Телефон завибрировал, когда я мыла посуду. И мокрыми руками пришлось тянуться к карману фартука.
На экране высветилось имя. Это было его имя. Иван. Четыре года брака. Три года развода.
Я смотрела на экран, и капли с моих пальцев падали на дисплей. Маленькие прозрачные озёра, искажающие его имя. Как будто сама реальность пыталась стереть эти буквы.
Я не стала отвечать. Просто положила телефон экраном вниз и вернулась к тарелкам.
Понимаете, есть такие моменты в жизни, когда что-то закончилось настолько окончательно, что даже удивляешься — как это вообще может снова проявиться в твоей жизни? Это как встретить динозавра в супермаркете. Нелепо и невозможно. И вот я стою с мокрыми руками, а на меня смотрит этот самый динозавр с экрана телефона.
Телефон завибрировал снова. На этот раз сообщение:
"Света, нам нужно поговорить."
Я вытерла руки о фартук и взяла телефон. Капли всё ещё расплывались по экрану, делая буквы размытыми, нечёткими. Как наши отношения в последний год.
Помню, как мы сидели на кухне в нашей старой квартире. Иван делал бутерброды — он всегда аккуратно намазывал масло до самых краёв хлеба. А я смотрела на него и думала:
"Вот человек, который никогда не пропускает уголков на бутербродах. И который забыл наш первый юбилей свадьбы".
Такие мелочи становятся важными, когда всё остальное рушится.
Телефон зазвонил снова. Настойчиво. Почти нагло.
Я ответила:
— Да.
— Света, это я — сказал Иван так, будто я могла не узнать его голос. Будто я не слышала этот голос в своих снах ещё два года после развода.
— Я знаю — сухо ответила я. — Что тебе нужно?
В трубке повисла пауза. Я слышала его дыхание. Оно было немного прерывистым. Иван всегда так дышал, когда нервничал.
— Мама в больнице — сказал он наконец.
И эти два слова как будто выпустили воздух из комнаты. Я села на стул, всё ещё держа в руке мокрую губку для посуды.
— Что?
— У неё инсульт. Вчера. Она в больнице.
Я молчала. Его мать, Нина Сергеевна. Женщина, которая научила меня готовить супы. Которая подарила мне свои любимые серьги на нашу свадьбу. Которая однажды сказала:
"Света, ты лучшее, что случилось с моим сыном".
А потом та же женщина во время нашего развода назвала меня "бессердечной карьеристкой" и сказала, что я "не заслуживаю быть матерью её внуков". Внуков, которых у нас так и не было.
— И что ты хочешь от меня? — спросила я, крепче сжимая телефон.
— Она спрашивает о тебе. Всё время. Бредит немного. Спрашивает, где Светочка, почему Светочка не приходит.
Я закрыла глаза. Перед глазами встала картинка: Нина Сергеевна учит меня закручивать банки с огурцами и помидорами. Её руки — морщинистые, но сильные — показывают, как правильно уложить укроп. "Вот так, Светочка, чтобы каждому огурчику досталось".
— Я уже давно вычеркнула из своей жизни и тебя, и всю твою родню, так что не смей мне звонить — сказала я и нажала отбой.
Губка в моей руке капала на пол.
На следующий день я купила цветы. Не знаю зачем. Просто шла мимо цветочного магазина и вдруг зашла. Купила белые хризантемы. Нина Сергеевна всегда говорила, что это цветы мудрых женщин.
Я стояла на остановке с этими цветами в руках и думала — куда я их понесу? Домой? В больницу? Выбросить в ближайшую урну?
Автобус подъехал, двери открылись. Я знала маршрут — он шёл мимо той самой больницы, куда Иван возил свою мать, когда у неё болело сердце. Я тогда ещё была его женой. Я тогда ещё была частью его семьи.
Я не села в автобус. Постояла на остановке, пока он не уехал. Потом ещё один автобус пришёл и ушёл. И ещё один.
В конце концов я просто отдала хризантемы какой-то пожилой женщине, которая сидела на скамейке. Она удивилась, но взяла. А я пошла домой.
Дома я достала коробку. Ту самую, которую не открывала три года. С надписью "Фото". Там были наши свадебные фотографии. Наша поездка на море. Новый год у его родителей.
Вот Нина Сергеевна в своём любимом синем платье стоит у плиты. Вот она смеётся, запрокинув голову, когда Иван рассказывает какую-то шутку. Вот она держит меня за руку, когда мы все вместе смотрим салют.
Телефон завибрировал:
"Она всё ещё спрашивает о тебе."
Я положила фотографию обратно в коробку. Закрыла крышку. Но не убрала коробку на шкаф, как раньше. Оставила на столе.
Утром я позвонила на работу и взяла выходной. Впервые за два года. Мой начальник даже переспросил, всё ли в порядке. Я сказала, что да. Хотя на самом деле ничего не было в порядке.
Я надела синее платье. Не знаю почему. Может быть, потому что Нина Сергеевна всегда говорила, что синий — мой цвет.
В больнице пахло хлоркой и отчаянием. Я знаю этот запах — так пахнет неизбежность. Коридоры были длинными и однообразными, как дни после развода.
Палата 237. Дверь была приоткрыта. Я заглянула внутрь.
Иван сидел на стуле у кровати, держа руку матери. Он сильно похудел. И, кажется, не брился несколько дней. Он всегда был таким аккуратным, мой бывший муж. А теперь выглядел как человек, который потерялся в собственной жизни.
Я постояла в дверях, не решаясь войти. Но тут Иван поднял голову и увидел меня. В его глазах промелькнуло что-то — удивление, облегчение, благодарность?
— Света, — сказал он тихо, — ты пришла.
Я сделала шаг в палату. И ещё один. Нина Сергеевна лежала неподвижно, с трубками в носу. Её лицо осунулось и стало каким-то восковым. Только седые волосы остались прежними — аккуратно причёсанными, как будто она только что вернулась от парикмахера.
— Она без сознания? — спросила я, останавливаясь у кровати.
— Приходит в себя иногда. На несколько минут, — Иван потёр глаза. — Спасибо, что ты здесь.
Я кивнула. Не сказала, что вчера отдала её любимые цветы незнакомой старушке на остановке. Не сказала, что полночи смотрела наши старые фотографии. Не сказала, что всё ещё иногда просыпаюсь по ночам и по привычке протягиваю руку на его сторону кровати.
Просто села на второй стул у кровати. И взяла сухую, морщинистую руку Нины Сергеевны в свою.
— Я ей говорил, что ей нужно к врачу — сказал Иван спустя некоторое время. — Последние полгода. Она всё откладывала. Говорила — вот сначала с огородом разберусь, потом пойду.
Я улыбнулась. Это было так похоже на Нину Сергеевну — сначала всё для других, потом для себя. Если вообще что-то останется.
— Она всегда была упрямой — сказала я.
— Да. Как и ты.
Наши взгляды встретились над кроватью больной женщины. В его глазах не было обвинения — только усталость и что-то ещё, что я не могла разгадать.
— Я не упрямая — возразила я. — Я принципиальная.
— Помнишь, как вы спорили о рецепте пирога с яблоками? — вдруг улыбнулся Иван. — Ты настаивала, что нужно добавлять корицу. Она утверждала, что лучше ванилин.
— В итоге мы сделали два пирога — я тоже улыбнулась. — И твоему отцу понравились оба.
Мы рассмеялись — тихо, чтобы не разбудить Нину Сергеевну. Но, кажется, наш смех всё-таки долетел до неё. Потому что её веки дрогнули.
— Мама? — Иван наклонился ближе. — Мама, ты слышишь меня?
Нина Сергеевна медленно открыла глаза. Её взгляд был мутным, растерянным. Она обвела глазами палату, остановилась на мне.
— Светочка? — прошептала она. — Это ты, доченька?
Что-то сжалось у меня в сердце. "Доченька". Она не называла меня так с тех пор, как мы с Иваном объявили о разводе.
— Да, это я — я поднесла её руку к своей щеке. — Я здесь.
— Хорошо — прошептала она и снова закрыла глаза. — Теперь хорошо.
Мы сидели в больничном кафетерии. Иван купил нам обоим кофе в пластиковых стаканчиках. Я грела о него руки — в больнице всегда холодно, даже летом.
— Врач говорит... — сказал Иван, размешивая сахар. — Восстановление будет долгим.
Я кивнула.
— Тебе помощь нужна будет?
Он посмотрел на меня с удивлением.
— Ты предлагаешь помочь?
— Я спросила, нужна ли тебе помощь — уточнила я. — Это разные вещи.
Иван улыбнулся:
— Всё такая же точная в формулировках.
Я пожала плечами. Да, я всегда была такой. Любила ясность. Прозрачность. Чтобы всё было названо своими именами.
— Да, мне нужна помощь — наконец сказал он, глядя в свой стаканчик. — Я один не справлюсь. Работа, больница... А когда её выпишут, будет ещё сложнее.
— У тебя есть сестра — напомнила я.
— Оля в Канаде. Прилететь не может сейчас.
Я отпила кофе. Он был ужасным — водянистым и горьким одновременно.
— Я могла бы приходить — сказала я после паузы. — Иногда. Не каждый день.
Иван поднял на меня глаза. В них была благодарность — чистая, без примесей.
— Спасибо.
Мы помолчали. За соседним столиком медсестра быстро ела йогурт, поглядывая на часы. У окна сидела пожилая пара — женщина что-то тихо говорила мужчине, а тот кивал через равные промежутки времени, как метроном.
— Как твоя работа? — спросил Иван.
— Нормально. Повысили в прошлом году.
— Я знаю. Видел в соцсети.
Я удивлённо посмотрела на него.
— Ты следишь за моими соцсетями?
Он смутился.
— Иногда захожу посмотреть... По привычке, наверное.
Я хотела сказать, что сама иногда захожу на его страницу. Смотрю фотографии. Читаю комментарии. Ищу намёки на новые отношения. Но не сказала. Вместо этого спросила:
— А у тебя как? На работе?
— Уволился полгода назад. Открыл свою фирму. Маленькую, но дела идут неплохо.
— Молодец, — искренне сказала я. — Ты всегда хотел своё дело.
— Да... Только вот времени теперь совсем нет. Особенно сейчас, с мамой.
Я допила кофе. Посмотрела на часы.
— Мне пора. Завтра я с утра на работе, но после обеда могу прийти.
Иван кивнул:
— Я буду здесь.
Дома я написала список. "Что нужно в больницу". Влажные салфетки. Питьевая вода. Фрукты.
Потом долго стояла под душем, позволяя горячей воде смывать больничный запах и странные, сложные чувства, которые бурлили внутри меня.
Перед сном проверила телефон. Сообщение от Ивана:
"Спасибо, что пришла сегодня. Мама даже поужинала немного после твоего визита."
Я не ответила. Положила телефон на тумбочку и выключила свет.
В темноте мысли приходят острее. Чётче. Я думала о разводе. О том, как Иван однажды пришёл домой и сказал:
"Мне кажется, мы слишком разные".
О том, как я ответила:
"Мне кажется, мы слишком одинаковые — оба перестали стараться".
Я думала о Нине Сергеевне, которая когда-то учила меня консервировать овощи. О том, как после развода я не законсервировала ни одной банки. Хотя очень любила домашние помидоры.
Я думала о фотографиях в коробке. О синем платье Нины Сергеевны. О своём синем платье, которое надела сегодня.
А потом я заснула. И во сне мне снилось, что мы все вместе сидим на даче за большим столом под яблоней, и Нина Сергеевна разливает чай.
Прошла неделя
Я приходила в больницу через день. Иногда заставала там Ивана, иногда нет — ему нужно было работать.
Нине Сергеевне становилось лучше. Она уже могла сидеть. Говорить — хоть и с трудом. Левая сторона лица всё ещё плохо слушалась, но врачи говорили, что прогноз хороший.
Я приносила ей фрукты. Читала вслух журналы. Рассказывала новости — хорошие, светлые. О том, что наступило лето. Что цветут липы. Что в парке установили новые скамейки.
Однажды, когда я собиралась уходить, она вдруг схватила меня за руку — неожиданно сильно для человека, который недавно был на грани.
— Светочка — сказала она, чуть шепелявя. — Ванечка так и не женился после тебя.
Я замерла.
— Нина Сергеевна, это... это не моё дело теперь.
— Твоё — упрямо сказала она. — Вы оба мучаетесь.
— Мы развелись три года назад — мягко напомнила я. — Жизнь идёт дальше.
— А вот и нет — она покачала головой, насколько позволяла её ослабленная шея. — Жизнь иногда делает круг и возвращается туда, где сбилась с пути.
Я ничего не ответила. Поцеловала её в морщинистую щеку и ушла.
В коридоре я столкнулась с Иваном. Он нёс пакет с апельсинами — яркими, как маленькие солнца в серой больничной реальности.
— Привет — сказал он. — Уже уходишь?
— Да — я поправила сумку на плече. — Засиделась сегодня. Она рассказывала мне про свою молодость.
Иван улыбнулся.
— Про то, как познакомилась с отцом на танцах?
— Да.
— Эту историю я знаю наизусть. Она её раз двадцать рассказывала на каждом семейном празднике.
Мы оба засмеялись. И в этот момент я поняла, что смех, разделённый с человеком, который знает те же истории, что и ты — это особая форма близости.
— Слушай — вдруг сказал Иван. — Мне завтра нужно уехать по работе. На целый день. Ты не могла бы...
— Я посижу с ней — кивнула я. — Весь день могу.
— Спасибо — он выдохнул с облегчением. — Я не знал, кого просить.
Я посмотрела на апельсины в его руках. Такие же я принесла три дня назад. Нина Сергеевна любит цитрусовые.
— Не за что — сказала я. — Она... она мне тоже родная.
И это была правда, которую я скрывала от самой себя три года.
Вечером раздался звонок в дверь. Я не ждала гостей. Открыла, не спрашивая — в моём подъезде стоял новый домофон, который не пропускал незнакомцев.
На пороге стоял Иван. С бутылкой вина и коробкой конфет.
— Привет — сказал он. — Можно войти?
Я растерялась. Мы не были в гостях друг у друга с момента развода.
— Э... да, конечно.
Он прошёл в квартиру, огляделся. Я сделала перестановку два года назад — полностью изменила интерьер после нашего расставания. Новые обои. Новая мебель. Новая жизнь.
— Красиво стало — сказал он, оглядываясь.
— Спасибо.
Мы прошли на кухню. Я достала бокалы. Иван открыл вино — красное, полусладкое. Моё любимое. Он помнил.
— Я принёс кое-что ещё — сказал он и достал из кармана флешку. — Нашёл недавно, когда разбирал старые вещи. Наши фотографии с поездки в Италию.
Я замерла. Италия. Наше свадебное путешествие. Две недели абсолютного счастья.
— Я думала, они потерялись при переезде.
— Они были на моём старом ноутбуке. Я случайно нашёл.
Я взяла флешку. Повертела в руках.
— Спасибо.
Мы сидели на кухне, пили вино и говорили. О Нине Сергеевне. О работе. О общих знакомых. Обо всём, кроме нас самих.
Потом Иван вдруг сказал:
— Я часто думаю — что пошло не так?
Я посмотрела в свой бокал. Красное вино было похоже на кровь. На боль. На все непролитые слёзы.
— Всё сразу и ничего конкретно — ответила я. — Мы просто... разучились быть вместе.
— А можно научиться заново? — тихо спросил он.
Я подняла глаза. Он смотрел на меня так, как смотрел когда-то давно — на нашем первом свидании. С надеждой. С робостью. С желанием быть понятым.
— Я не знаю — честно ответила я. — Но, может быть... может быть, стоит попробовать.
На следующий день я пришла в больницу с утра. Принесла Нине Сергеевне домашний пирог — с яблоками и корицей. В её палате были открыты окна, и летний ветер играл с занавесками.
— Светочка — просияла она, увидев меня. — А я как раз о тебе думала.
— Хорошее или плохое? — улыбнулась я, целуя её в щёку.
— Только хорошее. Всегда только хорошее.
Я разрезала пирог. Налила чай в больничные чашки. Мы сидели, говорили о простых вещах. О том, как цветёт герань на подоконнике. О том, что скоро ей можно будет на реабилитацию. О старом альбоме с фотографиями, который она давно хотела показать мне.
— Ванечка вчера такой счастливый пришёл — вдруг сказала она, лукаво глядя на меня. — Сто лет его таким не видела.
Я покраснела:
— Не знаю, с чего бы.
— Знаешь — она погладила меня по руке своей морщинистой ладонью. — Конечно, знаешь.
Я не ответила. Но достала телефон и открыла последнее сообщение от Ивана:
"Спасибо за вечер. Давно так хорошо не было. Может, в выходные сходим куда-нибудь вместе?"
И мой ответ:
"Давай. Только не в тот итальянский ресторан. Начнём с чего-нибудь нового."
Нина Сергеевна смотрела в окно, давая мне возможность побыть наедине с моими мыслями. С моими сомнениями. С моей надеждой.
Иногда жизнь действительно делает круг. И возвращается туда, где когда-то сбилась с пути. И даёт второй шанс.
Я посмотрела на пожилую женщину, которая научила меня консервировать овощи. На женщину, которая назвала меня "бессердечной карьеристкой". На женщину, которая сейчас называла меня "доченька".
И я подумала, что, может быть, пора расконсервировать прошлое. И дать ему новую жизнь.
Вечером я стояла у окна своей квартиры. Смотрела на улицу. На тротуаре напротив стоял Иван. Я сразу узнала его силуэт. Он смотрел на мои окна. Я знала, что он не видит меня. Шторы были задернуты, оставляя только узкую щель.
Когда-то давно, ещё до нашей свадьбы. Мы часто так делали. Он приходил под мои окна. Я смотрела на него сверху. Потом звонила и говорила:
"Хватит мёрзнуть, поднимайся".
Я достала телефон. Набрала его номер:
— Хватит мёрзнуть — сказала я, когда он ответил. — Поднимайся.
И я увидела, как он там, внизу, улыбнулся. И пошёл к подъезду.
Я отошла от окна и пошла открывать дверь. Туда, где меня ждало моё прошлое. И, возможно, моё будущее.
Рекомендую:
Подписывайтесь, чтобы не пропустить следующие публикации.
Пишите комментарии 👇, ставьте лайки 👍