– Ох, и сюрпризик ждёт дома нашу Мари-иночку! Ох, и сюрпризик!
Светка Завьялова стояла в кругу девчонок соседнего отряда. Только что их команда проиграла в пионербол, и Светка злилась.
Марина била мячом по земле, ни о чем не спрашивала, но слушала внимательно.
– Папочка ее другую мамку привел. Да ещё и с дитём. Не иначе как – не просто так дочку в лагерь отправил. Специально, чтоб – раз и сюрпризик!
Марина оцепенела, перестала стучать. А потом решила, что Светка врёт. Этого просто не могло быть. Она размахнулась и сделала вид, что бросает в них мяч, девчонки приосанились, прикрылись.
– Врешь! – мяч она не бросила, сделала вид, что и внимания не обратила на эти глупые слова, развернулась и направилась со стадиона.
– А вот сама увидишь, – крикнула ей в спину Светка и добавила уже тише, – Вот уж семейка!
А у Маринки аж в глазах потемнело от слов этих. Как это? Как это – другая мама? Она вспомнила, как старательно отец выпроваживал ее в пионерский лагерь. Стиснула зубы.
Этим вечером ни с кем она не разговаривала.
– Марин, ты чего? Враки это. Ты ж знаешь – сплетники эти Самойловы, – уговаривала ее Иришка, одноклассница и подружка.
А у Марины теперь потели руки при мыслях о доме.
Как там? Неужели это правда? Не может быть!
Мама умерла прошлой весной. Непонятно и неожиданно. Просто заболела, легла в больницу и вернулась уже в гробу. Все вокруг плакали, причитали, о том, что бедная ее мама слишком рано ушла. Жалели и ее. Но особенно плохо было бабушке Римме, Марина была с ней рядом.
В тот день на похоронах людей было очень много. Они шли и шли, не давая побыть с мамой наедине, они заполонили двор и улицу. Они превратили прощание с мамой в шествие.
Лишь потом пришло осознание, что мамы нет и уже не будет. Маринка до холодов бегала на кладбище, украшала мамину могилу цветами и молчала.
Что говорить, если мама уже не услышит.
Вопросов к маме осталось много. Так неожиданно она ушла ...
Марина знала – маму будет помнить вечно. Они с папой – будут помнить и любить. На стену повесили ее портрет.
Мама была обычной мамой... В меру старательной, в меру строгой, в меру жалеющей.
Им с папой без нее было, конечно, плохо. Хозяйство шло вяло. К майским остались немытыми окна, подзапустился огород, хоть папа и старался. Даже куры погрустнели, хоть вроде ничего у них не изменилось.
Но Марине казалось, что это временно – просто потому, что отец очень грустит по маме, а пройдет время и все наладится.
О маме она говорила больше с бабушкой, чем с отцом. Бабушка Римма, мамина мама, жила на другом краю села, но Маринка бывала у нее частенько. После смерти дочери она сдала, но Маринку всегда привечала.
– Ох, сирота ты моя. Как без матери-то теперь?
***
Из лагеря их привезли на автобусе в райцентр. Встретила их сначала баба Клава, Ирина бабушка. Отец Марины опаздывал.
Она обняла внучку, а потом и Марину.
– Да-а, Мариночка! Бедненькая ты моя. Видать, такова судьба твоя сиротская. Ты уж постарайся – больно-то к сердцу обиду не принимай. Я вот тоже в свое время досыта натерпелась от мачехи. Мачеха-то ведь матерью никогда не станет, как не крути.
И вроде ласковые эти слова должны быть приятны, но на душе от них стало горько и тяжко.
Отец приехал на председательском уазике. Работал он агрономом. Раньше был он человеком жизнерадостным, весёлым. Но после смерти мамы как будто осел, ссутулился. Вот и сейчас Марина обратила внимание на его поникшие плечи и глаза, в которых таилась вина. Этот взгляд говорил больше, чем слова бабы Клавы.
Правда всё – женился он.
Они высадили по дороге Ирину с бабой Клавой и подъехали к дому. Окна чисто сияли, и сквозь стекла зеленели новые незнакомые цветы. Во дворе колыхались белоснежные простыни и висело ещё что-то яркое и незнакомое.
Отец обернулся к ней.
– Марин, там ... Понимаешь ... Я не очень хорошо поступил, что не сказал тебе обо всём заранее. Но ты должна меня понять. Дом без женщины – сирота. Мы же с тобой вдвоём не справляемся с хозяйством. Да и тебе нужна мама.
– Мне? – Маринка подняла глаза, – Мне не нужна! Мне только моя мама была нужна. Больше никакая.
Отец опустил голову, помолчал.
– А ты попробуй. Постарайся привыкнуть к ней. Ульяна – хорошая женщина.
С того самого момента, как услышала Марина это имя, стало оно ей ненавистно. Она насупилась, отвернулась...
– Прогони ее, пап...
Они встретились. Высокая, голубоглазая, стройная, с немного испуганной улыбкой, она торопливо шагнула навстречу, протянула руку. Маринка отвернулась, начала снимать обувь.
Женщина засуетилась, стала ставить на стол тарелки, фрукты.
На их с мамой стол!
И голубая ваза с фруктами – мамина ваза.
– Мойте руки, все готово. Сейчас, я быстро и чай заварю...
Этой своей чрезмерной суетливостью, излишней угодливостью она сразу опротивела Марине. А потом в дом вбежала девочка лет пяти, немного растрёпанная и чумазая.
Она мало походила на мать. Была смуглой, темноволосой с глазами – черными пуговками.
– Женечка, ты опять лазала на черешню? Знакомься. Это твоя сестричка Марина.
– Ох! – девочка вскрикнула на выдохе и, не разуваясь, кинулась к Марине, обняла за талию, прижалась головкой.
Такая чужая и неприятная Марине девочка...
Такие объятия были неожиданными. В одной руке Марина держала вилку, в другой – хлеб, она подняла руки и с удивлением смотрела на девочку.
– Жень, Женечка, – видя неловкость ситуации, позвала дочку мать, – Ты даже не умылась. Ступай в ванную.
Все сели за стол. Марина молчала, на вопросы о лагерном отдыхе не отвечала. Ела неохотно, глаза – на мокром месте. А потом и вовсе встала и, не сказав ни слова, ушла в свою комнату.
За столом зависло неловкое молчание. Даже маленькая Женя ничего не сказала, только вертела головой, смотрела на мать вопросительно. Отец понурился ещё больше.
И в комнате Марины было все как-то по-другому. Вещи в шкафу наглажены, постель – с новым бельем, на столе – порядок.
"Она и сюда сунулась!"
Маринку разбирало зло, она схватила подушку и бросила ее в стену. Из дома захотелось уйти.
Она отсиделась, а потом вышла во двор, позвала отца. Он с новой женой убирался в сарае, и сейчас как-то по молодому перепрыгнул невысокую изгородь, подошёл к ней.
– Я у бабушки буду жить! Я с предателем жить не хочу.
Она развернулась, пошла к калитке.
– Марин! – отец окликнул, но она не остановилась, шла дальше, – Марин, бабушка в больнице. Её дома нет.
– Что? – она остановилась, оглянулась.
– Да нет-нет. Ничего страшного. Просто планово. Ты ж знаешь – давление у нее, вот и легла. Послезавтра съездим. Сегодня-то уж была у нее Ульяна.
– Ульяна?
По мнению Маринки, как раз бабушка эту Ульяну должна ненавидеть больше всех, ведь она заняла место ее умершей дочери.
– Да... Покушать ей отвезла, проведала. Погоди уж от нас уходить. Нету ее дома, – отец говорил это так спокойно, как будто совсем и не был против, чтоб Маринка жила с бабушкой.
Так, значит. Она для него стала кем-то второстепенным, а "эта" ...
Маринка чуть не заревела, повернулась и побежала прочь. Она направилась на кладбище. Вот только легче там не стало. Мама не могла дать совета. Маринка просидела там с полчаса и поплелась домой.
И село уже не казалось таким родным и приветливым, и встречные люди смотрели на нее по-особенному. Да, она – сирота. Сирота, живущая с мачехой. Наверняка ее все жалеют. И почему-то сиротство ощутилось именно сейчас, когда в доме появилась "эта".
Была она раньше в своем доме хозяйкой, а теперь в ее шкафы лезет эта тетка, мамиными кастрюлями пользуется, их заготовки достает из подвала и в их ванной полощет свою дочечку.
А главное – папа...
Он смотрит на нее совсем не так, как смотрел на маму. В отношениях мамы и папы не было ничего особенного, ничего такого любовно-романтичного. Говорили они о деньгах, о домашних делах, о работе, о соседях. Беседовали серьезно или со смешком, но как-то обыденно и естественно. А эту Ульяну папа слушает, подняв брови, вникает в каждое слово, и сразу бросается делать то, что она попросила.
Он больше не любит маму! Это факт. А значит и ее, дочку свою, не любит. Теперь он любит "этих"...
Прошло несколько дней. Маринка сидела в своей комнате. Она отказалась обедать вместе со всеми, хватала потом прямо из кастрюль, что придется, и по большей части, когда дома никого нет. Она отказывалась помогать в хозяйстве, собрала в сумки свои вещи.
Она ждала бабушку.
Правда, чтоб не умереть с тоски, ходила к Ирине, но и с ней не хотелось говорить об "этой". Её раздражали любые вопросы о новой жене отца, о делах домашних. Настроение было пакостным, и в конце концов с Ириной она поссорилась тоже.
Маленькая Женя первое время пыталась с ней заговорить, показывала ей свои игрушки. А потом Маринка услышала, как мать говорит ей:
– Дай Марине время.
Время... Зачем ей время? Время не поможет. Они думают, что она привыкнет, а она не привыкнет. Вот – на стене висит портрет ее мамы, и нет и не может быть у нее другой.
Она смотрела из окна, как Женечка пытается залезть на ее любимую черешню. Нога ее соскальзывала, а Маринка радовалась – вот и хорошо. Это ее черешня. Ульяна пыталась научить дочку работать тяпкой, но девчонка была совсем бестолковой.
Маринка вдруг поймала себя на мысли, что очень завидует этой малявке. У нее-то как раз все хорошо: мама жива, да ещё и нашла ей хорошего папаню – её отца. Вернее, лишив её отца. Хотя теперь уж Маринка и сомневалась, что отец хороший – он предал память о маме ...
Однажды увидела она в щелку, как эта тетка стоит перед маминым портретом. Она стояла минуты две, смотрела на маму, а потом протёрла по периметру портрет тряпкой.
Маринку опять разбирало зло! Как смеет касаться она этого портрета!
– Мариш, я пончиков творожных испекла, они у меня вкусные выходят. Все хвалят. Попробуешь? – заглядывала Ульяна к ней в комнату.
– Я не ем творог.
– Так ведь там не только творог, там...
– Вы мешаете, неужто не видно? Я читаю! И вообще, отстаньте! И мамин фартук снимите! Это – не Ваш! – Маринка почти кричала.
Отец вечерами звал ее к телевизору, и когда звал слишком настойчиво, она хлопала дверью, уходила на улицу.
– Может всыпать ей? – услышала однажды.
– Что ты, Витя! Тяжело ей, погоди чуток.
Марина старалась по улицам вечерами не бродить, не сидеть на скамейках. Уже пошел слух по селу, что в их семье нету ладу. На нее оглядывались, шептались, жалели и осуждали. Но больше жалели.
– Так, чай, заездили девчонку, – услышала она в спину.
Хотелось обернуться и закричать: "Да никто меня не заездил! Пусть только попробует!"
Маринка по проулкам уходила к реке. Там под бережком нашла она уютное место, смотрела на закат, на то, как садилось и никак не могло сесть солнце. Оно всё цеплялось за крыши домов, за деревья, а потом усаживалось, как яйцо на сковородке - горизонте и таяло. И долго ещё чувствовалось его присутствие на окрашенных свечением макушках деревьев.
Однажды во дворе окликнула ее Ульяна:
– Марин, ты не поможешь мне? – она взялась за один конец клеёнки на теплице и никак не могла завернуть его, теплица была высокая, нужна была помощь второго человека.
– Нет.
Марина шла со двора.
– Марин, ну, зачем ты так? Я же ничего плохого тебе не сделала, – у Ульяны кончалось терпение.
– Не нравлюсь? – Марина обернулась, шла спиной, смотрела с вызовом, – Так найдите себе другого мужика с хорошей дочкой, а лучше вообще без детей. А это, – она махнула рукой, – Мой дом!
– А я думала мы с тобой завтра вместе к бабушке съездим.
– Я с папой съезжу.
Но папа к бабушке не поехал.
– Работы много, Марин. Да и что мне делать в женской палате? Был я, неловко. С Ульяной чего не хочешь? Не кусается она.
– С ней не поеду! Как ее только бабушка терпит!
– Терпит как-то. Бабушка – женщина мудрая.
– А я, значит, дура набитая, да?
– Ну, не такая уж дура...
– А ты ... ты... ты – предатель! Ты маму предал! Я тебе никогда этого не прощу!
Она убежала в свою комнату, уткнулась в подушку и долго плакала. Плакала до опухших глаз, жалея себя. К ней в комнату потихоньку вошла Женя, села в ноги, косилась на нее и играла в свою куклу.
– Ты чё тут? – шмыгала Маринка, пихала ее ногой.
– Просто так, – отвечала девочка.
– Вот и иди отсюда, раз просто так, – гнала Маринка, но не очень настойчиво.
И Женя не ушла, осталась сидеть, расчесывая свою куклу. А Маринка больше не гнала ее, было не так одиноко, когда девчонка сидела тут.
Наконец, бабушку выписали. Марина собрала сумку и направилась к ней.
И вдруг навстречу – компания девчонок во главе со Светкой Завьяловой.
– Ой, привет, Марин. А чего не выходишь?
– Смотрите-ка, она с сумкой. Ты чего, из дома ушла?
– Дело не ваше..., – она не останавливалась, шла мимо.
– Ну, чё ты, Марин. Думаешь, мы не понимаем, – начала Светка, – Знаем мы твою новую мамашку. У нее у самой ни кола, ни двора. Нищая. Она ж жена бывшая дядьки Лени моего. Бабка моя сразу ему говорила, что нечего на ней женится, а он не послушал. Теперь вот на шею папке твоему девчонка ее.
– Мне все равно! А вам уж и подавно. Суете нос ... – Маринка задержалась лишь на миг.
– Оой, ой! Да и пожалуйста. Нужно очень. Жить не умеете, так и не будет ничего хорошего. Если всех нищих подбирать...
Дальше Маринка уже не слышала. Шла извилистой тропкой меж домами, тащила сумку. И злилась не на девчонок, а опять на отца и на "эту"...
Бабушка встретила ее, как всегда, тепло. Обняла. Увидела сумку и пустила слезу.
– Бабуль, я к тебе навсегда, – выпалила Марина.
– Навсегда? – выдохнула бабушка и ничуть не удивилась.
Просто села тяжело на табурет, положила на колени руки.
И только сейчас Марина заметила, как бабушка сдала. Она всегда была крепкой, хозяйственной. Праздной жизни не видела, работала, как заговоренная. Но брали свое годы, да и смерть дочери ее подкосила.
Сейчас сидела она устало, смотрела на внучку с любовью и нежностью.
– Бабуль, ты чего? Не выздоровела что ли?
– Так ить... Нет, поправили меня, конечно. Только ведь, годы, Марин. Поутру еле встаю. Ем не помногу. Думаешь до беды-то далеко, но горе в том, что беда тоже не стоит на месте, она навстречу летит: ты – шаг, она – сотню. Вот и расхворалася. Спасибо вот папе твоему, да жене его новой. Не дали пропасть ...
– Этой!? Баб, она же... Она ж теперь там хозяйничает, понимаешь? Мамин фартук даже надела. Как ты можешь? Она ж вместо мамы теперь...
Бабушка смотрела на нее чуть наморщив лоб.
– Ну, что ты, дорогая. Разве маму кто заменит?
– Так почему ты с ней...ты с ней... И папу ты простила?
– Послушай, девочка моя милая. Ульяна-то – женщина добрая. Ей ведь тоже нелегко, она не знает, как к тебе и подступиться.
– А не нужно ко мне подступаться, пускай валит со своей доченькой, – Марина говорила уже не со злобой, а с обидой и большим желанием высказаться.
Бабушка вздохнула.
– Давай-ка поедим, – хлопнула себя по коленям.
Она тяжело поднялась, начала накрывать на стол. Марина помогала, но как-то совсем без настроения. Она так надеялась найти поддержку, единомыслие. Пожаловаться и погоревать вдоволь. Но вот и бабушка ее не понимает...
На плите заклокотало, зашипело, сладко запахло тушеными овощами. Бабушка наложила капусту в мисочку, топала в перевалку то к печке, то к столу. А Марина расстраивалась всё больше.
Жить у бабушки она собиралась во врагах отцу и Ульяне. А оказалось, что бабушка совсем и не хочет с ними враждовать.
– Баб, а если б, допустим, мама жива была, а отец бы с "этой"... И они б развелись. Ты б что? Тоже б с ней дружила?
Бабушка улыбнулась.
– Не-ет. Наверное б, не дружила. Руга-ала б почём зря!
– Ну вот! А ведь получается, что он ее предал теперь. Забыл да и всё, как будто не было. А она ведь дочка твоя. Я б на твоём месте...
– Ой да, сплюнь, – бабушка махнула полотенцем, – Место мое незавидное. Вот только думаю, что Ульяна б в разлучницах-то не оказалась. Не такая она.
– Такая, такая! Знаешь, как глазки папке строит. Противно... Мама никогда ...
– Не видела ты маму раньше. Кокетка та ещё была. Сама отца твоего окрутила.
– Мама?
– Да-да. А Ульяна-то замужем уж была. Долго с мужем жили, поди лет десять. А вот деток Бог не давал. Знаю я семью-то их, куда замуж она вышла. Родственники их тут у нас живут. Свекровь и сестра мужа рОдная.
– Это Завьяловы что ли?
– Оне-е. Знаешь уж?
– Светку встретила. Как это детей Бог не дал? А Женька?
И бабушка рассказала, что Ульяна жила с мужем в Кирове. А вот четыре года назад умерла ее сестра, оставив годовалую Женю. Забрать ее было некому. Вот и взяла Ульяна девочку себе.
Да только семье ее мужа это не понравилось. Родня взбунтовалась: бабка, да и все Завьяловы. Да так, что начали давить. Настроили и Леонида против девочки –"нахлебницы". Дескать, сама жена родить не может, так чужого притащила.
Выбор у Ульяны был таков: либо ребенка отдавать в приют, либо уходить вместе с ним. Ушла... В комнату общежития сестры ушла. Было трудно одной с ребенком, и, хоть и имела высшее инженерное образование, устроилась в детский сад нянечкой. А уж потом ее приметили, и стала она заведовать в детсаду хозяйством.
А однажды приехала по хозяйственной части на склад в Кирове, случайно пересеклась с отцом. Там и познакомились. И было это меньше полугода тому назад.
– Так Женя получается тоже сирота?
– Так ведь матери не стало, отцу – не нужна. Выходит – круглая. Только ведь, какая она нынче сирота, если Ульяна за мать ей, а папа твой – за отца теперь.
Марина никак не могла уснуть. Бабушка тоже, видимо, не спала. Она вздыхала, вставала и покашливала.
И уж когда начала Марина дремать, разбудил ее стук в дверь.
Отец? Наверное, за ней пришел...
Зашаркала ногами бабушка. Марина пыталась услышать хоть что-то.
Нет, это был не отец. Пришла Ульяна. Марина слышала плохо, долетали лишь отдельные фразы.
– Спит, спит ... , – ответила бабушка. Значит говорили они о ней.
Марина тихонько спустила ноги с постели, подкралась к двери.
– Витя уснул, я Женьку уложила, и к Вам.
Бабушка отвечала глуше, Марина ее не слышала.
– Нет, тёть Римма, не выходит дела, – вздыхала Ульяна, – Я к Ксении Изотовне ездила. Берут меня назад...
....
– Завхозом не возьмут. Няней пойду.
– Не спеши, Ульян...
– Так ведь скоро месяц. Плохо ей, тёть Рим. Страдает она. Чего ж мучать-то? Вот и к Вам ушла. Разве дело это? Там же дом ее.
– Да-а. С Женей ведь не так было. Да?
– Так она маленькая ж была. И не поняла, что матери не стало. А тут другое совсем. Видать, не примет она...
– Так ведь разе дети решают за взрослых? Ульян...
– Уж не ребенок она. Понимает всё. Хотела я, да, видать, не судьба ... Утром уж скажу ему.
Что-то сверкнуло совсем рядом, и Маринка перескочила к постели. Тихонько, чтоб не скрипнули пружины, легла.
Грянул гром. А вскоре брызнул дождь, заглушил разговор стуком по подоконнику.
Марина лишь услышала, как хлопнула дверь. Бабушка звякнула чашками и затихла.
И тут она резко поднялась, несколько секунд просидела в постели, а потом вскочила, прямо на ночную рубаху натянула олимпийку, штаны. Вышла в коридор.
Сунула ноги в босоножки, открыла дверь. И тут из комнаты вышла бабушка.
Конечно, не пустит она ее ночью на улицу, на такую даль, да ещё и под дождь. Конечно, остановит.
Но бабушка подошла, сняла с вешалки старую свою курточку.
– Зонт-то я Ульяне отдала. Вот, голову прикрой. Вон как лупит.
И Маринка была благодарна ей за то, что не держит, и ни о чем не спрашивает.
Улица была темна, дождь мелкий, наверняка, долгий. Сперва она шагала крупно и быстро, потом побежала по лужам, не видя их в темноте. Чавкала под ногами и в босоножках вода, но Маринка не замечала.
А ночь таилась за каждым кустом и сараем, синие тени таились у еловых стволов и в подлеске. Она спешила домой, и боялась своего неожиданно принятого кардинально-нового решения – попробовать жить с новой матерью.
Как объяснит она это ей? Что скажет? И правильно ли поступает?
Она бежала, дождь лил, ноги то и дело попадали в канавы. Маринка никак не могла сосредоточиться, но вспоминала взгляд бабушки, взгляд маминой мамы – бабушка не сомневалась, не страшась прежних своих опасений, пустила ее темной ночью одну. Потому что дело было важным, важнее всего.
А значит – все верно.
Она промокла, замерзла. Дом был закрыт, окна – темные. Она сейчас постучит и разбудит всех.
Только сейчас пожалела: зачем она побежала сюда ночью? Надо было дождаться утра. Но она так не хотела, чтоб Ульяна утром объявила папе, что уходит.
Марина держалась за ручку двери и никак не могла собраться с духом – постучать. И тут услышала, что к двери кто-то подошёл.
– Кто там? – голос Ульяны.
– Это я, – произнесла Марина.
Дверь отворилась.
– Мариночка, чего ты? Ох! Промокла ведь ...
Они стряхивали куртку, Марина переодевалась, Ульяна наводила чай с медом. А когда уселись за стол, Марина, заботливо накрытая одеялом, наклонившись к чашке, тихо сказала:
– Не уезжайте.
– Что? – Ульяна чуть нахмурилась, – Ты слышала? Или...
– Слышала, но не всё... Немножко... Бабушка сказала, что Женя вам тоже не родная.
– Не родная? Да какое там... Родная. Роднее не бывает. Теперь уж дочка.
– Я вот и подумала: может и я смогу, – говорила Марина неуверенно, глядя в чашку.
Ульяна помолчала. А потом протянула руку, положила на плечо Марины.
– Ты мамы своей дочка. Ею и останешься. А я просто постараюсь помочь нам всем стать чуток счастливее. Хорошо?
Марина кивнула, а потом кивнула и добавила:
– А фартук-то берите мамин. Чего ему висеть?
Утром Марина учила Женю лазать на черешню. Ульяна качала головой, ругала обеих.
А в понедельник Марина сама повела Женечку в садик. Та прыгала всю дорогу, болтала без умолку, так рада была этой дружбе.
– Ох ты! Маринка! Говорили ж ты к бабке от мачехи сбежала, – ей встретилась мать Светки Завьяловой – Катерина.
– Кто говорил? Света?
– Да нет. Так. Люди..., – глаза отвела, дочь не выдала.
– Ну так, передайте людям, что не сбежала. Что сестра у меня появилась и мама вторая.
– Да? Так и хорошо. Только рады будем, – косилась Катерина на нарядную Женю.
Именно из-за того, что привела Ульяна эту девочку, расстался брат ее Лёнька с Ульяной. Дура-баба, такого мужика потеряла! Да и дом богатый оставила. И вот поди ж ты... Другого подцепила. Считай – второго человека в колхозе – агронома. Но ведь думали, не сладится у них – Маринка уж больно характерная. Только об этом и болтали. Не получилось у Ульяны, мол. Так ей и надо.
А оказалось – ошибались они.
И стало от вида этих дружных девчонок как-то нехорошо на душе, как будто помоями облили всё их семейство.
А Марине было всё равно. Сейчас жизнь ее опять стала ясной. И привыкать к ней было не так уж сложно.
Через пару дней они вместе с тетей Ульяной пошли на могилу мамы. Ульяна ловко убиралась там, гораздо ловчее, чем убиралась сама Марина.
– Ты поговори с ней, Марин. А я пройдусь.
– Поговорить? Как это?
– Разве ты не говорила никогда?
– Нет...
– Тогда самое время начать. Поговори. Мамы все слышат и видят. Расскажи ей о себе. Ты почувствуешь...
Она ушла, а Марина долго молчала, глядя на мамин портрет. Чего говорить-то? А потом вдруг, как прорвало: заговорила часто, сбивчиво и обо всем сразу. О том, что накопилось в душе, о том, как скучает, как жалеет, что нет ее рядом. Об отце, о бабушке и об Ульяне. Слезы текли по ее щекам сами по себе. А мама смотрела, улыбалась кончиком губ и, казалось, была рада, что слышит дочь.
На обратном пути Маринка сама схватила Ульяну за руку, а та сжала ее ладонь и положила себе под локоть.
– Все хорошо будет, дочка. Всё у нас сладится.
***
🙏🙏🙏
Пишу для вас
Делитесь историями с друзьями стрелкой внизу, дорогие читатели!
Рассказ – в подарок)