Источник - Сергей ФУДЕЛЬ
15. «ДОМОЙ, К СВОИМ»
Вот он, рассказ Сергея Иосифовича Фуделя сыну о Страстной седмице 1959 года в усманском домике.
«Вот вчера мы похоронили Мунечку. В понедельник на Страстной она причастилась, после чего всю неделю уже не пила почти ничего, кроме воды с вином, пробовала молоко, но потом отказалась, сказав, что не идёт. Рвота преследовала всё время, но эту последнюю неделю и она утихла. Осталось одно мучение с мокротой, – тяжёлое клокотанье внутри, и начались всё чаще какие-то явления в сердце. Иногда по многу раз в день принимала то Зеленина, то валидол. Но даже утром в субботу пульс был ещё сначала неплохой. Очевидно, всё свелось к метастазу в лёгкие, и это решило жизнь молниеносно. Самое главное то, что болевых страданий, по существу, не было. Несколько раз она говорила: “Слава Богу, у меня ничего не болит”. Действительно, за её любовь к детям и людям Бог освободил её от многого, казалось бы, неизбежного.
Умирала она в абсолютном сознании смерти до самых последних секунд.
Собственно, умирала она дважды: в среду я ездил в Воронеж за маслом, рыбой и т. д., и когда приехал, мне сказали, что ей было очень плохо, читали уже отходную, но потом отошло, а она сказала: “Как же я умру, не простившись с Сергеем Осиповичем”. В пятницу я ночью пошёл на службу Погребения, вернулся в 7 утра и испугался её глаз: они были уже в чёрной рамке. Увидев меня, она напряжённым голосом сказала: “Простите меня”. Потом часов в 9 просила позвать Машу. С этого времени, собственно, и начались последние часы. Она лежала больше с закрытыми глазами, но замечая всё больше, чем мы. Когда через открытую форточку дошел звук благовеста к обедне (в 10 часов), она перекрестилась, и потом несколько раз крестилась. Иногда говорила с Машей, которая была с ней. Но лежала так спокойно и пульс был настолько ещё не угрожающий, что я решил, что это то же, что было в среду, и сказал Маше: иди домой (но она не ушла). Только после 11 я понял, что это серьёзное, когда она, на вопрос мамы, идти ли ей в церковь? – ответила: “Нет, уж лучше не ходи” (а обычно, наоборот, отправляла). А потом сразу всё стало ясно. Она вдруг велела маме держать её руку, а когда она стала слушать пульс, она с досадой попросила её: “Не пульс, руку”. Видно, была нужна родная рука. За несколько минут до смерти сказала: “Ну теперь я пойду домой, к своим”. Мама помогала ей подносить руку к голове для крестного знамения. Я читал отходную и только по лицам мамы и Маши видел приближение смерти. Варенька была с Люшкой.
Потом мама и Маша её обрядили, и она лежала чистенькая, в белом платочке, очень спокойная и добрая. Это было в час дня в субботу.
К заутрене пасхальной мы всё-таки пошли все, оставив её одну в доме, и было очень хорошо. Ночь была тёплая, мы стояли на приступочках у открытой двери, с народом, всё слышали, и пение и службу. Хоронили на второй день Пасхи <Пасха в 1959 году приходилась на 3 мая. – Авт.>; когда выносили из церкви, был пасхальный перезвон, и всё отпевание было составлено из пасхальных песней. Весь народ в церкви удивлялся такой смерти (в такие дни), незнакомые люди подходили к гробу, ставили на нём свечи, целовали её руку. В гробу она лежала в монашеском, с чётками. Без конца нас спрашивали: “Как её имя?”
Вот и конец пути. Завтра Маша с Варенькой и Люшкой отнесут ей черемуху, она всё просила Машу: “Принеси мне цветов”. <…>
Сейчас её угол за печкой пустой, но там всё ещё висят те карточки, которые были при ней. <…>
Мама очень изнемогла, и сейчас я боюсь за неё.
<…> Жизнь Мунечки у нас в доме эти семь месяцев многому нас научила, многое хорошее нам дала. Мы стали дружнее, нам стало яснее, что только в любви к людям смысл жизни, нам стала ещё радостней радость Пасхи, праздника нетления в Боге.
Христос воскрес!»
«Она умерла у нас, – пишет Сергей Иосифович в книге «У стен Церкви» о Матроне Лучкиной, – утром в Великую субботу, будучи буквально до последней секунды в полном сознании и в полной уверенности, что она не уничтожается, а переходит в новую жизнь».
И тут приходит на память сообщение старшего фуделевского друга, искусствоведа и писателя Сергея Николаевича Дурылина, посвятившего своей няне много любящих страниц:
«Нянины именины были 8 октября. Пелагея Сергеевна Мурашова. Умерла в 1908 году, на Пасхе в четверг, 17 апреля». (Дурылин Н. С. «В своём углу». М., 2006)
Образ няни Матроны неожиданно – но случайно ли? – возникнет спустя десятки лет в одном из писем дочери С. И. Фуделя, Марии Желноваковой, к брату Николаю, об одном из вроде бы обычных посещений ею храма в Липецке (в этом городе Желноваковы обосновались ещё при жизни старших Фуделей, и в их дом, будучи одинокой, переехала и младшая сестра Варвара):
«Когда я <…> стояла в очень тесной нашей маленькой церкви, в толпе около меня слева как-то вдруг раздался шёпот: “Слышь, чего они там говорят?” — Я посмотрела слегка влево (повернуться было невозможно) и увидела около своего плеча клетчатый старинный платок, немного ниже — длинный плюшевый жакет, а еще ниже — сатиновая юбка, из-под которой выглядывали огромные валенки в ещё более огромных калошах. “Апостола читают”, — сказала я платку и валенкам и тут, извернувшись слегка, увидела немного ниже моего плеча из-под платка серые глаза. Меня что-то толкнуло в сердце. Это были глаза Муни, глаза бабушки Зины, глаза отца Серафима (Битюгова), глаза всех православных христиан, живых и усопших. Голова в клетчатом старом платке склонилась. “Слышь, — немного погодя, — чего они там говорят?” — “Евангелие читают”, — говорю. И так всю обедню время от времени она спрашивала меня, отвечая коротким — “а!”, потому что видеть и слышать ей что-либо было невозможно по причине толпы и её маленького роста. Что же пришлось на долю этой крошечной деревенской старушки в этих старинных одеждах, убогих и ветхих, откуда она пришла и откуда у неё такие глаза? Так вот: её “мешки”, очевидно, не такие, как наши, а более ещё тяжелые, и папы такого у неё не было и ничего не было такого, что нам дано было, и вот пожалуйста — глаза и взгляд святого человека. <…> Стоять около неё было необыкновенно радостно. Служба кончилась, и она исчезла, растворилась в толпе». (Письмо 1992 года)
А в последней главе книги «У стен Церкви» С. И. Фудель приводит подробное описание прощания в Загорске в 1942 году, 19 февраля, с умирающим старцем-архимандритом Серафимом, так ценившим монастырский опыт инокини Матроны Лучкиной. Мы выпишем из него лишь последние, очень важные для нас строки.
«Когда я собрался уходить и ему <отцу Серафиму. – Авт.> опять об этом сказали, я услышал ещё раз напряжённый и теперь уже еле слышный голос: “Идите с Богом. Всем благословение Божие”.
И я так бы хотел, – продолжает Сергей Иосифович, – иметь духовные силы, чтобы передать от него это благословение тем, кто, может быть, никогда не видел святых. Ведь мы, старые и несомненно, как сказано, “боязливые и неверные”, только для того, наверное, ещё не лишены совсем разума и сердца, чтобы совершать передачу этого единственного своего сокровища – благословения святых, тех святых, через которых и мы увидели край лазури вечности – Церковь Агнца. <…>
Святое сердце этих людей – это и есть Дом Божий, обитель Божия, по сказанному: “Мы придём к нему и обитель у него сотворим”. Это и есть Церковь, и мы можем стоять у её пречистых стен».
…Спустя годы после того, как семья Фуделей навсегда покинула приютившую её на целое десятилетие Усмань, Сергею Иосифовичу случилось по каким-то делам, зимой, на несколько часов заехать в этот степной городок. Как вспоминает С. И. Фудель в книге «У стен Церкви», в ту зиму на старом городском кладбище, где 4 мая 1959 года была похоронена инокиня Матрона Лучкина, а также, в те же годы, ещё один хорошо знакомый Фуделю человек – монахиня-подвижница Смарагда из закрытого Усманского Софийского монастыря, – снег занёс даже кресты. Чтобы дотронуться до родных могилок, Сергею Иосифовичу пришлось сойти с узкой, в две ступни, стёжки среди сугробов и буквально поползти по снегу, чтобы поцеловать едва различимые знаки невидимого присутствия тех, кого он успел полюбить при жизни.
Друг автора этой книги, поэт, музыкант Никита Вятчанин, тоже когда-то открывший для себя Фуделя и с тех пор не расстававшийся с ним, написал песню, навеянную этим маленьким воспоминанием Сергея Иосифовича, и назвал её «Матушка». Вот строки из неё:
В тот день на кладбище всё замело,
Снега обмотали верхушки крестов.
Мой взгляд дрожал, я не слышал шагов –
То ли от ветра, то ли от слёз.
Снег обмотал верхушки крестов.
Её знак я видел на снежном бугре.
Лишь мальчик прохожий удивлялся, как полз
И слезы ронял у креста человек.
Если сердце святое
Тихо идёт в небеса –
Это не смерть,
Это не скорбь,
Это рай открывается.
ПРИМЕЧАНИЕ
«…глаза бабушки Зины…» – Речь идет о Зинаиде Александровне Сытиной (Свербеевой), матери В. М. Сытиной.
Источник - сообщество «Сергей ФУДЕЛЬ»