Мирослав остановился. Он стоял на границе Топорной Равнины, словно на краю прежней жизни. Больше он не мог оборачиваться. Деревня уже терялась в дымке рассвета, будто её стирали с лица земли вместе с каждым его шагом. Дома, когда-то большие и родные, теперь казались игрушечными, приземистыми, как коробки из-под спичек. Кузница — жалкой хижиной, где звенели удары молота, что теперь звучали скорее воспоминанием, чем реальностью.
В ногах гудела усталость, но это была не только усталость пути. Это был вес непрощенных слов, невысказанных объяснений, обещаний, так и не данных. Горло сжалось, будто кто-то намотал на него железную проволоку. Он глубоко вдохнул, пытаясь вобрать в себя последние капли того, что было. Запах полыни, смешанный с дымом домашних очагов — раньше он находил в этом уют, теперь же — лишь отголоски чего-то чужого.
Ветер трепал волосы, холодный и настойчивый. Он лез под рубаху, пробирал до костей. Мирослав вспомнил печь, трещины в глине, тепло, которое никогда не повторится. Он вспомнил Лену — её взгляд, полный немого вопроса, который он так и не смог разгадать. Теперь она осталась там, за спиной. И пусть всё это было его якорем, он сам разрезал канат.
Земля слегка вздрогнула под ногами. Не от ветра, не от шага. Словно проснулось что-то глубоко под корой мира, словно почва отозвалась на его решение. Или ему просто показалось.
— Решился всё-таки, Мирослав?
Голос был тихий, скрипучий, как старое дерево под ветром. Юноша вздрогнул и резко обернулся.
На камне у дороги сидел Йорген — знахарь, затворник, человек, о котором ходили странные слухи. Его лицо было словно высеченным из скалы: морщин много, глаза острые, будто видят не только его самого, но и то, что за ним.
— Что ты здесь делаешь? — спросил Мирослав, чувствуя, как внутри поднимается напряжение. Ему не хотелось, чтобы кто-то видел его уход.
— Провожаю, — старик усмехнулся, обнажая редкие зубы. — Дорога предстоит дальняя, опасная. Глупо идти одному.
Мирослав нахмурился. Йорген всегда вызывал у него смесь страха и недоверия. Говорили, что он умеет читать судьбы, лечит травами, собранными в святую ночь. А ещё — что ночью он общается с духами. Такие вещи в Топорной Равнине не любили.
— Я справлюсь сам, — буркнул юноша, поворачиваясь спиной.
Но Йорген не отступил. Он легко соскользнул с камня, как тень, и протянул Мирославу кожаный мешочек, туго стянутый шнурком.
— Возьми. Это травы, собранные в самую короткую ночь, когда цветёт папоротник. Спрячь получше. Может быть, они уберегут тебя от лиха: от стрелы, от слова злого, от глаза завистливого.
Мирослав замялся. Он хотел отказаться, но в глазах старика мелькнуло что-то такое, что заставило его принять мешочек. Не страх. Предостережение.
— Береги себя, парень, — сказал Йорген. — За этой границей уже не наш мир.
Мирослав кивнул. Он сделал шаг. Потом второй. И вскоре уже не слышал, ни голоса, ни ветра, ни даже своего дыхания. Только сердце билось в груди, медленно и глубоко, будто давало отсчёт новому началу.
Мирослав нерешительно взял мешочек. Сухой шелест трав едва слышно просочился сквозь грубую кожу. Он ощутил на ладони легкий вес содержимого и едва уловимый терпкий запах — не то пряностей, не то чего-то древнего, спрятанного в земле.
— К чему это? Зачем мне это? — спросил он, но голос дрогнул.
Старик только усмехнулся, потрепал юношу по плечу своей костлявой рукой и хрипло произнёс:
— Бережёного Бог бережёт. Ступай с миром, Мирослав. Да помни: всякий сам кузнец своего счастья.
Прежде чем Мирослав успел задать ещё один вопрос, Йорген исчез. Не ушёл, не скрылся — просто перестал быть. Только что он стоял рядом, а теперь дорога была пуста. Лишь ветер колыхал пыль, да мысли в голове юноши метались, как испуганные птицы.
Сомнения остались внутри. Зачем старик дал ему этот мешок? Что он знал? И главное — как он ушёл так внезапно?
Мирослав спрятал амулет в карман, как будто пытаясь прикрыться им от неизвестного, и пошёл дальше. Его путь лежал через лес Эмберблум.
Лес встретил его тишиной, будто выжидал. Ни птиц, ни ветра — лишь собственное дыхание и мерный стук сердца. Эмберблум был знаменит не только своими янтарными бликами, играющими на коре деревьев в сумерках, но и тем, что скрывал в себе трентов — древних стражей, чьи силуэты видели лишь те, кто знал, где искать.
Этот лес был живым. Он чувствовал каждого, кто входил в него. Тысячи деревьев, тысячи глаз, тысячелетия истории. Говорили, что тренты были первыми созданиями Творцов — до людей, до эльфов, до всех прочих. Они не говорили, но слышали всё. Молчаливые, огромные, сотканные из корней и времени, они двигались между деревьями, оставаясь почти невидимыми.
Те, кто нарушал покой леса — рубил священные деревья, жёг костры, оставлял следы своей дерзости — исчезали бесследно. Никто не видел, как тренты действуют. Но спустя годы находили странные артефакты: пояс, обломок меча, потёртый мешок — всё опутанное корнями и мхом, будто лес забирал долг, который никто не просил платить.
И всё же люди приходили. Привлечённые янтарным светом, играющим среди листвы. Легенды гласили, что это следы магии Творцов, спрятанной в самом сердце леса. Иногда эти блики собирались в узоры — загадочные, словно руны. Одни считали, что лес предупреждает о надвигающейся беде. Другие полагали, что он просто играл с ними, как кошка с мышью.
Мирослав шагнул под первую тень деревьев. Воздух стал плотнее, холоднее. Казалось, даже время здесь замедлило свой бег.
Он не знал, что ждёт его впереди. Но одно было ясно — Эмберблум не любит тех, кто приходит без цели.
Воздух в Эмберблуме был не просто прохладным или влажным — он был плотным, как будто пропитанный временем. Каждый вздох казался долгим, почти священным. Старые деревья, чьи стволы были такими широкими, что их невозможно было обхватить даже вдвоём, высились вокруг, словно немые хранители тысячелетий. Под ногами мягко пружинила земля, покрытая толстым ковром папоротников. Запах смолы и мха висел повсюду — сладковато-горький, успокаивающий и тревожный одновременно. Создавалось впечатление, будто ты вошёл в другой мир, где природа царствует безраздельно, а время течёт медленнее, чем за его границами.
Охотники из Топорной Равнины рассказывали, что порой в лесу можно услышать низкие раскаты, похожие на далёкий гром. Это тренты разговаривали между собой на языке, понятном только самому лесу. Эти звуки могли быть и колыбельной, и предостережением — всё зависело от того, какое настроение было у Эмберблума.
Мирослав шёл уже несколько часов. Лес менялся с каждым шагом: воздух становился влажнее, деревья — выше, кроны — гуще. Порой тропа сужалась до едва заметного просвета между корнями, а иногда раскрывалась перед ним просторной поляной, где росли странные цветы с янтарными лепестками, будто впитавшие в себя свет самого заката.
Он начал замечать следы присутствия трентов. Деревья с ветвями, изогнутыми под неестественными углами, словно пытающиеся принять форму человеческой фигуры. Медленное движение листвы, когда ветра не было. Или внезапное ощущение, что за ним кто-то наблюдает.
Именно тогда тишину нарушил звук — резкий, искусственный. Металл ударил о металл. Мирослав замер.
Звук повторился. Не скрип ветки. Не хруст ветки под лапой животного. Это было нечто другое. Он напрягся, вслушиваясь. Ничего. Только собственное дыхание и биение сердца.
Затем он увидел её — высокую фигуру в доспехах, двигающуюся впереди, сквозь полумрак леса. Образ детства всплыл в памяти: те самые рыцари, что когда-то проходили через деревню, вызывая благоговение стариков и восторженные взгляды детей. Паладины Ордена Зари — защитники людей от демонической угрозы, герои преданий и сказаний.
По мере приближения Мирослав рассмотрел мужчину лет тридцати пяти. Его доспехи были начищены до зеркального блеска, на нагруднике выделялся символ восходящего солнца. Красная накидка развевалась на невидимом ветру, опускаясь на широкие плечи. На поясе висел меч с рукоятью, украшенной драгоценными камнями. Лицо было строгим, чисто выбритым, с резкими чертами, будто высеченными из камня. Волосы коротко острижены, светлые, как луч утреннего света.
Мирослав остановился. Что делает паладин в самом сердце Эмберблума? И почему его путь пересекается с его дорогой?
— Молодой человек, что ты делаешь здесь один, в таком лесу? Сейчас это небезопасно, — окликнул его воин, подходя ближе.
Мирослав немного замялся, чувствуя, как слова застревают где-то между горлом и грудью. Голос паладина звучал не строго, но уверенно — словно каждый его слог был откован в боях.
— Я… направляюсь в Фьордгард, — наконец ответил он, сам услышав дрожь в собственном голосе.
Паладин приподнял бровь, задумчиво посмотрел на юношу, потом поправил меч на поясе.
— Фьордгард? Далекий путь для такого юного путника, — произнёс он, почти про себя. — Только будь осторожен. В этих краях были замечены демоны.
— Демоны? — переспросил Мирослав. У него невольно пробежала дрожь по спине.
— Да. Если встретишь что-то подозрительное — не геройствуй. Главное — выжить и предупредить других. Лучше потерять честь, чем голову, — серьёзно добавил воин. — А в городе держись торговых районов. Там безопаснее.
— Спасибо за совет, — кивнул Мирослав.
— Береги себя, парень. И да пребудет с тобой свет Зари.
Паладин коротко кивнул, будто завершая разговор, и зашагал прочь — обратно, к Топорной Равнине. Его шаги постепенно затихали среди деревьев, пока не слились с шуршанием листвы. Мирослав остался один, как будто только что проснулся после долгого сна. Он проводил взглядом серебристый доспех, скрывшийся за деревьями.
Встреча с таким воином — словно знак. Как благословение, данное свыше. Не часто доводится лицезреть паладина из Ордена Зари. Сердце его всё ещё колотилось, но теперь уже не от страха — в груди теплился маленький, но твёрдый огонёк решимости. Мирослав чуть улыбнулся.
Солнце клонилось к горизонту, окрашивая стволы деревьев в тёплые янтарные тона. Но с каждым моментом тени между исполинскими дубами становились длиннее, гуще, плотнее. Ночь надвигалась, медленная и бесшумная, как кошка, крадущаяся по краю поляны.
Пройдя ещё несколько часов, Мирослав почувствовал, как усталость начинает сжимать его тело, словно железные цепи. Каждый шаг отзывался болью в ногах, мышцы ныли, а рюкзак казался всё тяжелее, будто набирал вес с каждым новым вдохом. Он понимал: дальше идти нельзя. Нужно остановиться, отдышаться, восстановить силы.
Разводить костёр в этом лесу было слишком рискованно. Поэтому он решил обойтись без огня.
Выбрав небольшую полянку, спрятанную от посторонних глаз густыми зарослями папоротников, он опустился на поваленное дерево, покрытое мягким мхом. Достав сушеные яблоки и кусок хлеба, Мирослав начал есть. Еда была простой, даже невкусной, но давала силы — а значит, она служила своей цели.
Вокруг стояла звенящая тишина. Иногда её нарушал лишь шелест листьев или отдалённый крик ночной птицы. Сумрак сгущался, окутывая лес зловещей пеленой. Мирослав старался не думать о том, что может прятаться в темноте. Он знал: страх — плохой спутник.
Это была его первая ночь в полном одиночестве. Впервые так далеко от дома. Он чувствовал себя потерянным, уязвимым, как дитя, заблудившееся в чащобе.
Закончив ужин, он осмотрелся в поисках места для ночлега. Вскоре нашёл укромную нишу между корнями древнего дуба, рядом с дорогой. Это место казалось достаточно скрытым — если кто-то и пройдёт мимо, вряд ли заметит его среди переплетения корней и листвы. При этом он оставался достаточно близко к тропе, чтобы услышать шаги или вовремя заметить опасность.
Он устроился там, закутался в плащ и прислушался к лесу. Внутри всё дрожало — от усталости, от неопределённости, от первого настоящего страха перед неизвестностью.
Устроившись среди переплетённых корней древнего дуба, Мирослав накинул дорожный плащ на плечи, как можно плотнее закутался в него и попытался расслабиться. Но спокойствия не было. Эта ночь в лесу обещала быть бессонной.
Каждый треск ветки заставлял его вздрагивать, резко оглядываться и судорожно хвататься за рукоять кинжала — единственной защиты, которую он привёз с собой из деревни. В голове не давали покоя слова паладина: демоны . С каждым порывом ветра он видел в темноте горящие глаза, слышал скрежет когтей по коре деревьев.
И тогда он заметил свет.
Янтарное мерцание проснулось где-то между стволами, переливаясь, будто живое. Оно перетекало с ветки на ветку, играло на коре, словно лес сам дышал. «Духи», – вспомнил он предания стариков. Зрелище завораживало, но одновременно леденило сердце.
Ночь тянулась бесконечно.
Мысли путались: от воспоминаний о доме до страхов перед неизвестностью. Он то задремывал, то резко просыпался от шороха листвы или далёкого крика ночного зверя. Казалось, лес наблюдает за ним, испытывает, проверяет — достоин ли он ходить по его земле.
Чтобы не сойти с ума от страха, Мирослав начал вспоминать хорошее.
Отец у наковальни — удар молота, искры, тепло кузни. Лена, собирающая свои странные механизмы, полная уверенности в своих силах. Их смех, рыбалка летом, песни у костра. Эти образы были как лучик света в бездне, согревали его в холодном мраке, помогали не потерять себя среди теней.
Под утро его всё же сморило. Это был не сон, а скорее забытьё — чуткое, тревожное, наполненное обрывками мыслей и смутными кошмарными образами. Даже во сне он чувствовал запах смолы и мха, слышал шепот ветра в листве, будто деревья переговаривались между собой.
Рассвет пришёл не с радостью, а с холодом.
Первые лучи солнца едва пробились сквозь густую листву, осветили причудливые узоры на коре деревьев. Небо над лесом было свинцовым, хмурым. Мирослав проснулся от озноба, который пропитал его до костей. Его плащ, служивший единственным укрытием, намок от росы и теперь казался каменным покровом.
Ночь выдалась долгой, сырой и жестокой. Корни, на которых он пытался уснуть, были твёрже любого камня, а его тело болело так, словно он провёл эту ночь не один, а в объятиях самого леса.
Выбравшись из своего укрытия, Мирослав огляделся. Тьма ещё царила под пологом Эмберблума, лишь местами рассвет высвечивал янтарные блики на стволах. Он чувствовал себя старым, разбитым, будто прожил здесь не одну ночь, а целую вечность.
Пора двигаться.
Он медленно начал растирать руки, потом ноги, с трудом распрямляя затёкшие конечности. Каждое движение отзывалось болью, но он не останавливался. Глубоко вдохнул холодный воздух, заставил себя дышать ровно, не обращая внимания на дискомфорт. Постепенно кровь потекла быстрее, мышцы отозвались первыми импульсами жизни, и хотя боль оставалась, она больше не парализовывала.
Мирослав встал.
Он выжил первую ночь в одиночестве.
Ночь, проведенная в лесу, оставила странный осадок – смесь тревоги и какого-то нового осознания себя. Казалось, древние деревья наблюдали за его борьбой со страхами, впитывая его сомнения как часть своего многовекового опыта.
Собирая свои немногочисленные вещи, Мирослав заметил, что янтарные отблески на коре стали ярче, словно лес пробуждался вместе с ним. Воздух казался свежее, а шорохи леса – менее зловещими. Даже запах смолы и мха теперь воспринимался иначе – не как угроза, а как признак живой, дышащей природы.
Он понял, что пора двигаться дальше. Город уже не казался таким далеким и недостижимым – каждый шаг по лесной тропе приближал его к новой жизни...
После нескольких часов блужданий по лесу, где деревья становились все реже, Мирослав наконец выбрался из Эмберблума. Лес остался позади, словно дурной сон. Перед ним открылась широкая долина, изрезанная пологими холмами. Поднявшись на один из них, он замер, пораженный открывшимся видом. Вдалеке, словно видение, возвышался Фьордгард. Город, о котором он столько слышал, теперь был перед ним во всей своей красе. Его стены, казалось, тянулись до самого горизонта, а башни, словно каменные иглы, пронзали небо. Это был город-крепость, город-мечта, символ новой жизни, к которой он стремился.
Фьордгард поражал своими масштабами. Каменные стены, мощные и суровые, окружали город, как непоколебимый щит. Они внушали трепет — не от страха, а от уважения к силе, способной защитить целое государство. Башни высились над укреплениями, словно древние часовые, чьи глаза башенных окон без устали следили за северными горизонтами. Фьордгард был последним оплотом Арктерии на границе с Титанхольмом — империей голиафов, что простиралась ещё дальше на север, туда, где земля покрыта вечным льдом.
Этот город славился тем, что здесь можно найти всё — от редких артефактов до самых странных услуг, если только у тебя хватит золота и решимости. Его порт, скрытый в естественной бухте, охраняли две сторожевые башни, которые будто бы выросли прямо из скал. Их мрачные силуэты обещали безопасность для тех, кто прибывал сюда с моря.
Для Мирослава Фьордгард был больше чем просто городом. Это была возможность начать новую жизнь, исполненная тайн, опасностей и великих свершений. Он чувствовал, что в этих стенах его ждут судьбоносные встречи и открытия, о которых он мог лишь гадать.
По мере приближения к цели долина постепенно сужалась, уступая место аккуратным полям, расчерченным с математической точностью. Золото пшеницы колыхалось под порывами ветра, напоминая бескрайнее море, по которому плыли облака. Изредка среди золотистых просторов вспыхивали пятна зелени — небольшие рощицы, будто острова в этом солнечном океане.
Воздух становился плотнее, наполняясь запахами человеческой жизни: дымом очагов, свежим хлебом, цветущими яблонями. Мимо него прокатились деревянные телеги, доверху нагруженные корзинами с картошкой и тыквами. На полях работали крестьяне, перекликаясь и смеясь между собой. Всё говорило о том, что большой город уже рядом.
Дома стали выше, хотя и сохраняли простоту. Стены были побелены, крыши покрыты черепицей, а за окнами виднелись домотканые занавески. Возле каждого двора — огород, где хозяйки собирали урожай зелени и трав. Жизнь здесь была трудной, но люди не сдавались. Их руки создавали уют даже в самой суровой земле.
Дорога расширялась, камни уступали место утоптанной земле, а затем — плитам. Появились первые лавки: кузницы, сапожные мастерские, ткацкие станки. Работа кипела: молоты ударяли по наковальням, иглы прошивали кожу, челноки сновали между нитями. Простые товары — свежий хлеб, овощи, грубая одежда — выставлялись на прилавках. Запах железа, кожи и теста смешивался в воздухе, создавая свой особенный аромат города.
Мирослав ускорил шаг. Сердце билось быстрее — он чувствовал, как приближается тот момент, когда сможет наконец-то своими глазами увидеть легендарный Фьордгард.
Первые двухэтажные дома встречали его окнами с простыми рамами и балконами, на которых сохло бельё. По улицам спешили горожане, занятые своими делами. Никто не обращал внимания на одинокого путника. Он шёл вперёд, к самому сердцу города.
Наконец, перед ним предстала грозная красота Фьордгарда. Его стены, собранные из исполинских валунов, казались частью самой земли. Они уходили высоко вверх, как будто хотели достичь небес. Башни с развевающимися флагами возвышались над ними, охраняя покой города. Ворота, обшитые железом, были распахнуты, словно объятия старого друга. Фьордгард ждал его.
Когда Мирослав подошёл к городским воротам, его ошеломило величие Фьордгарда. Каменные стены, вздымающиеся к небесам, казались не просто защитой — они были символом силы, древности и непоколебимости. Их размеры подавляли воображение, а башни, будто высеченные из скал времени, возвышались над ними, словно молчаливые хранители.
Вблизи ворот он разглядел искусную резьбу на камне — гербы знатных родов, чьи истории вплетались в лицевую кладку. Батальные сцены, застывшие в камне, рассказывали о победах и поражениях, о годах, когда город отбивался от осад, и о тех, кто проливал кровь ради его свободы.
Но больше всего его заворожили не стены и не башни — это был поток людей. Они двигались хаотично, но целенаправленно, точно живой организм. Пестрые наряды, экзотические украшения, странные головные уборы — всё это сливалось в бесконечное море лиц, одежд и голосов. Город жил, дышал, гудел.
И в этом хаосе Мирослав заметил того, кого раньше видел только в легендах — голиафа.
Гигантский представитель империи Титанхольма возвышался над толпой, словно скала среди муравейника. Его плечи могли бы выдержать вес гор, кожа — цветом как старый гранит — блестела под солнцем. Мускулистые руки, покрытые сложными татуировками, сжимали огромный молот, набалдашник которого было шире самого Мирослава. В глазах голиафа не было ни доброты, ни любопытства — только суровое спокойствие и уверенность в своём превосходстве.
Мирослав замер. Он забыл дышать. Никогда прежде ему не доводилось видеть этих великанов — только слухи, рассказанные торговцами у костра. А теперь один из них шёл прямо на него.
Голиаф приблизился. Его взгляд скользнул по Мирославу — холодный, безразличный, почти презрительный. Гигант фыркнул и прошёл мимо, оставляя после себя лишь напряжение и чувство собственной ничтожности. Мирослав остался стоять на месте, как будто его ударили чем-то тяжёлым, невидимым.
Этот взгляд сказал всё: здесь, в Фьордгарде, никто не будет заботиться о том, откуда ты пришёл или кем был дома. Здесь каждый сам за себя.
– Эй, деревенщина! Чего встал как столб? – окликнул его стражник, недовольно хмурясь. – Рот закрой, а то муха залетит.
– Просто... я первый раз в городе, – пробормотал Мирослав, чувствуя, как щёки начинают гореть.
– «Первый раз»… – усмехнулся стражник. – Послушай совет: найди место, где переночевать, пока не стемнело. И держись подальше от тех, у кого зубы острее языка. В этом городе легко потерять не только деньги, но и жизнь.
Пройдя через ворота, Мирослав действительно ощутил, что попал в другой мир. Столпотворение, запахи, звуки — всё это обрушилось на него сразу. Улицы жили своей жизнью, бурлящей и беспощадной. Торговцы кричали, зазывая покупателей, музыканты на играли на неизвестных инструментах, дети сновали между ног, а кони и повозки медленно пробирались сквозь плотный людской поток.
Дома здесь были плотно сбиты друг к другу, их фасады украшены причудливой лепниной, вывесками и цветными витражами. Каждый шаг выводил Мирослава глубже в этот лабиринт жизни. Запахи жареного мяса, свежего хлеба, пряностей и благовоний смешались в единый аромат большого города.
Фьордгард дышал, шумел, манил и пугал одновременно. Это был город, где каждая улица хранила свою историю, а каждый угол — свою опасность. Мирослав чувствовал, как теряет ориентацию, увлечённый вихрем красок, звуков и запахов. Он знал одно: начать новую жизнь здесь будет непросто.
Спустя некоторое время Мирослав собрался с мыслями. В голове всё ещё кружились впечатления от города, но он понимал: пора действовать. Первым делом нужно было найти ночлег и заработать на еду — не умереть же с голода в первые же дни. Дешёвая комнатёнка и любая работа — вот что ему сейчас требовалось больше всего.
Может, устроиться в кузню? Работать молотом он умел. Или на рынке грузчиком — там тоже никто не станет спрашивать о родословной. Главное — не опускать руки и не терять надежду.
Пройдясь по шумным перекрёсткам, он наткнулся на небольшую площадь с обветшавшим фонтаном в центре. Уставший и измотанный, Мирослав присел на край каменного бортика, чтобы перевести дух. Здесь было тише, чем на оживлённых улицах, и можно было собраться с мыслями.
Он достал из кармана последние медные монеты и задумчиво пересчитал их. Сумма была жалкой — хватит разве что на самую дешёвую комнату в самых запущенных районах, если повезёт.
Спрятав деньги обратно, он огляделся. Его взгляд остановился на старике, сидевшем у фонтана и неторопливо попыхивавшем трубкой. Одежда его была потёртой, но в глазах читалась мудрость, словно он знал город лучше, чем самого себя.
Мирослав подошёл осторожно:
– Простите, я впервые в городе и ищу недорогое место для ночёвки. Не подскажете?
Старик внимательно оглядел его. Молчание затягивалось, будто он пытался прочесть что-то скрытое за внешним видом путника. Наконец он кивнул:
– Есть одно место на улице Железных Кузнецов. Приют Странника. Ведёт его старый Фогель. Не бог весть какое гостеприимство, но дёшево и без лишних вопросов. Только скажи, что это не я тебя направил, – добавил он, лукаво прищурившись, и указал костлявым пальцем нужное направление.
Мирослав поблагодарил его и отправился в путь. По дороге он размышлял: завтра начнутся поиски работы. Может, на рынке? Там всегда нужны сильные руки. Лучше быть грузчиком, чем просто слоняться без дела и тратить последние монеты.
Улица Железных Кузнецов встретила его запахом горячего металла и древнего дерева. Здание "Приюта Странника" ничем не отличалось от других забытых домов района: двухэтажное, обшарпанное, с покосившейся вывеской. На ней кривыми буквами было написано название, которое давно уже не радовало глаз.
Хозяин, плотный мужчина лет шестидесяти с добродушной улыбкой, встретил его у входа:
– Первая ночь в нашем славном городе? Могу предложить комнату на втором этаже. Вид во двор, цена — щадящая.
Мирослав не стал торговаться. Он заплатил сразу за неделю и поднялся наверх. Комната оказалась маленькой, почти тесной. Узкая кровать, покосившийся стол, скрипучий стул и окно, выходящее во внутренний двор, — всё это не могло называться уютом. Но после долгого дня пути даже это казалось спасением.
Он уселся на край постели и закрыл глаза. Город принял его, пусть и не слишком тепло. Голиаф, насмешливые взгляды, холодная встреча — всё это лишь начало. Но он был здесь. И завтра начнётся новая глава: поиск работы, новые люди, шанс доказать себе и миру, что он может пробиться.
А сегодня он позволил себе немного передохнуть. Напряжение первого дня медленно отступало, уступая место усталости и слабой надежде.