Жизненный рассказ.
Я сидела на полу, обхватив колени, и смотрела на пустоты в книжном шкафу. Там, где раньше стояли любимые томики Куприна и Бунина, теперь чернели дыры. А на соседней полке, будто насмехаясь, появились потрёпанные тома "Капитала" и брошюры с докладами партийных съездов. В голове крутилась одна мысль: "Как они могли? Как посмели?"
Всё началось полгода назад, когда мой Костя ушёл. Восемь месяцев в больнице превратили моего сильного, весёлого мужа в тень. Рак не щадит никого. Ни крепких мужчин, ни их жён, ни маленьких дочерей.
После его смерти наследовать было нечего. Двухкомнатная квартира и до болезни была записана на меня, машины у нас не было. Те 200 рублей на сберкнижке, где на меня была доверенность, я сняла за неделю до его ухода — нужны были деньги на лекарства, чтобы хоть как-то облегчить его страдания. А что толку? Не помогло.
Свёкры сразу после похорон пришли ко мне с разговором:
— Надя, отдай нам половину денег с книжки. Это же наш сын, значит, и деньги наши.
— Каких денег? — я смотрела на них, не понимая. — Я всё на лекарства потратила. Последние рецепты ещё не оплачены.
Свёкор, Иван Петрович, бывший армейский политработник, отставной подполковник, смотрел на меня, как на врага народа:
— Не верю. Ты всё себе забрала, — и уже мягче добавил, — мы же семья, должны делиться.
Я тогда промолчала. Слишком устала, чтобы спорить. Похудела за время его болезни до 43 килограммов — кожа да кости. Лицо осунулось, под глазами синяки. Какие тут споры? Выпроводила их и легла спать.
Потом началась обычная жизнь — если так можно назвать существование вдовы с семилетней дочкой на руках. Я на работе с утра до вечера, Алёнка — в первом классе. Спасибо свёкрам хоть в этом — дед каждый день забирал внучку из школы, сидел с ней до моего прихода. Ключи у них были ещё со времён Костиной болезни.
Я приходила домой, готовила ужин, проверяла уроки, укладывала дочку спать и падала без сил. Не до книг было, хотя раньше мы с Костей зачитывались допоздна. Библиотеку собирали по крупицам, каждая книга — событие. В советское время хорошую литературу не так-то просто было достать. Мы охотились за томиками, выстаивали очереди в "Книжном мире", выменивали у знакомых. Особенно Костя радовался, когда удавалось раздобыть что-то из запрещённого или полузапрещённого.
И вот теперь я заметила странное.
Сначала подумала — показалось. Потом пригляделась внимательнее. На месте "Мастера и Маргариты" вдруг обнаружился "Краткий курс истории ВКП(б)". Вместо Ахматовой — доклад Хрущёва. Вместо Набокова — речи Брежнева.
В тот вечер я не могла уснуть. Перебирала в памяти названия книг, мысленно расставляя их по полкам. На следующий день, придя с работы пораньше, я застала свёкра у книжного шкафа. В руках он держал томик Солженицына — тот самый, который Костя привёз из командировки в Прибалтику.
— Что вы делаете? — тихо спросила я.
Он вздрогнул, но быстро взял себя в руки:
— Книжки смотрю. Что, нельзя?
— Смотрите. Только почему одни уносите, а другие приносите?
Иван Петрович побагровел:
— Это были книги моего сына. У него был правильный вкус, пока ты его не испортила своими... — он кивнул на шкаф, — этими.
— Этими — что? — я почувствовала, как во мне закипает что-то тёмное, обжигающее.
— Этой антисоветчиной! — выплюнул он. — Мы с матерью решили забрать то, что принадлежит нашему сыну. А тебе оставить то, что достойно советского человека!
Я молча смотрела на него. Этот человек, отец моего мужа, даже не скрывал, что обворовывает меня и свою внучку. И ещё оправдывает это идеологией!
— Уходите, — тихо сказала я. — Просто уходите.
Он ушёл, прихватив с собой ещё одну книгу.
А я провела бессонную ночь, вспоминая Костю, нашу жизнь, нашу любовь к книгам. К утру решение было принято.
На работе я отпросилась на обед подольше. Дома взяла большую хозяйственную сумку и сложила в неё все тома классиков марксизма-ленинизма, все брошюры, все доклады. Сумка получилась тяжелющая — килограммов пятнадцать точно.
Я добралась до дома свекров — пятиэтажка в соседнем квартале. Позвонила. Открыла свекровь, Антонина Васильевна, и оторопела, увидев меня на пороге.
— Надя? Что-то случилось?
Я молча прошла мимо неё в квартиру. В коридоре столкнулась со свёкром.
— Вы что это? — начал было он, но я уже шла к книжному шкафу.
Их шкаф был точной копией нашего — такой же тёмно-коричневый, с застеклёнными полками. И там, среди потрёпанных учебников и справочников, я увидела корешки своих книг. Моих и Костиных.
— Что это ты удумала? — свёкор схватил меня за руку, но я вырвалась.
— Я принесла вам ваше, — сказала я, доставая из сумки книги и расставляя их на свободные места. — А забираю своё.
И стала снимать с полок наши книги.
Руки дрожали, но я работала методично. "Зона" Довлатова, "Архипелаг ГУЛАГ", "Чевенгур" Платонова, сборники стихов Северянина и Гумилёва, потрёпанный томик Фрейда...
— Ты с ума сошла! — кричал Иван Петрович. — Это книги моего сына!
— Нашего с ним сына, — добавила свекровь. — Мы имеем право...
— На что? — я повернулась к ним. — На что вы имеете право? Красть у внучки память об отце? Вытаскивать из нашего дома то, что мы с Костей собирали годами? Это низко. Это подло.
— Я тебе покажу "подло"! — взревел Иван Петрович. — Я про тебя в "Известия" напишу! Чтобы все знали, какая ты интелиХентка!
Я молчала. Сложила книги в опустевшую сумку и пошла к выходу.
— Стой! — крикнул свёкор. — Остановись немедленно!
Но я уже спускалась по лестнице. Он высунулся из квартиры, перегнулся через перила и орал мне вслед:
— В газету напишу! На работу позвоню! Все узнают, какая ты!..
Голос его становился всё тише по мере того, как я спускалась. На первом этаже я остановилась перевести дух. Сумка оттягивала руку, но на душе было легко, будто камень с сердца свалился.
В тот же день я сменила замки. Вечером позвонила свекровь:
— Надя, ты что же это творишь? Как мы теперь будем Алёнку из школы забирать?
— Никак, — ответила я. — Я договорилась с продлёнкой. И с соседкой, она будет забирать её оттуда, если я задержусь.
— Но мы же...
— Нет, Антонина Васильевна. Больше никаких "мы". Вы решили, что можете красть у нас книги. Значит, и другое украсть можете. Я вам не доверяю.
— Но это же была библиотека Кости!
— Наша библиотека. Моя и Кости. И теперь — Алёнкина. Всё, разговор окончен.
Я положила трубку и села у книжного шкафа. Расставила книги по местам, погладила корешки. Вот здесь — Куприн, тут — Бунин, а на верхней полке — Булгаков.
Алёнка вышла из своей комнаты и присела рядом:
— Мама, а почему бабушка с дедушкой больше не будут меня забирать?
Я обняла её:
— Понимаешь, милая, иногда даже близкие люди могут делать плохие вещи. Дедушка с бабушкой забирали наши книжки без спроса.
— Как воры? — округлила глаза дочка.
— Не совсем... но что-то вроде того. Они считали, что имеют право. Но это не так.
— А папа знал, что они такие?
Я задумалась. Знал ли Костя о родителях что-то, чего не знала я? Наверное. Он редко говорил о них, особенно об отце.
— Папа любил тебя больше всего на свете, — сказала я. — И меня любил. И книги наши.
Алёнка кивнула и прижалась ко мне:
— Я тоже буду книжки любить. Как папа.
...Прошло почти тридцать лет. Алёнка выросла, стала учительницей литературы. У неё своя семья, свои дети, свои книги. Но те, из нашей с Костей библиотеки, она хранит как зеницу ока. Свёкры так и не простили мне моей выходки. До самой смерти считали, что я обокрала их. Что ж, каждому своё.
А я? Я давно простила их. Поняла, что горе — страшная штука. Оно может заставить человека делать странные, нелепые, даже подлые вещи. Они потеряли сына и цеплялись за материальное — за то, что можно потрогать, подержать в руках. Пытались спасти хоть что-то из ускользающей жизни.
Я же спасала память. И, кажется, у меня получилось.