рассказывать о войне.
.
Я был уверен поначалу, что имею дело с произведением прикладного искусства, а оказалось – неприкладное. Но мне не хочется переделывать начало статьи.
4 мая 2025 г.
