Я накрывала на стол, расставляя любимый сервиз — тот самый, что Виктор подарил на нашу пятую годовщину. Хрусталь мягко позванивал под моими пальцами. За окном моросил дождь, а в квартире пахло моим фирменным жарким. Виктор вернулся с работы, как обычно, ровно в семь, повесил пальто и поцеловал меня в щёку — такой знакомый, почти механический жест.
— Как день прошёл? — спросила я, раскладывая салфетки.
— Нормально, — он устало опустился на стул. — Наконец-то решил вопрос с квартирой. Оформил на Аню.
Я замерла с тарелкой в руках. Аня — его племянница, дочь сестры.
— В каком смысле — оформил?
— В прямом. Дарственную сделал, — он как будто говорил о погоде, о чём-то обыденном.
— А я? — вопрос вырвался сам собой, и я тут же пожалела о нём, увидев, как изменилось его лицо.
— А что ты? Ты — никто в юридическом смысле, — он отрезал кусок мяса. — Мы не расписаны, детей нет. Да и вообще, ты же знаешь: я тебя с улицы привёл, можешь уйти в любой момент.
Тарелка дрогнула в моих руках. Двенадцать лет совместной жизни. Двенадцать лет я создавала уют, готовила, стирала, гладила, поддерживала... чтобы услышать: "ты — никто".
— Но мы же вместе всё строили, — мой голос звучал тихо, почти жалко.
— Елена, не начинай, — он поморщился. — Ипотеку платил я, ремонт делал я, на мебель тоже я зарабатывал. А то, что ты борщи варила — это, конечно, ценно, но... давай реально смотреть на вещи.
Он продолжал что-то говорить, но я уже не слышала. В ушах стоял странный звон, словно тот хрусталь, что я так бережно расставляла, вдруг разбился — невидимо, но оглушительно громко. В эту минуту я вдруг увидела всю картину своей жизни с пугающей ясностью. И впервые задумалась: а что будет, если завтра я просто... исчезну?
Маска благополучия спадает
Субботний вечер. У нас гости — супруги Кравцовы и Алексей с новой женой. Я помню, как познакомилась с ними на корпоративе Виктора пять лет назад. Тогда меня представляли как "мою Лену". Сегодня же я просто разношу закуски и улыбаюсь, будто актриса второго плана.
— Налей ещё, Лен, — Виктор протягивает пустой бокал, даже не глядя на меня.
Делаю, как просит. В гостиной тепло от разговоров и света. Мужчины обсуждают инвестиции, а меня не оставляет мысль о той дарственной.
— А вы куда поедете летом? — спрашивает Марина, жена Алексея.
Открываю рот, чтобы ответить, но Виктор перебивает:
— Мы думали о Турции, но Лена хочет в Европу. Требует Италию, представляешь?
— Я не требую, — возражаю негромко. — Просто предложила вариант...
Виктор закатывает глаза:
— Вот так всегда. Живёт за мой счёт — и ещё условия ставит.
Повисает неловкая тишина. Кравцов хмыкает, его жена опускает глаза. А у меня горят щёки, будто меня ударили по лицу.
— Я принесу десерт, — говорю, выходя из комнаты.
На кухне дрожащими руками достаю торт, который пекла весь вчерашний день. Слезы наворачиваются, и я не могу их остановить. Как много раз Виктор позволял себе подобные шутки? Сотни? Тысячи? Я просто перестала замечать. Но сегодня, при всех...
Бросаю взгляд на своё отражение в окне. Женщина сорока двух лет с испуганными глазами. Не могу узнать себя. Где та Елена, которая когда-то мечтала открыть свою кондитерскую? Которая сама зарабатывала, сама принимала решения?
"Живёт за мой счёт". А ведь так и есть. В этом доме нет ничего моего — ни юридически, ни по сути. В моей жизни тоже. Я перестала быть собой, растворилась в быте, в его желаниях, в его мире.
Возвращаюсь с тортом, но вместо гостиной иду в спальню. Сажусь на край кровати и впервые за долгие годы честно спрашиваю себя: "А кто я вообще?"
В соседней комнате слышен смех. Моего отсутствия, кажется, никто не заметил.
Горькая правда на бумаге
Стеклянные двери юридической консультации отражали моё напряжённое лицо. Я не спала всю ночь, ворочалась, думала, вспоминала. Пересчитывала годы своей жизни с Виктором, как скупец — монеты. Двенадцать лет. Двенадцать лет я вкладывала всю себя в наш общий дом, который, как оказалось, никогда не был моим.
— Проходите, Елена Николаевна, — улыбнулась молодая женщина-юрист. — Чем могу помочь?
Я долго не могла начать. С чего рассказывать историю, которая казалась такой обычной, пока не стала ловушкой?
— Мы с гражданским мужем живём вместе двенадцать лет. Недавно я узнала, что наша квартира оформлена на его племянницу... А что у меня?
Юрист задавала вопросы, я отвечала. Нет, мы не расписаны. Нет, детей нет. Да, я работала первые годы, потом он предложил мне заниматься домом. Да, иногда продавала домашние торты на заказ, но "для души", а не как бизнес. Нет, договор о совместном имуществе не составляли.
Она вздохнула, сверяясь с Гражданским кодексом:
— Ситуация сложная, но не безнадёжная. По закону совместно нажитым считается имущество, приобретённое в браке. Поскольку брак не зарегистрирован, вам придётся доказывать, что вы вносили средства в покупку недвижимости.
— А как доказать уборку, готовку, стирку? — спросила я с горечью.
— Это... — она замялась, — юридически не учитывается.
Мы говорили ещё минут двадцать. О возможности подать в суд, о необходимости предоставить чеки, квитанции, свидетельские показания. Я кивала, но внутри уже понимала — ничего у меня нет. Ни одного доказательства моей жизни.
Когда я вышла на улицу, меня как будто придавило чем-то тяжёлым. Ноги сами привели к скамейке напротив. Я села, держа в руках бумажку с записями юриста — как приговор. Странное чувство — словно всё происходит не со мной. Неужели так легко стереть человека? Неужели так просто сказать: "Тебя здесь не было".
Мелкий осенний дождь намочил бумагу, размыл чернила. И это показалось мне вдруг таким символичным — моя жизнь с Виктором так же размывалась, таяла, превращалась в ничто. Сумка казалась удивительно лёгкой. В ней документы, телефон, кошелёк и... больше ничего. Даже этот дождь принадлежал мне больше, чем квартира, где я прожила столько лет.
Свет в конце тоннеля
— Ты что, совсем с ума сошла, Ленка? — Светлана смотрела на меня, приподняв очки на лоб. — В пятьдесят лет начинать всё сначала?
Мы сидели в её маленькой мастерской, среди разноцветных тканей, манекенов и готовых нарядов. Пахло кофе и духами Светланы — терпкими, как она сама.
— Мне сорок два, — машинально поправила я, размешивая сахар в чашке.
— В нашем возрасте уже неважно, — отмахнулась подруга. — Главное — не хлопать ушами, пока молодой.
Я смотрела на её руки — крепкие, с короткими ногтями, покрытыми лаком недельной давности. Руки, которые держали жизнь в узде.
— Когда ты ушла от Сергея? — спросила я.
— В тридцать восемь, — она усмехнулась, — с одним чемоданом и швейной машинкой. Он тоже думал, что я никуда не денусь. Что буду терпеть его загулы, потому что квартира на нём записана.
Светлана отхлебнула кофе и посмотрела в окно, за которым падали жёлтые листья.
— Знаешь, Лен, сначала было страшно до одури. Жила в общежитии, шила ночами, днём работала в ателье. Денег хватало только на еду и эту самую аренду. Но постепенно появились клиенты, потом ещё, потом своё дело...
Её мастерская сейчас — настоящее маленькое царство. От заказов отбоя нет. А ведь когда-то ей говорили: "Куда ты пойдёшь? Кому нужна?"
— Больнее всего было — осознать, что жила не своей жизнью, — продолжала Светлана. — Делала не то, что хотела. Говорила не то, что думала. А зачем? Чтобы в старости остаться у разбитого корыта? С обидой на всех и на себя — в первую очередь.
Я смотрела на неё и чувствовала, как что-то внутри меня просыпается. Страх? Да. Но еще и что-то светлое, почти забытое. Надежда.
— Я бы сказала "переночуй у меня", — Светлана положила ладонь на мою руку, — но ты должна принять это решение сама. А если что — звони в любое время.
Когда я вышла из её мастерской, воздух показался мне неожиданно свежим. На душе было тревожно, но это была какая-то другая тревога — не безысходная, а живая, толкающая вперёд.
Прыжок в неизвестность
Вечером Виктор вернулся раньше обычного. Он выглядел раздражённым — ослабил галстук и бросил портфель на диван. Я заметила, как он морщится, оглядывая комнату. Видимо, что-то было не так.
— Что у нас на ужин? — спросил он, не глядя на меня.
— Рыба с овощами, — ответила я, чувствуя, как сердце бьётся где-то в горле.
Он недовольно поморщился.
— Опять рыба? Третий раз за неделю. Ты совсем обленилась.
Я молча поставила тарелку перед ним. Раньше бы начала оправдываться, объяснять, что рыба полезная, что доктор советовал... Но сегодня просто смотрела, как он ест, изредка бросая недовольные взгляды то на еду, то на меня.
— Ты какая-то странная в последнее время, — заметил он, отодвигая тарелку. — Ходишь как в воду опущенная. Что случилось?
— Я была у юриста, — слова вырвались сами собой.
Виктор замер, а потом медленно вытер губы салфеткой.
— Зачем?
— Хотела узнать о своих правах. На нашу квартиру, — я старалась говорить ровно, хотя внутри всё дрожало.
— На мою квартиру, Лена, — поправил он холодно. — На мою. И что тебе сказали?
— Что у меня нет прав.
— Вот видишь, — он улыбнулся с каким-то странным удовлетворением. — Я же говорил. Ты в моём доме — гостья. Дорогая гостья, не спорю, но...
— Двенадцать лет, Витя, — перебила я. — Двенадцать лет я была не гостьей. Я была...
— Кем? — он усмехнулся. — Женой? Нет. Матерью моих детей? Тоже нет. Так кем?
Я встала и, сама не ожидая от себя такой решительности, пошла в спальню. Достала с антресолей старый чемодан и начала складывать вещи. Самое необходимое — бельё, пара платьев, туфли. Документы, немного косметики. Фотография мамы...
Виктор появился в дверях, когда я застёгивала чемодан.
— Что это за представление? — спросил он насмешливо. — Думаешь, я поверю?
Я молча обошла его, направляясь к выходу.
— Ты всё равно никуда не денешься, — крикнул он мне вслед. — Куда ты пойдёшь? Кому ты нужна?
Я обернулась в дверях. Хотела сказать что-то резкое, обидное. Но вдруг поняла — не хочу. Не хочу больше тратить ни слова, ни эмоции. Просто молча вышла, прикрыв за собой дверь.
В подъезде было тихо. Я стояла, прислонившись к стене, и чувствовала, как бешено колотится сердце. Страшно? Да. Но почему-то и легко одновременно. Будто сбросила тяжёлый рюкзак, который тащила на себе много лет, не замечая, как он меня пригибает к земле.
Моя новая жизнь
Прошло полгода. Моя комната в коммуналке — всего двенадцать квадратных метров, но она полностью моя. На подоконнике фиалки, которые я купила на первую зарплату. На стене — картина, подаренная Светланой.
Работа в библиотеке оказалась настоящим спасением. Помню, как дрожали руки, когда заполняла анкету. Думала — кому я нужна, без опыта, в сорок два? Но Марья Степановна, заведующая, посмотрела на меня поверх очков и сказала просто: "Приходите в понедельник".
Сегодня у нас детский утренник. Я читаю малышам сказки, а они смотрят на меня во все глаза. После того, как все разошлись, расставляю книги и ловлю себя на мысли, что улыбаюсь. Просто так, без причины. Раньше такого не бывало.
Вечером пью чай у окна. Гляжу на липы во дворе, на проходящих людей, на тусклый фонарь. Заварка самая обычная, в пакетиках. Не "Эрл Грей" и не цейлонский чай, как любил Виктор. Но почему-то именно сейчас я чувствую вкус.
Телефон вибрирует на столе. "Виктор". Я смотрю на экран несколько секунд, прежде чем ответить.
— Лена, — его голос звучит непривычно мягко. — Как ты?
— Нормально, — отвечаю коротко.
— Может, встретимся? Поговорим? Я тут подумал... может, мы погорячились.
В трубке слышно его дыхание. Я представляю, как он сидит в нашей... в его гостиной, в кресле, держит телефон. Наверное, рядом недопитый виски. Так всегда бывало, когда ему было тоскливо.
— Знаешь, Аня не хочет переезжать в квартиру. Говорит, ей и в общежитии нормально. Так что... зачем ей эта квартира? Мы могли бы...
— Что? — спрашиваю тихо.
— Ну, вернуться к тому, что было. Всё-таки двенадцать лет вместе. Не чужие люди.
Сколько раз я представляла этот разговор? Сто? Двести? В первые недели после ухода я ждала его звонка каждый вечер. Плакала в подушку. Проклинала себя за слабость. А теперь...
— Возвращайся, Лен, — говорит он тише. — Ты же понимаешь, твоё место здесь.
За окном зажигаются окна. Кто-то включает музыку в соседней комнате. Хозяйская кошка трётся о мои ноги.
— Нет, Витя, — говорю спокойно. — Я дома.
Кладу трубку и делаю глоток остывшего чая. Он горьковат, но это честная горечь. Моя собственная. И впервые за долгие годы я не боюсь завтрашнего дня.