«Реакционный бастион» и «варварская орда»: Россия в зеркале марксистской мысли
Карл Маркс и Фридрих Энгельс, основоположники теории научного коммунизма, провозгласившие лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», вошли в историю как проповедники интернационализма и борцы против угнетения. Их учение вдохновляло революционеров по всему миру, в том числе и в России, где оно, по иронии судьбы, нашло самое радикальное воплощение. Однако при ближайшем рассмотрении текстов самих «классиков» и их переписки вырисовывается картина не столь однозначная. За фасадом интернационализма порой проглядывает весьма специфическое, если не сказать предвзятое, отношение к целым народам, особенно к славянам и, в первую очередь, к русским. Российская империя в их трудах предстает не просто как объект классового анализа, а как главный враг прогресса, «жандарм Европы», средоточие реакции и варварства.
Ненависть Маркса и Энгельса к царской России имела под собой, конечно, и объективные причины. Российская империя в XIX веке действительно была оплотом самодержавия, подавляла революционные движения как внутри страны, так и в Европе (вспомним подавление польского восстания 1830-31 гг. или венгерской революции 1849 г.), вела активную экспансионистскую политику. Для Маркса и Энгельса, живших в Европе и мечтавших о революции на Западе, Россия была главной угрозой, силой, способной в любой момент вмешаться и раздавить ростки свободы. Критика российского самодержавия, его агрессивной внешней политики, его роли в подавлении революций – лейтмотив многих их статей и писем.
Однако эта критика часто переходила грань политического анализа и приобретала черты откровенной русофобии, распространяясь с режима на всю страну и ее народ. В их текстах Россия предстает как нечто чуждое Европе, как «варварская орда», угрожающая цивилизации. Они пишут о «деспотической» природе русской власти, якобы уходящей корнями в монгольское иго, о «рабской» психологии русского народа, о его «неисторичности». Энгельс, например, в своих работах по военной истории часто подчеркивал отсталость русской армии, ее неспособность к маневру, пассивность солдат, объясняя это общим уровнем «варварства» страны. Даже успехи русского оружия (например, победы Суворова) они старались принизить или объяснить случайностью.
Особенно ярко их отношение проявилось во время Крымской войны (1853-1856). Маркс и Энгельс горячо поддерживали Англию и Францию, воевавших против России в союзе с Османской империей. Они видели в этой войне шанс ослабить главного врага европейской революции. В своих статьях для «New York Daily Tribune» Маркс не жалел черных красок для описания России, ее армии, ее дипломатии. Он писал о «коварстве» Петербурга, о «монгольском» характере русской экспансии, предрекал неизбежное поражение России и даже ее распад. Энгельс вторил ему, анализируя военные действия и постоянно указывая на слабость и некомпетентность русского командования и отсталость вооружения. Их анализ был не просто критическим – он был откровенно враждебным, полным нелестных эпитетов и мрачных прогнозов для России.
Эта позиция не была случайной. Для Маркса и Энгельса Россия была не просто одной из реакционных монархий – она была воплощением всего того, что мешало наступлению светлого коммунистического будущего в Европе. Она была «твердыней контрреволюции», которую необходимо было сокрушить. Поэтому любая война против России, любое ее ослабление приветствовалось ими как шаг к мировой революции. И в этой борьбе все средства казались хороши, включая использование откровенно русофобских стереотипов, популярных в то время в Европе. Критика политического режима незаметно перерастала в неприязнь к стране и ее народу в целом.
«Неисторические народы» и панславистская угроза: славянский мир под прицелом классиков
Негативное отношение Маркса и Энгельса не ограничивалось одной лишь Россией. Оно распространялось и на многие другие славянские народы, особенно на тех, кто, по их мнению, играл «реакционную» роль в европейской политике или мешал осуществлению их революционных планов. Наиболее ярко это проявилось в статьях Фридриха Энгельса, написанных во время и после революций 1848-1849 годов в Европе, особенно в его работах о «неисторических народах».
Концепция «неисторических народов» (geschichtslose Völker) была заимствована Марксом и Энгельсом у Гегеля, но получила у них специфическое политическое звучание. Согласно этой концепции, не все народы способны создать собственную государственность и внести вклад в исторический прогресс. Существуют народы «исторические» (немцы, венгры, поляки, итальянцы – те, кто активно участвовал в революциях 1848 года на «правильной» стороне) и народы «неисторические», лишенные собственной истории и государственности, обреченные либо ассимилироваться более «прогрессивными» соседями, либо служить инструментом в руках реакционных сил. К числу таких «неисторических» народов Энгельс без колебаний относил большинство славян Австрийской империи – чехов, словаков, хорватов, сербов, словенцев, а также румын и некоторых других.
Почему? Главная причина – их роль в революции 1848-1849 годов. В то время как немцы и венгры подняли восстание против Габсбургской монархии, стремясь к национальному объединению и демократическим реформам (как это виделось Марксу и Энгельсу), южные славяне (хорваты под предводительством бана Елачича, сербы в Воеводине, чехи) в большинстве своем поддержали австрийского императора. Они опасались усиления немецкого или венгерского национализма и видели в Габсбургах своего защитника. Они сражались против венгерских и венских революционеров, помогая подавить восстание. Это вызвало ярость у Маркса и Энгельса, видевших в этом предательство дела революции.
В своих статьях в «Neue Rheinische Zeitung» Энгельс обрушился на южных славян с резкой критикой, обвиняя их в «контрреволюционности», «отсутствии исторической жизнеспособности», «реакционности». Он писал, что эти народы – лишь «обломки наций», не имеющие будущего, и что их удел – либо исчезнуть в «революционной буре», либо стать орудием в руках главного врага революции – царской России. Энгельс не стеснялся в выражениях, используя весьма «нелестные эпитеты» и делая «специфические прогнозы относительно будущего славянских наций». Он утверждал, что эти народы «никогда не имели своей собственной истории», что их национальные движения – лишь маскарад, скрывающий их реакционную сущность. Их борьба за национальные права объявлялась им контрреволюционной помехой на пути прогресса. Особенно доставалось чехам и хорватам.
Энгельс прямо заявлял, что в грядущей мировой войне, которая неизбежно последует за революцией, эти «реакционные народы» должны будут исчезнуть с лица земли. «Всеобщая война… сотрет с лица земли даже имя этих упрямых маленьких наций», – писал он. Это была не просто критика их политической позиции – это был фактически приговор целым народам, вынесенный с позиций «исторической необходимости». Трудно отделаться от впечатления, что за революционной фразеологией скрывалось глубокое предубеждение, если не презрение, к этим «малым» славянским народам, посмевшим встать на пути «прогрессивных» немцев и венгров.
Особую ненависть Маркса и Энгельса вызывала идеология панславизма – движение за культурное и политическое объединение славянских народов. Они видели в панславизме лишь инструмент экспансионистской политики царской России, стремящейся подчинить себе всех славян и использовать их для борьбы против революции в Европе. Энгельс посвятил панславизму ряд статей, где доказывал его «реакционную» и «антиисторическую» сущность. Он утверждал, что славяне (за исключением поляков, о которых ниже) не являются единой нацией, что их языки и культуры различны, а объединяет их лишь мнимая «славянская идея», продвигаемая Россией. Он высмеивал попытки создания единого славянского литературного языка и культуры. Любые проявления славянского национального самосознания (кроме польского) рассматривались им как угроза европейскому порядку и делу революции. Панславизм был для него синонимом российской экспансии и варварства.
Таким образом, отношение Маркса и Энгельса к славянскому миру (за исключением поляков) было крайне негативным. Они делили славян на «революционных» (поляков) и «реакционных» (всех остальных), отказывая последним в праве на самостоятельное историческое существование и предрекая им исчезновение. Эта позиция, основанная на смеси гегельянства, революционного радикализма и, возможно, великогерманских предрассудков, разительно контрастировала с их же провозглашенным интернационализмом.
Польский вопрос как антирусский таран: поддержка независимости или ослабление империи?
На фоне общего неприязненного отношения к большинству славянских народов позиция Маркса и Энгельса по польскому вопросу выглядела разительным контрастом. Они были последовательными и ярыми сторонниками восстановления независимости Польши, разделенной в конце XVIII века между Россией, Пруссией и Австрией. Польша в их глазах была не «неисторическим народом», а нацией с великим прошлым, жертвой агрессии трех реакционных монархий и важным форпостом революции на востоке Европы.
Почему именно Польша удостоилась такой чести? Причин было несколько. Во-первых, историческая традиция. Польские восстания (особенно 1830-31 и 1863-64 годов) вызывали сочувствие у всей прогрессивной европейской общественности. Борьба поляков за свободу воспринималась как часть общеевропейской борьбы против тирании. Маркс и Энгельс разделяли эти настроения. Во-вторых, поляки были активными участниками революционных движений в самой Европе. Польские эмигранты сражались на баррикадах Парижа, Вены, Берлина в 1848 году, они были частью европейского революционного братства. Маркс и Энгельс поддерживали с ними тесные контакты.
Но главной причиной их пропольской позиции была, несомненно, геополитика, а точнее – антирусская направленность этой позиции. Восстановление независимой Польши рассматривалось ими прежде всего как способ нанести сокрушительный удар по Российской империи – главному врагу европейской революции. Независимая Польша должна была стать барьером, «санитарным кордоном» между Россией и Европой, остановить русскую экспансию на запад и лишить царизм его важнейших западных губерний. Ослабление России через отделение Польши было ключевым элементом их стратегии.
В своих статьях и выступлениях Маркс и Энгельс неустанно доказывали необходимость поддержки польского освободительного движения. Они критиковали европейские правительства за их пассивность или даже пособничество России в подавлении польских восстаний. Они призывали европейский пролетариат проявить солидарность с борющейся Польшей. Энгельс даже изучал польский язык и военную историю Польши, чтобы лучше обосновать свои аргументы.
Они подчеркивали «революционность» поляков, их историческую миссию в борьбе против царизма. При этом они часто закрывали глаза на социальные противоречия внутри самого польского общества, на консервативный характер значительной части польской шляхты, которая возглавляла восстания. Главным для них было то, что поляки борются против России.
Интересно сравнить их отношение к полякам и к другим славянским народам, также боровшимся за свои национальные права. Если борьба южных славян против австрийского или турецкого ига объявлялась ими «реакционной» и «контрреволюционной», то борьба поляков против русского (а также прусского и австрийского) владычества всячески превозносилась. Этот двойной стандарт ясно показывает, что их позиция определялась не столько абстрактными принципами права наций на самоопределение, сколько их геополитическими расчетами и их отношением к России как к главному врагу. Польша была для них удобным инструментом, «тараном», который должен был пробить брешь в бастионе европейской реакции – Российской империи.
Получается, поддержка польского вопроса Марксом и Энгельсом была продиктована не столько симпатией к полякам как к славянскому народу, сколько их последовательной русофобией и стремлением ослабить Российскую империю любой ценой. Польская карта разыгрывалась ими в большой европейской игре против царизма.
От презрения к надежде (или расчету?): поздние взгляды и ирония истории
Несмотря на свое в целом негативное отношение к России и большинству славянских народов, в последние годы жизни Маркса и Энгельса их взгляды на перспективы революции в России претерпели определенную эволюцию. Это было связано с ростом революционного движения в самой России, появлением там первых марксистских групп и активной перепиской «классиков» с русскими революционерами.
Особое значение имела переписка Маркса с Верой Засулич в 1881 году. Засулич, известная народница, задала Марксу вопрос, волновавший многих русских революционеров: может ли Россия прийти к социализму, минуя капиталистическую стадию, опираясь на сохранившуюся крестьянскую общину («мир»)? Этот вопрос был принципиальным, так как ортодоксальный марксизм предполагал обязательное прохождение капиталистической стадии с развитием пролетариата как главной революционной силы. Маркс отнесся к вопросу Засулич очень серьезно. В своих черновиках ответа (окончательный ответ был гораздо короче и уклончивее) он подробно анализировал русскую общину. Он признавал ее уникальность, ее потенциальную роль как «точки опоры социального возрождения России», но подчеркивал, что для этого необходима победа пролетарской революции на Западе, которая поможет России преодолеть свою отсталость. То есть, он допускал возможность некапиталистического пути для России, но лишь при условии поддержки со стороны победившего западного пролетариата.
Энгельс в своих поздних работах также стал уделять больше внимания России. Он с интересом следил за развитием рабочего движения, признавал растущую роль России в мировом революционном процессе. В предисловии к русскому изданию «Манифеста Коммунистической партии» 1882 года Маркс и Энгельс писали: «Россия представляет собой передовой отряд революционного движения в Европе». Это разительно отличалось от их прежних характеристик России как «жандарма Европы».
Изменилось ли их отношение к русским и славянам? Вряд ли кардинально. Скорее, изменилась политическая конъюнктура. Революция на Западе, на которую они так надеялись, запаздывала. Зато в «отсталой» и «варварской» России революционное движение набирало силу. Прагматики Маркс и Энгельс не могли игнорировать этот факт. Россия из главного врага революции превращалась в ее потенциальный центр. Поэтому они стали проявлять к ней больше интереса и даже надежды. Возможно, в этом был и элемент расчета: если революция начнется в России, она может подтолкнуть и европейский пролетариат.
Но даже в этот период проскальзывали нотки прежнего отношения. Они продолжали критиковать русский царизм, его политику, с недоверием относились к некоторым течениям в русском революционном движении (например, к народникам). Ирония истории заключается в том, что именно в России, стране, которую Маркс и Энгельс часто описывали в самых мрачных тонах, их учение было воспринято наиболее радикально и привело к революции, изменившей ход мировой истории. Революции, которую возглавили люди, считавшие себя их верными учениками (хотя и сильно «адаптировавшие» их теорию), и которая привела к созданию государства, основанного на идеологии, создатели которой, возможно, испытывали к этой стране и ее народу глубокую и скрытую неприязнь.