Солнце стояло в зените, расплавленным маслом стекая по лобовому стеклу старенькой «Волги». Машина чихнула в последний раз и заглохла, будто испустив дух на пыльной, заросшей лопухами обочине. Алекс ударил кулаком по рулю. Лена рядом с ним устало прикрыла глаза.
«Ну вот, приехали», — пробормотал Алекс, вылезая наружу. Воздух был густым, пахнущим нагретой пылью, полевыми цветами и чем-то еще – неуловимо знакомым, сладковатым, как запах бабушкиного сундука.
Вокруг, насколько хватало глаз, простирались поля спелой ржи, подрагивающие в мареве. Дорога, едва различимая колея, вела к видневшимся вдали крышам. Деревня.
«Пойдем, может, помогут», — Лена выбралась из машины, разминая затекшие ноги. Она огляделась, щурясь от яркого света.
«Странно тихо… Ни машин, ни звуков почти».
Они пошли по колее. Тишина и вправду была особенной – не просто отсутствие шума, а какая-то звенящая, плотная пустота, нарушаемая лишь стрекотом кузнечиков да шелестом ржи. Деревня приближалась медленно, словно нехотя показываясь из-за холма. Первое, что бросилось в глаза – дома. Крепкие, бревенчатые, с резными наличниками, но… какими-то застывшими. Краска на ставнях была яркой, не выцветшей, заборы стояли ровно, нигде не видно было ни спутниковых тарелок, ни пластиковых окон. Возле одного дома на веревке сушилось белье – простые ситцевые платья, мужские рубахи с широкими воротниками, детские ползунки. Все какое-то… несовременное.
Навстречу им, скрипя старой тележкой, шла женщина в цветастом платке, повязанном низко на лоб. Лицо ее было изрезано глубокими морщинами, но глаза смотрели ясно и спокойно.
«Здравствуйте,», — первым поздоровался Алекс. – «У нас машина сломалась неподалеку. Не подскажете, есть ли тут кто, кто может помочь? Или хотя бы телефон?»
Женщина остановилась, смерила их взглядом с головы до ног. Ее взгляд задержался на джинсах Алекса, на яркой футболке Лены.
«Телефон-то в правлении есть», — медленно проговорила она, ее голос был похож на шелест сухих листьев. – «А машина… Михалыч у нас на все руки мастер, трактор починяет, может, и вашу колымагу поглядит. Только он сейчас на сенокосе, поди. К вечеру вернется».
«Спасибо», — улыбнулась Лена. – «А как деревня ваша называется?»
«Тихая Заводь», — ответила она и, кивнув, покатила свою тележку дальше.
Они прошли к центру деревни. Небольшая площадь, посредине – колодец с деревянным срубом и блестящим отполированным ведром на цепи. Рядом – дощатое здание с вывеской «Правление колхоза «Красный Октябрь».
На доске объявлений висели пожелтевшие листки: призыв ударно трудиться на уборке урожая, расписание киносеансов в клубе («Белое солнце пустыни», «Афоня»), поздравление передовиков производства. Алекс подошел ближе и недоверчиво уставился на большой отрывной календарь, прибитый к стене правления. Крупные цифры на верхнем листке гласили: 15 июля 1975 года.
«Лен, смотри», — позвал он шепотом.
Лена подошла. Ее глаза расширились.
«Что это… розыгрыш?»
«Какой розыгрыш? Вся деревня – розыгрыш?» — Алекс растерянно огляделся. Мимо пробежали двое мальчишек в коротких штанишках и сандалиях, увлеченно гоняя палкой консервную банку. Из окна одного из домов доносились звуки радио – транслировали песню Анны Герман.
На лавочке у другого дома сидели две пожилых женщины в ситцевых платьях, лузгая семечки и негромко переговариваясь. Никто не обращал на пришельцев особого внимания, словно их яркая современная одежда была всего лишь странным капризом моды. Жители были приветливые и улыбались незнакомцам.
«Пойдем в магазин», — предложила Лена. «Может, там что-то прояснится».
Сельский магазинчик встретил их запахом хозяйственного мыла, карамели и хлеба. За прилавком стояла полная румяная женщина в белом крахмальном переднике. На полках – пирамиды консервов со знакомыми с детства, но давно исчезнувшими этикетками, стеклянные банки с соком «Березовый», конфеты «Мишка косолапый» в синих обертках, водка с зеленой этикеткой, пачки индийского чая «со слоном». Никакого пластика, никаких ярких импортных упаковок.
«Вам чего, милые?» — добродушно спросила продавщица.
«Воды… бутылочку», — выдавил Алекс.
Женщина недоуменно посмотрела на него.
«Воды? У нас лимонад вот, «Буратино», «Дюшес». Или сок. Воду-то из колодца пьют все».
«Тогда… лимонад, пожалуйста», — Лена протянула деньги – современную купюру.
Продавщица взяла ее, повертела в руках, поднесла к свету. Ее брови поползли вверх.
«Это что за деньги такие? Иностранные, что ли? У нас такие не ходят».
«Как… как не ходят?» — прошептала Лена.
«Ну вот так. Рубли у нас. Советские», — женщина показала на старые, потрепанные купюры в кассе.
Алекс порылся в карманах и нашел пару мятых советских рублей, оставшихся от деда как сувенир. Продавщица приняла их без вопросов, отсчитала сдачу копейками с гербом СССР и протянула запотевшую бутылку «Буратино».
Они вышли из магазина, ошеломленные. Лимонад был настоящим, с тем самым вкусом из детства, который давно забылся.
«Я не понимаю», — Алекс провел рукой по волосам. – «Они все… они что, играют?»
«Слишком слаженно для игры, хорошо, что ты взял старые деньги», — покачала головой Лена. – «И зачем? Смотри».
Она указала на старый «Москвич», припаркованный у одного из домов. Идеально чистый, сверкающий хромом, будто только что с конвейера. Номерной знак – черный, с белыми цифрами, стандарта 1960-70-х.
«Они живут в этом. По-настоящему. Они думают, что СССР не распался. Я слышала про такие места, где люди не хотят признавать наступившее будущее и живут прошлым».
Они брели по деревне, как во сне. Все вокруг было пропитано духом прошлого – запахи, звуки, предметы. Вот мальчишка читает потрепанную книгу Гайдара, сидя на крыльце. Вот женщина несет молоко в алюминиевом бидоне. Из открытого окна клуба доносится репетиция самодеятельности – поют что-то патриотическое про БАМ. На стене клуба – огромный плакат, призывающий выполнить пятилетку за четыре года.
Июльское солнце клонилось к закату, окрашивая небо в нежные персиковые тона. Деревня ожила. С полей возвращались люди – усталые, загорелые, с граблями и косами на плечах.
Затарахтел трактор – тот самый «Беларус», который, видимо, и чинил Михалыч.
Мужчины собирались у правления, обсуждая виды на урожай и предстоящие дожди. Женщины спешили домой, готовить ужин. Из труб вился дымок, пахло жареной картошкой и щами.
Алекс и Лена сидели на бревнах у реки, наблюдая за этой неспешной, давно ушедшей жизнью.
«Может, это какая-то аномальная зона?» — предположил Алекс. – «Петля времени?»
«Или… они просто решили остановиться?» — задумчиво произнесла Лена. – «Может, им так лучше? В их 1975-м».
К ним подошла та самая женщина, что встретилась им первой. Теперь она была без тележки. Села рядом.
«Машину вашу Михалыч поглядел», — сказала она, не глядя на них. - «Говорит, карбюратор засорился. К утру сделает».
«Спасибо вам», — тихо сказала Лена. «Скажите… а почему у вас… все так?»
Женщина долго молчала, глядя на воду. Солнце почти скрылось за лесом, тени стали длинными и синими.
«А как – так?» — наконец спросила она.
«Ну… календарь у вас… 1975 год», — решился Алекс.
Она медленно повернула к нему голову. В ее глазах не было ни удивления, ни осуждения. Только глубокая, вековая печаль.
«А какой же еще?» — спросила она просто. «Хороший год был. Урожайный. Внучка у меня родилась, Надюша. Фильм хороший в клубе показывали, «Они сражались за Родину». Леонид Ильич по телевизору выступал, про мир говорил, про стабильность».
«Но ведь с тех пор прошло почти пятьдесят лет!» — воскликнул Алекс. – «Была перестройка, развал Союза, интернет, мобильные телефоны…»
Женщина слушала его внимательно, чуть склонив голову, как слушают рассказ о далеких, небывалых странах.
«Может, и прошло», — согласилась она наконец. – «Где-то там, у вас. А у нас – нет. Зачем нам ваш интернет, когда у нас речка тихая? Зачем нам ваши телефоны, когда мы и так все друг друга знаем, голоса слышим через улицу? Зачем нам ваш развал, когда у нас колхоз крепкий, все вместе?»
«Но ведь это… неправильно! Нельзя же просто взять и остановиться!» — Алекс не мог смириться.
«Почему нельзя?» — старушка посмотрела на него своими ясными глазами. – «Разве плохо, когда все хорошо? Разве плохо помнить только светлое? Мы помним 1975-й. В тот год все были живы, все были вместе. И сын мой был жив…»
Голос ее дрогнул на последней фразе.
«Он потом уехал в город… и не вернулся. А здесь, в нашем семьдесят пятом, он еще мальчишка, бегает вон с удочкой на речку».
Она помолчала, разглаживая складки на переднике.
«Мы просто… не перевернули календарь», — тихо добавила она. – «Однажды решили, что этот листок – самый лучший. И оставили его. Все вместе решили. Правление согласилось. Поначалу чудно было, а потом привыкли. Товары нам завозят те же, что и тогда, по старым накладным. Почтальон письма носит только от тех, кто помнит, какой у нас год. Остальные письма… не доходят».
«Но как же… новости? Мир?» — прошептала Лена.
«А зачем нам чужой мир, когда у нас свой есть?» — старушка пожала плечами. – «Тихий. Спокойный. Здесь все знакомо, все на своих местах. Здесь время не бежит, не крадет близких. Оно… стоит. Как вода в заводи».
Она поднялась.
«Пойдемте, я вас щами накормлю. Свежие, только с огня».
Они пошли за ней к ее дому, пахнущему теплым деревом и травами. Щи были вкусными, хлеб – душистым. Они ели молча, слушая стрекот кузнечиков за окном и далекий лай собаки. В углу тикали старые часы-ходики с кукушкой. Казалось, сама вечность поселилась в этом доме, в этой деревне, застывшей в своем солнечном, спокойном 1975-м.
Утром Михалыч, хмурый мужик с руками в мазуте, действительно починил их «Волгу». Он взял за работу старые советские рубли, которые Алекс наскреб по карманам.
«Счастливого пути», — буркнул он, не глядя им в глаза.
Они сели в машину. Алекс повернул ключ зажигания. Мотор послушно взревел.
«Поехали отсюда», — сказала Лена, глядя на окна домов, за которыми продолжалась жизнь, остановившаяся полвека назад.
Машина тронулась, поднимая пыль на тихой деревенской улице. Мимо проплыли до боли знакомые и одновременно чужие картины: мальчишки с консервной банкой, женщины на лавочке, правление с календарем, на котором все так же было 15 июля 1975 года.
Они выехали из деревни, и почти сразу за последним домом мир изменился. Замелькали современные дорожные знаки, пронеслась навстречу иномарка, на холме показалась вышка сотовой связи. Реальность 21-го века обрушилась на них шумом, скоростью, информацией.
Алекс взглянул в зеркало заднего вида. Тихой Заводи уже не было видно за поворотом и холмами. Словно ее и не существовало никогда. Словно это был сон, мираж, вызванный летним зноем и пылью дорог.
Но запах щей и теплого хлеба еще стоял в машине. И в душе осталось странное чувство – смесь облегчения и необъяснимой тоски. Тоски по месту, где время решило сделать передышку, где люди выбрали вечное лето 1975-го, спасаясь от неумолимого бега лет и потерь, которые он несет. Где-то там, за холмами, все еще звучала песня Анны Герман, а мальчишки гоняли консервную банку по пыльной дороге, уверенные, что впереди – только светлое советское будущее. И календарь на стене правления показывал все тот же день. День, который никогда не закончится.
Лайки и подписка помогают развитию проекта. Спасибо!