Обыкновенная флешка – серебристая, с царапиной у основания, размером с мизинец трёхлетнего ребёнка – валялась среди ворсистой пыли и скрепок на дне коробки с бумагами. Наташа шмыгнула носом – пыль забивалась в ноздри, как вата в рождественскую игрушку, – и машинально сунула находку в карман домашних брюк.
Кто бы мог подумать, что именно эта металлическая крошка, а не диагноз в поликлинике, не телеграмма от гадалки из Костромы, не внезапное извержение Везувия, вдруг перевернёт её аккуратно застеленную жизнь подобно тому, как переворачивают матрасы раз в полгода – одной стороной кверху, другой книзу.
– Ксюш, ты не видела твою синюю панамку с дельфином? – крикнула Наташа в коридор, отряхивая ладони о штанины.
– Не-а! Посмотри в шкафу! – донеслось из детской вместе с тонким писком электронных игрушек.
Ближе к вечеру, когда солнце догрызало оконную раму в кухне, а дочь уже посапывала после вечерней сказки, Наташа вспомнила о флешке. Воткнула её в ноутбук. Экран мигнул и выдал папку с десятками файлов. Даты. Имена. "Света_гостиница.mp4", "Ира_командировка.avi", "Лена_у_неё.mp4"...
Сердце забилось где-то в горле – рыбина, выпрыгнувшая на лёд. Пальцы сами нажали на первый попавшийся файл. Экран ожил мутноватым изображением. Сомнений не осталось – Алексей, её Алёша, человек, с которым она прожила девять лет и делила постель, душу и счета за квартиру, – задыхаясь от возбуждения, снова и снова жестко входил сзади в выгнувшуюся рыжеволосую молодку.
– Лешенька, ну... что ж... ты так долби-и-и-шь... – прерывисто, с надрывом, простонала женщина на видео. – Жена заждалась? – и мерзкий, сочащийся ядом смешок.
Наташа захлопнула крышку ноутбука так резко, что едва не прищемила пальцы. В комнате стало оглушительно тихо. Даже часы, казалось, перестали тикать. Только в телефоне – будь он трижды проклят, этот новомодный синхронизатор жизней! – пискнуло сообщение:
"Опаздываю минут на 40. Черт-те что на Варшавке, сплошные пробки. Целую, скучаю, привезу твой любимый зефир в шоколаде".
Наташа уставилась на экран телефона невидящими глазами. Потом медленно открыла ноутбук снова. Папка. Файлы. Даты. Последние четыре года. Господи, четыре года этот человек жил с ней, смотрел в глаза, целовал на ночь, подавал кофе по утрам... и все это время...
Она набрала номер мужа с такой яростью, что едва не сломала ноготь о сенсорный экран.
– Алё? – беззаботный голос в динамике.
– Я нашла твою флешку, Алексей, – произнесла она с ледяным спокойствием, от которого у самой мурашки побежали по спине.
Тишина. Такая густая, вязкая тишина, что казалось, можно зачерпнуть ложкой.
– Какую флешку? – голос мужа вдруг стал ниже на октаву.
– С твоими... видеоархивами.
Снова тишина, а потом судорожный вздох:
– Наташ, это... это не то, что ты думаешь...
– А что я думаю, Лёша? – она почти пропела его имя, чувствуя, как внутри поднимается что-то огромное, обжигающее, готовое снести всё на своём пути. – Что мой муж годами имел других женщин и с маниакальной тщательностью коллекционировал эти записи как чёртовы марки? Нет? Не это я думаю?
– Наташа, я сейчас приеду, и мы всё...
– Ты приедешь с зефиром в шоколаде и объяснишь мне, сколько баб ты успеваешь оприходовать между презентациями и планёрками? Нет уж, милый! Я тебя жду. И будь уверен — разговор будет долгим.
Она отключила телефон и медленно опустилась на стул. За окном пронзительно кричали чьи-то дети. В соседней комнате сопела во сне дочь. А в руках Наташи, на подушечках пальцев, горело маленькое устройство, вместившее в себя четыре года лжи, вероломства и предательства.
Их знакомство было обыкновенным, как кубик сахара в ресторанной чашке кофе. Встретились на дне рождения общего друга, сидели за одним столом, передавали друг другу салатницу с оливье. Наташа тогда работала в языковой школе, а её зарплата, как и значимость в этом мире, едва достигала уровня минимальной потребительской корзины.
Она носила простенькую стрижку, которую называла "каре", хотя любая уважающая себя парикмахерша назвала бы это "криворукой самодеятельностью". По вечерам зубрила методички по преподаванию языка дошкольникам, а на выходных ходила с подружками в "Шоколадницу" – верх роскоши для девушки, снимавшей угол у пенсионерки с трёхцветной кошкой.
Алексей тогда был просто Лёшей – худощавым парнем с дипломом экономиста и начальной должностью в компании, название которой звучало так солидно, что вызывало у стариков уважительное причмокивание, а на деле означало бесконечное заполнение таблиц и согласование бумаг с серолицыми бухгалтерами.
Он пришёл на ту вечеринку в новеньком пиджаке, купленном специально для девушки, которая в последний момент отказалась идти. Пиджак был чуть великоват в плечах и короток в рукавах, отчего его обладатель казался растерянным подростком, забредшим на взрослую территорию.
Они поженились через полтора года – не из большой страсти, а из того ощущения правильности, которое накрывает тебя, когда примеряешь зимой тёплые перчатки: не особо красивые, но надёжные. К алтарю Наташу вёл отец – полковник в отставке с щетиной цвета соли и кулаками размером с небольшую дыню. Он шепнул зятю, передавая руку дочери: "Обидишь – урою." И засмеялся так добродушно, что у Алексея мурашки побежали по спине волчьей стаей.
А потом всё завертелось, как карусельная лошадка – квартира, взятая в ипотеку (спасибо родителям за первый взнос), рождение дочери, продвижение Алексея по службе, ночные дежурства Наташи у кроватки больного ребёнка, её переход в обычную школу – поближе к дому, подальше от амбиций.
Их спальня превратилась в место, где они просто спали, изредка отдавали друг другу супружеский долг – торопливый, будничный, как чистка зубов перед сном – и складировали выглаженное бельё, которое вечно некогда было разложить по шкафам.
На четвёртом году этой размеренной симфонии семейного быта Алексей уехал в командировку в Петербург. Отель, шведский стол, вежливый персонал. И молоденькая официантка Катя с ямочками на щеках и фигурой, от которой у него перехватило дыхание.
– Ещё кофе желаете? – спросила она, наклонившись к нему ближе, чем требовала профессиональная необходимость.
– Желаю, – ответил он, глядя не на кофейник, а на её ключицы, выглядывавшие из форменной блузки.
Вечером того дня он впервые изменил Наташе – оглушённый собственной смелостью, пьяный от новизны ощущений и того абсолютного, запретного восторга, что разрывал его изнутри. А наутро, когда девушка убежала на работу, он с удивлением обнаружил, что чувствует себя не подлецом, а победителем. Словно в унылую пресноту его жизни вдруг плеснули жгучего перца.
Вторая измена случилась через месяц – коллега по работе, праздничный корпоратив, слишком много шампанского. Третья – на конференции в Сочи. Четвёртая – с женой клиента. Пятая – в фитнес-центре с тренершей. Они мелькали в его жизни, как станции метро за окном поезда – быстро, ярко и безымянно.
А потом появилась идея снимать. Камеру он купил в тот же день, под предлогом съёмок семейного отдыха. Наташа обрадовалась – она давно мечтала делать видеоальбомы для Ксюшиных дней рождения. Первая запись получилась смазанной, плохо освещенной. Но там была Марина – бухгалтер из соседнего отдела, разведенная женщина с глазами цвета ржавчины. Её волосы разметались по подушке отельного номера, а голос – низкий, хрипловатый – жалобно клянчил:
– Лёшенька, ну выключи ты эту штуку... Мне неловко.
– А мне нравится, – ответил он тогда, ощущая странную власть, которую давала ему камера. Словно он был режиссёром собственной тайной жизни.
После Марины были другие. И каждая новая запись пополняла его коллекцию – тщательно систематизированную, подписанную, хранящуюся на флешке в коробке с рабочими документами. Флешке, которую он считал надёжно спрятанной от любопытных глаз.
Наташа тем временем жила своей жизнью – от звонка до звонка. В семь утра звенел будильник, в восемь она провожала дочь в школу, в три встречала с продлёнки, вечерами проверяла тетради, по субботам ходила с Ксюшей в бассейн, по воскресеньям пекла пироги – яблочные, с корицей, от запаха которых Алексей закатывал глаза и притворно стонал от предвкушения. Она не замечала, что муж возвращается из командировок с каким-то новым блеском в глазах. Или замечала, но списывала на рабочие победы.
За эти четыре года она научилась не спрашивать, почему он часто задерживается, научилась не ревновать к его отмененным выходным, научилась не удивляться внезапным поездкам. Она верила, что строит крепкий дом, пока Алексей строил карьеру.
Верила так истово, так слепо, что не замечала кричащих признаков – чужих духов, следов губной помады на воротничке, незнакомых номеров в телефоне. Не хотела быть той женой, которая устраивает сцены, копается в карманах, следит за мужем.
Наташа считала это ниже своего достоинства. Да и времени на подозрения не было – тридцать учеников в классе, рабочие тетради, план уроков, родительские собрания, Ксюшкины танцы и английский.
А теперь вот всё – жизнь, которую она так старательно строила, оказалась миражом. Декорацией, за которой скрывалась совсем другая реальность.
Флешка поблёскивала на кухонном столе, словно маленькая серебристая бомба замедленного действия. Наташа смотрела на неё, вспоминая все те вечера, когда ждала мужа с работы, разогревая ужин по несколько раз.
Вспоминала, как он целовал её в лоб, виновато улыбаясь: "Прости, зайка, совещание затянулось..." Вспоминала его подарки – неожиданные, щедрые – которые теперь казались откупом, платой за её слепоту и молчаливое согласие быть удобной женой.
Наташины пальцы сжимали телефон, экран которого уже погас после разговора с мужем. Она знала – он сейчас мчится домой, изобретая оправдания. Она слышала эту панику в его голосе, эту лихорадочную работу мозга, придумывающего новую ложь.
Часы на стене отсчитывали минуты до его возвращения. Скоро они встретятся лицом к лицу – она и человек, которого, оказывается, совсем не знала все эти годы.
Он явился домой, когда за окном уже темнело, – не через сорок обещанных минут, а спустя почти два часа, – будто нарочно оттягивал неизбежное до последнего. Наташа слышала, как поворачивается ключ в замке – медленно, неуверенно, с той особой осторожностью, с какой крадутся воры и провинившиеся мужья. Прихожая отозвалась гулким эхом, когда он разувался, путаясь в шнурках, словно пьяный.
– Наташ? – голос Алексея прозвучал в тишине квартиры так жалко, что ей вдруг захотелось расхохотаться.
Она сидела на кухне – прямая, как струна, с руками, сложенными на коленях, словно примерная ученица на уроке. Флешка лежала на столе между ними – серебристый обвинительный приговор. Ноутбук светился открытым файлом, поставленным на паузу, – стоп-кадр с голым мужем и незнакомой шатенкой, застывшими в непристойной позе, как персонажи дешёвого эротического календаря.
– Ну что, Алёша, расскажешь мне про командировки? – Наташа произнесла это почти ласково, как спрашивают сказку на ночь у засыпающего ребёнка.
Алексей замер на пороге кухни – взъерошенный, с дурацким букетом в одной руке и коробкой зефира в другой – точь-в-точь актёр районного театра, забывший свою роль на середине спектакля.
– Это... это можно объяснить, – забормотал он, не решаясь подойти ближе. – Это всё не имеет никакого значения, это просто... – он запнулся, подыскивая слово.
– Блудняк? – услужливо подсказала Наташа с улыбкой, от которой у него мурашки побежали по спине.
– Наташ, это просто животная близоть, понимаешь? Это ничего не значит, это физиология, это не имеет отношения к нам, к семье...
– К нам? – она повторила это слово с таким изумлением, будто он заговорил на китайском. – К нам?! Ты пялишь чужих баб годами, снимаешь это на камеру и хранишь записи, как какой-то фетишист – и это не имеет отношения к нам?!
Её крик разбился о кафельную стену кухни и осыпался осколками. Наташа вдруг увидела себя со стороны – растрёпанную, с опухшими от слёз глазами, в домашних штанах и застиранной футболке – и рядом этого человека, такого чужого сейчас, с его жалкими цветами и дурацким зефиром.
– Не ори, Ксюшу разбудишь, – буркнул Алексей, кладя букет и коробку на край стола. – Давай поговорим как взрослые люди.
– Как взрослые люди? – она снова повторила его фразу, смакуя каждое слово. – А давай. Начнём с того, сколько их было? Десять? Двадцать? Судя по папкам, там целый гарем! Ты что, мусульманин-многоженец, а я не в курсе?
Он обреченно опустился на табурет напротив, растирая лицо ладонями, как будто пытался стереть с него усталость и страх.
– Это всё несерьёзно, пойми, это были просто связи на стороне. Ты же знаешь, как это бывает – мужчине иногда нужна... новизна.
– Новизна? – Наташа подалась вперёд. – Хочешь новизны – купи новые трусы или поезжай на Байкал. Причём тут другие бабы в нашей постели?!
– Да не в нашей постели! – взорвался он. – Я всегда был предельно осторожен, всегда только в командировках, в отелях или у них!
В глазах у Наташи потемнело. Она так крепко вцепилась в край стола, что костяшки пальцев побелели.
– То есть твоё алиби – "я изменял тебе, но в другом городе"? Господи, Лёша, ты себя слышишь?! Ты хоть раз подумал, как это будет выглядеть, если я узнаю? Как мне с этим жить?
Алексей неопределенно пожал плечами, словно она спросила его о прогнозе погоды на Юпитере.
– Я не собирался, чтобы ты узнала. Никогда. Это было только моё дело.
– Твоё дело? – Наташа ошарашенно уставилась на него. – Но я твоя жена! Жена, понимаешь? Мы поклялись друг другу в верности! Или для тебя это были просто слова?
– Да все так говорят на свадьбах! Это ритуал, а не реальная жизнь. В реальной жизни все изменяют, просто не все попадаются! – он попытался схватить её за руку, но Наташа отдёрнулась, будто от огня.
– А записи? Зачем ты это снимал? И хранил? Любимые моменты? – каждое слово было пропитано ядом. – Ты что, пересматривал это по вечерам? Может, и наяривал на свои подвиги, пока я спала рядом?
Алексей вспыхнул. На его щеках расцвели пятна, похожие на следы пощёчин.
– Это... это другое. Я просто...
– Что "просто"? Договаривай! Я хочу услышать полную версию твоего бл...дства! – Наташа почти кричала, уже не заботясь о спящей дочери.
Он встал, нависая над ней – внезапно большой, чужой, угрожающий.
– Хватит, Наташа! Да, я изменял. Да, я снимал это. И что теперь? Будешь страдать как героиня мексиканского сериала? Или устроишь драку с битьём посуды? Что ты хочешь от меня услышать?
– Правду! Мне надоело жить во лжи!
– Правду? – он горько усмехнулся. – А правда в том, что ты давно перестала быть женщиной – ты превратилась в домохозяйку с вечной усталостью на лице. "Не сегодня, Лёша, голова болит", "Не сегодня, я посуду мою", "Не сегодня, Ксюша может услышать"... Когда у нас последний раз было с тобой? Месяц назад? Два?
Наташа смотрела на него так, словно видела впервые.
– Так ты оправдываешь измены тем, что я... недостаточно даю тебе? – её голос упал до шёпота. – Ты действительно такой баран?!
На секунду его лицо исказилось, и Наташа поняла – он сам только что услышал, что сказал. И понял, насколько это отвратительно звучит.
– Нет, я не это имел в виду... Я просто...
– Собирай вещи, – отчеканила она, вставая. – У тебя есть тридцать минут. Потом я выбрасываю всё, что останется, с балкона.
– Наташ... – он шагнул к ней, но она выставила руку, останавливая его.
– Не подходи ко мне. Никогда больше не подходи. Собирай вещи.
– А как же Ксюша? Ей нужен отец.
– Ей нужен отец, а не похотливый козёл, который не может держать свой член в штанах! – она с силой толкнула его в грудь. – Пошёл вон из моего дома!
Он ушёл под утро, сгорбленный, с двумя спортивными сумками и коробкой документов. Уже в дверях обернулся, открыл рот, чтобы сказать что-то – но Наташа захлопнула дверь прямо перед его носом.
***
– Ты же понимаешь, что он вернётся, – Люда, лучшая подруга Наташи со студенческих времён, размешивала сахар в чашке с таким остервенением, будто хотела просверлить дырку в её дне. – Они всегда возвращаются. Поскулят пару недель у двери, потом ты сжалишься, и всё вернётся на круги своя.
Наташа покачала головой, разглаживая складку на скатерти – жест, которым занимались её руки, пока голова была занята совсем другим.
– Не в этот раз, Люд. Это не просто измена – раз, другой, в командировке напился... Это система. Четыре года! И эти записи... Когда я думаю, что он хранил их всё это время... Пересматривал, наверное...
Она передёрнула плечами, словно стряхивая с себя омерзение.
– Но у вас же ребенок, – Люда вздохнула. – Развод – это всегда травма.
– Знаешь, что самое страшное? – Наташа подняла на подругу воспалённые от недосыпа глаза. – Не сами измены. А то, что я жила с человеком, который создал целую параллельную жизнь! И при этом годами смотрел мне в глаза, целовал на ночь, говорил, что любит... Понимаешь? Это были не просто походы налево – это была ложь в каждом движении, в каждом вздохе, в каждом "доброе утро, родная".
– А ты уверена, что он тебе не врал насчёт любви? – Люда поджала губы. – Может, он действительно любит, просто... ну, у мужиков иногда так бывает, что...
– Не надо! – Наташа резко подняла руку. – Я не хочу слышать эти сказки про мужскую полигамию, про "налево – это совсем другое", про "для них физиология и любовь – разные вещи". Если ты любишь человека, ты не предаёшь его. Точка. А если предаёшь – значит, не любишь. Это очень просто.
За окном кафе пробежал дождь – короткий, злой, похожий на истерику капризного ребёнка. Люда смотрела на струи, стекающие по стеклу, и думала о своём браке – таком же незыблемом с виду и таком же хрупком, как и у любого.
– Он прислал тебе уже третий букет за неделю, – заметила она, кивая на букет лилий, который Наташа принесла с собой, не зная, что с ним делать. – Не боишься, что скоро сдашься?
Наташа покачала головой:
– Я уже связалась с адвокатом. Развод, раздел имущества, опека над Ксюшей. Точка невозврата пройдена.
– И где ты будешь жить? Останешься в квартире?
– Нет. Я забираю Ксюшу и уезжаю к родителям, на другой конец города. Хочу, чтобы ничего больше не напоминало...
Телефон Наташи зазвонил, прерывая её на полуслове. Она взглянула на экран и скривилась, как от зубной боли:
– Опять он. Третий раз за сегодня.
– Возьми, – пожала плечами Люда. – Может, это что-то важное, насчёт дочери.
Наташа нехотя провела пальцем по экрану:
– Да, Алексей?
– Наташ, нам нужно поговорить, – даже сквозь динамик телефона его голос звучал жалко и заискивающе. – Я... я больше не могу так. Дай мне шанс всё объяснить. Всё исправить.
– Объяснить что? – в её голосе была такая усталость, что Люда невольно поёжилась. – Что именно ты хочешь объяснить, Лёша? Почему ты годами снимал этот разврат на камеру? Или как тебе удавалось так виртуозно врать мне все эти годы?
– Я люблю тебя, – выдавил он. – И Ксюшу... Мы же семья. Я совершил ошибку, я признаю. Но это была всего лишь ошибка. Я больше никогда...
– Не утруждай себя, – перебила Наташа. – Я устала от твоей лжи. Перезвони завтра, мы обсудим график твоих встреч с дочерью.
Она отключила телефон и положила его на стол экраном вниз.
– Господи, и я ведь верила ему, – она закрыла лицо руками. – Как последняя дура верила, что его задержки на работе, выезды по выходным, внезапные конференции – это всё ради нас, ради семьи, ради карьеры. А он просто...
– Не кори себя, – Люда накрыла её похолодевшие пальцы своими. – Ты не виновата. И перестань мучить себя мыслями о том, что было. Думай о том, что будет. У тебя вся жизнь впереди.
– У всех вся жизнь впереди, – горько усмехнулась Наташа. – Только он прожил свои девять лет со мной как двоеженец. А я девять лет прожила с призраком.
***
На следующее утро, когда Наташа собирала вещи в большие картонные коробки, в дверь позвонили. На пороге стоял курьер с огромной корзиной цветов и коробкой конфет. Наташа взяла открытку, приложенную к подарку:
"Прости меня. Я люблю тебя больше жизни. Дай мне шанс всё исправить. Твой А."
Наташа скомкала открытку и швырнула её в мусорное ведро. Потом взяла корзину и вышла на лестничную клетку. Постучала в соседнюю дверь.
– Мария Степановна, здравствуйте. Возьмите, пожалуйста, цветы и конфеты. Мне... некуда их ставить, – соврала она, протягивая корзину пожилой соседке.
– И что, совсем-совсем никаких шансов? – сочувственно спросила старушка, принимая подарок. – Второй раз за неделю ты мне цветы отдаёшь. У вас с Лёшей какие-то нелады?
– У нас с Лёшей нет больше никаких "нас", – отрезала Наташа. – А цветы пусть лучше у вас стоят. Вам приятно, а у меня от них только... аллергия.
Она вернулась в квартиру и продолжила сборы. Телефон разрывался от звонков и сообщений – Алексей атаковал её с методичностью и упрямством, достойным лучшего применения.
"Наташа, возьми трубку!"
"Я знаю, что поступил как последняя сволочь..."
"Просто дай мне час! Один час разговора..."
"Я изменился, я понял, что чуть не потерял..."
"Не делай этого с нами, с нашей семьёй..."
"Хотя бы подумай о Ксюше!"
Последнее сообщение заставило её со всего размаху швырнуть телефон на диван. О Ксюше?! Он смеет взывать к благу ребёнка – человек, который рисковал благополучием этого самого ребёнка, ведя двойную жизнь?
Телефон звякнул снова. С раздражением она взглянула на экран, готовая удалить очередное нытьё, но это было сообщение от адвоката:
"Документы готовы. Когда вам удобно встретиться для подписания?"
Наташа глубоко вздохнула и выдохнула, как учили на курсах йоги, которые она забросила после рождения дочери.
"Завтра в 12:00, у вас в офисе," – написала она и нажала "отправить".
Всё. Теперь пути назад точно нет.
Кафе называлось «Встреча» – какая злая ирония! – маленькое, утопающее в запахе свежей выпечки и кофе, с круглыми столиками, покрытыми скатертями цвета топлёного молока. Такие заведения выбирают для первых свиданий, но никак не для обсуждения условий развода.
Наташа пришла первой – принципиально, за сорок минут до назначенного времени, чтобы занять позицию у окна, спиной к стене. Не ему выбирать, где она будет сидеть! Не ему смотреть ей в затылок, пока она пытается собрать осколки своей жизни в подобие целого!
Официантка – девчушка с косичкой цвета спелой пшеницы – принесла ей чашку капучино, от которого Наташа только отщипывала пенку, не решаясь сделать глоток – желудок завязывался в узел при одной мысли о предстоящем разговоре.
Алексей появился ровно в половине первого – точный, как хронометр, – и Наташа почувствовала укол раздражения: даже сейчас он умудрялся выглядеть безупречно. Свежая рубашка, выглаженные брюки, аккуратно подстриженная щетина... Только глаза выдавали – воспалённые, с набрякшими веками, словно он не спал неделю.
– Можно? – он замер у столика, будто ожидая, что она укажет ему на дверь.
– Садись, – кивнула Наташа, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Документы у меня с собой.
Алексей опустился на стул напротив, положил на стол папку с бумагами – такую же, как у Наташи, только с зелёным уголком, а не с красным, – и вдруг потянулся к её руке:
– Наташ...
Она отдёрнула пальцы, словно от раскалённой плиты.
– Не трогай меня. Никогда. Больше. Не трогай, – отчеканила она, разделяя слова паузами, как строевой сержант, отдающий команды новобранцам.
В его глазах мелькнула боль – такая неподдельная, что на секунду Наташе захотелось протянуть руку, погладить его по щеке, как в старые добрые времена, когда он возвращался домой с простуженным горлом и умоляющими глазами просил чай с малиной... Но мираж растаял так же быстро, как и появился. Она снова видела перед собой человека, который годами предавал её с методичностью швейцарских часов.
– Я просто хочу поговорить, – Алексей нервно облизнул губы. – Не о разводе. О нас.
– Нас больше нет, Лёша, – Наташа разгладила несуществующую складку на джинсах. – Есть ты, есть я, есть Ксюша. И есть формальности, которые нужно уладить.
– Я изменился, – выпалил он, подаваясь вперёд. – Клянусь тебе, Наташа! Я понял, что натворил. Я осознал всё... этот месяц без вас... я как будто умер...
– Не надо, – покачала головой Наташа. – Избавь меня от этих душещипательных монологов. Ты не на сцене. Я тебе не зрительный зал.
– Нет, выслушай! – в его голосе прорезались стальные нотки. – Я должен это сказать. Я идиот. Полный, законченный идиот! То, что я творил... это безумие, болезнь. Я не знаю, что на меня нашло. Но это закончилось! Я больше не тот человек!
– А кто ты? – Наташа усмехнулась, чувствуя, как к горлу подкатывает комок. – Раскаявшийся грешник? Что-то я не вижу вериг на твоей шее. Зато рубашка новая. Пытаешься произвести впечатление?
– Я уничтожил всё, понимаешь? – его глаза лихорадочно блестели, когда он наклонился к ней через стол. – Все записи, всю эту мерзость – всё! Выбросил камеру. Удалил все контакты. Клянусь тебе, Наташенька, я никогда в жизни больше...
– А что на других флешках? – тихо спросила Наташа, глядя ему прямо в глаза.
Он замер с открытым ртом, и в его зрачках промелькнуло что-то настолько первобытное, паническое, что Наташе вдруг стало физически дурно.
– Каких... других? – голос Алексея сел до хрипоты.
– Я нашла ещё три. Но не успела посмотреть, – Наташа подалась вперёд, не отрывая взгляда от его лица..
У Алексея дёрнулась щека – тонкий нервный тик, который она помнила ещё со времён его защиты диплома. Капелька пота скользнула по виску и затерялась в щетине. Ему потребовалось не больше секунды, чтобы собраться, но Наташа уже всё поняла.
– Не знаю, о чём ты, – он небрежно пожал плечами, но голос предательски дрогнул.
– Чёрные флешки. Подписаны, – выплюнула Наташа, чувствуя, как в груди разрастается что-то огромное, свинцовое, давящее на рёбра изнутри.
На его лице проступило такое замешательство, что Наташа поняла – он даже не помнит, что там у него хранится! Не помнит всех своих тайников. Ложь въелась в него так глубоко, настолько стала частью его сущности, что он сам запутался в её паутине!
– Наташа, я клянусь тебе...
– Не смей клясться! – зашипела она, чувствуя, как слёзы подступают к горлу. – Не произноси этого слова своим грязным ртом! Ты уже однажды клялся – "в горе и в радости, пока смерть не разлучит нас"! И что? Что стоила твоя клятва?
Кафе вдруг стало невыносимо тесным. Стены сжимались, как в фильме ужасов, потолок опускался, готовый раздавить её, а сердце колотилось так бешено, будто вот-вот проломит грудную клетку и вырвется наружу.
– Наташенька, давай ещё раз всё обсудим, – Алексей говорил быстро, сбивчиво, как человек, падающий в пропасть и хватающийся за любые выступы скалы. – У меня не было никаких других флешек, клянусь! Ты всё нашла, всё! Это было недопустимо, гадко, я признаю, но больше ничего нет!
Наташа смотрела на него – такого знакомого и такого чужого – и чувствовала, как внутри что-то окончательно леденеет. Он лгал. Снова лгал. Так же легко и привычно, как дышал. Может, она вообще угадала наугад – но его реакция... эти растерянные глаза, эта испарина на висках, это нервное подёргивание щеки... Он сам не знал, что там у него могло оказаться!
В эту секунду Наташа поняла, что никогда – никогда! – не узнает всей правды. Что у этого человека напротив столько личин, слоёв лжи и секретов, что докопаться до сути невозможно, как невозможно добраться до центра Земли с помощью садовой лопатки.
– Ты не помнишь, да? – тихо спросила она, и в её голосе сквозила такая усталость, что Алексей вздрогнул. – Даже не помнишь, сколько у тебя этих... "коллекций".
– Наташа, что ты несёшь?! – он попытался рассмеяться, но вышло похоже на лай подавившейся собаки. – Это была единственная флешка! Богом клянусь!
– Не надо, – она покачала головой. – Я просто проверяла. Никаких других флешек я не находила.
Секунду Алексей смотрел на неё, не понимая. Потом его глаза расширились от ужаса. Потом сузились. И Наташа увидела, как в его взгляде сменилось с десяток выражений: шок, паника, облегчение, злость... Но не было там только одного – искренности.
– Ты... проверяла меня? – прошептал он, белея лицом.
– И ты провалил тест, – она пожала плечами, чувствуя странное опустошение, будто из неё выпустили весь воздух одним точным уколом. – Знаешь, в чём твоя проблема, Лёша? Ты настолько погряз во лжи, что не помнишь, что наврал, а что и правда случилось. Ты тонешь в своём враньё, как в болоте, и уже не понимаешь, где дно.
– Это нечестно! – выпалил он. – Ты не имеешь права меня так проверять!
– А ты, видимо, имел право иметь других женщин и снимать это на камеру? – её голос прозвучал жутко спокойно, так что даже у неё самой мурашки пробежали по коже.
Алексей откинулся на спинку стула, как будто его ударили в грудь. Его лицо из белого стало серым, а потом налилось кровью. Он стиснул кулаки с такой силой, что костяшки побелели.
– Я понял, – процедил он сквозь зубы. – Ты всё решила. С самого начала. Ты не хочешь слышать о прощении. Тебе не нужна правда. Тебе нужен виноватый, которого можно распять!
– Мне нужна правда, – Наташа едва сдерживала дрожь в голосе. – Но ты не можешь её дать. Потому что сам давно забыл, что это такое.
Она открыла сумку, достала папку с документами, положила перед ним.
– Здесь всё, что касается раздела имущества и опеки над Ксюшей. Я не претендую на машину, она твоя. Квартиру продадим и разделим деньги. Я прошу полную опеку над дочерью с твоими еженедельными встречами в присутствии моих родителей.
– В присутствии твоих родителей?! – он задохнулся от возмущения. – Ты что, считаешь меня опасным для собственного ребёнка?!
– Я считаю тебя человеком без тормозов и моральных принципов, – Наташа говорила тихо, но твёрдо. – Я не доверяю тебе. И не хочу, чтобы моя дочь оставалась с тобой наедине.
– Она и моя дочь тоже!
– Дочь, которую ты не стеснялся оставлять ради очередной ш...лавы ? Которую не стеснялся обкрадывать, тратя семейные деньги на отели, подарки любовницам, камеру для съёмок? – каждое слово било не хуже пощёчины. – Ксюша – единственное чистое, что осталось от нашего брака. И я не позволю тебе испачкать и её.
Они сидели друг напротив друга – не супруги, не друзья, даже не приятели. Чужие люди, между которыми зияла пропасть, наполненная ложью, предательством и болью. Наташа смотрела на мужчину, с которым прожила девять лет, и не узнавала его. Будто кожу с него содрали, и под ней оказалось что-то чужеродное, неприятное, незнакомое.
Хуже всего было то, что ей больше не было больно. Не было обидно. Не было даже противно. Была только чудовищная, выворачивающая наизнанку усталость – будто она пробежала марафон по раскалённому асфальту в тяжёлых ботинках. И тупое, ноющее осознание: ничего уже не исправить. И не потому, что он так сильно её ранил. А потому, что она больше никогда не сможет ему верить.
Алексей смотрел на документы, судорожно проглатывая слюну, как человек на краю пропасти, решающий – прыгать или нет. Его мир рушился у него на глазах, и он пытался ухватиться за обломки.
– Наташ, – его голос дрогнул. – Я всё отдам, всё сделаю. Только не забирай у меня семью. Ксюшу... и тебя. Вы – всё, что у меня есть.
– Было, – поправила она. – Всё, что у тебя было. И ты сам это выбросил. Добровольно. Осознанно. Подпиши бумаги, Лёша. Хватит. Я устала.
За окнами кафе шумел город, спешили куда-то люди, гудели машины. А там, за столиком у окна, двое смотрели друг на друга – мужчина и женщина, связанные общим прошлым и общим ребёнком, но уже не имеющие общего будущего.
Алексей взял ручку из её рук – холодными, дрожащими пальцами – и начал подписывать документы, один за другим, машинально, как будто не понимая, что делает. Как будто всё ещё надеясь, что она остановит его руку, скажет: "Подожди, давай попробуем ещё раз".
Но Наташа молчала. И в этой тишине, нарушаемой только шорохом страниц и тиканьем настенных часов, умирало нечто, прожившее девять лет и не оставившее после себя ничего, кроме воспоминаний, которые отныне будут отравлены привкусом лжи.
Папка с документами, подписанными Алексеем, лежала на коленях Наташи всю обратную дорогу – от кафе до родительской квартиры – душной, с запахом половиц, натёртых мастикой тридцать лет назад, и вишнёвого варенья, которое мама по-прежнему варила каждое лето, забивая холодильник трёхлитровыми банками.
– Помнишь эту комнату? – улыбнулась мама, распахивая дверь в бывшую детскую Наташи. – Обои, правда, поменяли. Папа настоял – говорит, эти бабочки его с ума сводили.
Комната казалась меньше, чем в детстве, – узкая кровать у окна, письменный стол, пожелтевший плакат с котятами, который она вырезала из журнала "Костёр" в четвёртом классе. А рядом – раскладушка для Ксюши, застеленная с такой ровностью углов, будто военком должен был прийти с проверкой.
– Спасибо, мам, – Наташа обняла мать, утыкаясь носом в её плечо, пахнущее ванильным печеньем и стиральным порошком.
– Поплачь, – шепнула мать, гладя дочь по спине. – Поплачь, легче станет.
Но слёз не было – только звенящая пустота внутри, словно кто-то выгреб всё до донышка ржавым совком.
Адвокат был похож на постаревшего рыжего кота – усатый, с глазами цвета болотной ряски, в твидовом пиджаке не по сезону. Он говорил быстро, жевал слова, как будто спешил домой к тарелке с макаронами, оставленной на столе второпях.
– Всё предельно прос-с-сто, Наталья Викторовна, – шелестел он, перебирая бумаги когтистыми пальцами. – С этими доказательствтвами измены суд будет на вашей стороне. Компенсация морального вреда, алименты, раздел имущества – если есть официальные документы, я быстро их оформлю и подам иск. Можно пойти с исковым или просто за расторжением без претензий...
Наташа кивала, не вникая в юридические термины. Ей было всё равно, как это будет называться – "расторжение брака с компенсацией" или "исковое заявление в связи с невозможностью сохранения семьи". Ей просто хотелось закрыть эту дверь навсегда – с громким стуком, щелчком замка, лязгом засова.
Суд назначили через месяц – неправдоподобно быстро, словно кто-то невидимый подмазал нужные колёсики бюрократической машины. Алексей не возражал, не спорил, не пытался оттянуть неизбежное. Он явился в зал суда – красные глаза, трёхдневная щетина, помятый костюм, – и молча соглашался на все условия: раздел квартиры, алименты, график встреч с дочерью.
– Вы признаёте факт супружеской измены? – сухо спросила судья, женщина с лицом, похожим на печёное яблоко – таким же сморщенным и несладким.
– Признаю, – кивнул Алексей, глядя куда-то мимо Наташи.
– Суд удовлетворяет иск о расторжении брака...
Наташа сидела прямо, сложив руки на коленях, как примерная школьница, и думала о том, что надо не забыть купить Ксюше новые колготки – розовые, с единорогами, как она просила. И что эта дурацкая судебная формальность ничего не меняет. Она овдовела месяц назад – в тот момент, когда нашла флешку. А сейчас просто получала свидетельство о смерти своего брака.
***
Марина пришла к нему, когда часы уже пробили полночь – бесшумная, как кошка, в красном платье, обтягивающем бедра будто вторая кожа, с блеском в глазах цвета ржавчины. Алексей открыл ей дверь своей съёмной квартиры – унылой однушки на первом этаже, с видом на мусорные баки и облезлую кошку, справляющую нужду под чахлым кустом.
– Не ожидала от тебя приглашения, – хмыкнула она, переступая порог и оглядываясь с плохо скрытым пренебрежением. – Особенно с таким предложением – "давай начнём всё с начала".
Алексей налил ей вина – дешёвого, из супермаркета за углом, – и они пили молча, изучая друг друга, как два путника, случайно встретившихся на перепутье и не до конца уверенных, стоит ли продолжать путь вместе.
– Я свободен, – объявил он, словно это было величайшим достижением. – Больше не нужно прятаться, скрываться. Можем делать что хотим, когда хотим...
– А если я не хочу? – Марина поставила бокал на стол с лёгким стуком.
– В смысле? – Алексей уставился на неё, как на говорящую лягушку. – Я думал, мы... У нас же было...
– Было, – кивнула она, поправляя причёску. – Когда ты был женат и это было запретно, опасно, будоражило кровь. А сейчас? – она пожала плечами, будто стряхивая невидимую пыль. – Сейчас ты просто разведённый мужик с проблемами. Скучно, Лёш. Для таких отношений у меня уже муж есть.
– У тебя есть муж?! – Алексей почувствовал, как земля начинает уходить из-под ног. – Но мы же...
Марина расхохоталась – звонко, заливисто, запрокидывая голову, как молодая кобылица на выпасе.
– Боже, какое у тебя лицо! Да, Лёшенька, есть. И мой Андрей точно такой же охотник до запретного плода, как и ты. Наверное, сейчас развлекается с какой-нибудь секретаршей в отеле. Но знаешь, в чём разница между мной и твоей бывшей? – она наклонилась к нему через стол, обдавая запахом тяжёлых духов. – Я об этом знаю. И меня это устраивает. А тебя – с твоими рыцарскими замашками – я просто использовала. Для адреналина, для остроты ощущений. Но сейчас, когда ты свободен...
Она сделала паузу, глядя ему прямо в глаза:
– Ты мне неинтересен.
Дверь за ней захлопнулась с таким грохотом, что зазвенела люстра – дешёвая, с треснувшим плафоном, похожая на нахлобученную кастрюлю. Алексей сидел, оглушённый, опустошённый, глядя в окно, за которым всё та же облезлая кошка выгибала спину дугой, готовясь к новой порции мочеиспускания под чахлым кустом.
Он вспомнил Наташу – её глаза на суде, тусклые, выцветшие, как будто кто-то стёр из них все краски. Вспомнил, как она подписывала бумаги, не глядя на него, словно его и не было рядом. Вспомнил, как она забирала Ксюшу после его первых разрешённых судом выходных с дочерью – молчаливая, тщательно причёсанная, с новой стрижкой и старыми, потухшими глазами.
Что-то ёкнуло внутри – там, где раньше было сердце, а теперь зияла дыра размером с его самомнение. Он вдруг понял, что потерял – не страсть, не адреналин от измены, не остроту ощущений, которой ему так не хватало в размеренном семейном быту. А нечто гораздо большее, настоящее – женщину, которая любила его по-настоящему, без игры, без двойного дна. Женщину, для которой он был светом в окне, а не просто телом в постели.
Он заварил себе чай – крепкий, чёрный, терпкий, как его мысли, – и впервые за долгое время почувствовал себя абсолютно, оглушительно одиноким.
Время после развода растянулось, как старая резинка от трусов – бесконечное, унылое, бесцветное. Наташа работала, водила дочь в школу, готовила обеды, проверяла тетради – и постепенно училась жить заново. Как младенец учится ходить – неуверенно, с падениями, но каждый раз поднимаясь и делая следующий шаг.
Её первый самостоятельный шаг случился в парикмахерской – когда она отрезала свои длинные волосы, которые так любил гладить Алексей. Второй – когда она купила себе красное платье вместо привычных серо-синих нарядов. Третий – когда она согласилась пойти в кино с коллегой по школе, Игорем, невысоким, улыбчивым физруком с веснушками на широком добродушном лице.
– Мы просто друзья, – говорила она матери, оправдываясь за своё первое свидание спустя три месяца после развода. – Он хороший человек.
– Да хоть чёрт лысый, – отмахивалась мать, выставляя на стол тяжёлую сковородку с котлетами. – Лишь бы тебе с ним было легко.
И ведь действительно было легко – с его незамысловатыми шутками, с его неумелыми, но искренними комплиментами, с его трогательной заботой о Ксюше, для которой он всегда приносил маленькие подарки – то яркий карандаш, то смешную резинку, то переводную картинку.
Наташа смотрела на свою новую жизнь – такую непохожую на прежнюю, – и не то чтобы улыбалась, но уже и не плакала по ночам, уткнувшись в подушку.
Она постепенно привыкала к новой себе – постриженной, похудевшей, с прямой спиной и взглядом, не ищущим одобрения. И это было самым важным шагом из всех.
В тот день, когда она наконец осознала, что боль ушла, Алексей приехал забрать Ксюшу на выходные. Он позвонил в дверь квартиры её родителей – такой знакомый звонок, три коротких, один длинный, – и Наташа, открыв, не почувствовала ничего, кроме лёгкой неловкости. Это было как встреча с бывшим одноклассником, которого не видела лет десять, – кивнуть, улыбнуться, спросить, как дела, и забыть через пять минут.
– Привет, – он неуверенно переминался с ноги на ногу на пороге, не решаясь войти. – Я за Ксюшей.
– Она собирается, скоро выйдет, – Наташа стояла в дверном проёме, не приглашая его внутрь. Она была в новом платье – бирюзовом, под цвет глаз, – и с новой причёской, которую укладывала утром с особой тщательностью.
– Ты... изменилась, – Алексей смотрел на неё так, будто видел привидение. – Тебе идёт.
– Спасибо, – она чуть повела плечом, показывая, что комплимент принят, но особого значения не имеет. – Как ты?
– Нормально, – он сглотнул, не отрывая от неё взгляда. – Работаю, живу... Квартиру снял недалеко от офиса.
Они стояли в тишине, нарушаемой только тиканьем часов из глубины квартиры, и Наташа вдруг поняла, что когда-то этот человек был центром её вселенной, её солнцем, её воздухом. А теперь он – просто бывший муж, отец её ребёнка, с которым нужно поддерживать вежливые отношения ради дочери.
– Я скучаю, – вдруг выпалил он, делая шаг к ней. – Наташа, я понимаю, что натворил, но, может быть, мы ещё могли бы...
Она молча достала телефон из кармана и показала ему фотографию – свежую, сделанную неделю назад, где она улыбалась рядом с Игорем на фоне цветущих яблонь в городском парке.
– Это Игорь, – сказала она просто. – Мы встречаемся уже месяц.
Алексей смотрел на фотографию как громом поражённый, словно она вдруг заговорила на суахили или отрастила вторую голову. А потом из комнаты выбежала Ксюша – с рюкзаком, с плюшевым зайцем, с блеском в глазах и шумом, который, кажется, был свойственен всем семилетним девочкам на планете.
– Папа! – она повисла на его шее, обвивая руками, как маленькая мартышка.
– Привет, малышка, – он поднял её на руки, по-прежнему глядя на Наташу. – Готова к нашим выходным?
– Да! – щебетала девочка. – А мы пойдём в зоопарк, как ты обещал? А там есть панды? А можно покормить жирафа?
Наташа улыбнулась – впервые за долгое время не натянуто, а искренне:
– Хорошо вам провести время.
И закрыла дверь.
Не резко, не демонстративно, но с той окончательностью, с которой закрывают дверь в прошлое.
В ту жизнь, которая когда-то была её собственной, а теперь казалась чужой – как книга, прочитанная в детстве и смутно всплывающая в памяти.
Она вернулась к зеркалу, чтобы поправить макияж перед свиданием с Игорем. И впервые за долгое время улыбнулась своему отражению.
***
ОТ АВТОРА
Измена никогда не бывает просто изменой — она всегда паутина лжи, которая опутывает всю жизнь.
Особенно когда предательство становится системой и растягивается на годы, как в истории Алексея, создавшего целый архив своего двоеженства.
Меня поразила эта психологическая двойственность — способность человека годами жить двумя параллельными жизнями, не испытывая мук совести.
А вы бы смогли простить такое предательство или, как Наташа, поставили бы точку?
Поделитесь своим мнением в комментариях — очень хочу узнать вашу точку зрения!
Если история зацепила — ставьте лайк👍, это лучший способ поддержать автора.
Хотите больше таких пронзительных историй о настоящей жизни со всеми её неприглядными сторонами?
📢 Подписывайтесь на мой канал — здесь всегда найдутся истории, которые не оставят вас равнодушными!
Каждый день я публикую новые рассказы — подпишитесь, чтобы всегда иметь под рукой что почитать перед сном.
А пока я работаю над новым рассказом, вот другие истории, которые могут вас заинтересовать: