Иногда мне кажется, что я предаю память мужа просто потому, что позволила себе почувствовать. А иногда — что предаю себя, потому что снова боюсь жить. Всё началось с одного признания. На кухне. Вино, тишина, его глаза. И слова, к которым я не была готова.
Я проснулась ранним мартовским утром — над широкой рекой Волгой у неподвижных причалов ещё стлелась лёгкая дымка, а из-за окна тянуло запахом талого снега, и первые трамваи уже гудели.
Казань в это время года всегда напоминала мне стеклянный шар-сувенир: кажется, что стоит встряхнуть, и тонкие снежинки снова закружатся над башнями Кремля. Я тихо поднялась, чтобы не разбудить Кирилла — моего одиннадцатилетнего сына — и пошла на кухню варить кашу.
На подоконнике, среди цветочных горшков, всё ещё стояло чёрно-белое фото Димы — моего мужа. Три года назад, 28 февраля, Оренбургский тракт выстрелил в нашу жизнь грузовиком с лысой резиной.
Машина Димы оказалась под его тяжёлыми колёсами, а мы — в ледяном, бесконечном оцепенении. Первые месяцы я привыкала разговаривать с фотографией, как с живым человеком: докладывала, что мы с Кириллом съели на ужин, сколько стоит молоко (тогда оно подорожало до 72 рублей), сколько заданий задали по математике.
Постепенно люди расходились: друзья навещали реже, родственники уезжали в отпуска, а Андрей — лучший друг Димы — видимо, отпуск был не положен.
Он появлялся каждую субботу с сеткой мандаринов, учил Кирю решать уравнения, ездил со мной на авторынок, когда у «Шевроле» полетела подвеска. Однажды прямо перечислил мне на карту 25 000 рублей, когда сорвалась предоплата за мой переводческий заказ, и объяснил это «авансом на добрые дела».
Я привыкла к его присутствию — как привыкают к настольной лампе: тёплый свет рядом, щёлкнул выключателем — и темно. Только я не знала, где у Андрея этот выключатель.
В тот вечер Кирилл заснул скорее обычного, утомлённый тренировкой по дзюдо. Я вымыла бокалы, нашла в холодильнике последнюю бутылку «Массандры», села за стол. Андрей положил на стол свою ладонь, как бы предлагая тост:
— За твой перевод Булгакова, — улыбнулся он. — Ты настоящая волшебница.
Я смутилась: гонорар там был смешной — чуть больше восьми тысяч, но с такой теплотой о моём труде давно никто не говорил. Мы чокнулись.
Пока за окном таяло сиреневое небо, мы вспоминали, как втроём ходили на «Ак Барс-Арену», как Дима сражался на любительских ралли. Вино тёплой волной разлилось внутри, и я вдруг поймала себя на том, что впервые за долгое время смеюсь без усилий.
И тогда Андрей тихо, как будто шёл по сломанным стёклам, произнёс:
— Лена, я… давно люблю тебя.
Я не сразу поняла слова. «Пока был жив Дима, — продолжил он, — я считал, что сказать такое значит предать дружбу. Я ждал, что ты сама когда-нибудь почувствуешь. Но, может, нам суждено…»
Дальше фраза растворилась в моём пульсе. Комната покачнулась, словно я села на качели, раскачанные чужими руками.
— Андрей, — прошептала я — и сама не узнала голоса, — постой.
Перед глазами вспыхнул тяжёлый декабрьский вечер, когда я стояла у морга и держала Андрея за локоть, чтоб не упасть. Вспомнила, как он молча отвозил меня оформлять страховку, как сидел с Кириллом в приёмной стоматологии, пока мне ставили коронку. Я доверяла ему, как брату. «Как брату» — именно эти два слова зазвенели ржавым колоколом.
Мне хотелось одновременно отступить и шагнуть навстречу. Я подалась было к нему, но тут в коридоре скрипнула дверь детской.
— Мам? — сонный Кирилл появился в проёме. — У меня вода кончилась.
Я вскинулась, будто пойманная за чем-то запретным, и поспешила налить сыну стакан. Когда вернулась, Андрей уже стоял, неловко держа куртку.
— Прости, Лена, — сказал он, опустив глаза в пол.
— Я не должен был… Я подожду, сколько понадобится.
Он ушёл, оставив за собой запах дорогого «Спектра» и мягкий хлопок входной двери.
Ночь провалялась рядом, как сырой комок газет. Я пересчитала все трещины на потолке, вспоминала чужие советы: «Пора начинать заново», «Три года — большой срок», «Дима не хотел бы, чтобы ты страдала»…
Ведь никто другой не стоял со мной в коридоре больницы, где я смотрела, как медсестра снимает с Димы обручальное кольцо и кладёт его мне в ладонь, холодное и тяжёлое. Никто не чувствовал, как это кольцо прожигает кожу, как рушится вся жизнь в один короткий миг. Никто, кроме меня, не знает, почему я так боюсь начать всё сначала.
Утром я заварила крепкий чай и достала из почтового ящика квитанции: отопление — 4 130 рублей, капремонт — 742. Просто бумажки с цифрами, ничего особенного. Но я уставилась в них, как в приговор, и вдруг заплакала — даже не от суммы, а от того, как всё это обыденно. Жизнь идёт, как ни в чём не бывало, а у меня внутри по-прежнему пусто.
Телефон дрогнул. Сообщение было коротким: «Доброе утро. Я заберу Кирилла в цирковую студию после школы. Не отвечай, если не хочешь».
Имя отправителя — Андрей. Я смотрела на него долго, будто в этих шести буквах можно было найти ответ. Не знала, это он ставит точку — или осторожно открывает дверь, за которой мне всё ещё страшно.
…В полдень я вышла к реке. Толстый лёд расколотили баржи, и мутная крошка медленно несла отражение кремлёвской башни. Я бросила в воду камешек — круги пошли по мутной глади, затрепетали и растаяли.
И вдруг вспомнила, как Дима однажды сказал: «Камень всегда тонет. Но вода всё равно помнит, где он упал».
Тогда я не придала этим словам значения. А теперь — стояла на берегу и поняла: ничего не исчезает бесследно. Просто боль уходит на дно. А ты продолжаешь жить — с этой памятью, с этими кругами, что долго не гаснут внутри.
Я поняла, что именно этого и боюсь — будто если позволю себе двигаться дальше, круги от прошлого исчезнут, и ничего не останется. Но это не так. Дима — он внутри. Не в событиях, не в вещах. А в памяти, которая уже стала частью меня.Жизнь просит шагнуть дальше. И это не предательство. Это просто новый день.Я вернулась домой и написала Андрею:
«Мне нужно время. Давай пока всё оставим как есть. Спасибо, что сказал правду».
Он ответил почти сразу:
«Понял. Я не тороплю. Я подожду. Если что — я рядом».
Я закрыла телефон и впервые за три года вдохнула по-настоящему глубоко. Неуверенно, с комом в горле, но — живо. Так дышат перед тем, как броситься в холодную воду: страшно, но выбора нет. Пока я не знаю, куда плыть. Но где-то там, впереди, уже виден огонёк. И, может быть, это именно Андрей держит для меня тот самый спасательный круг — не героический жест, не громкие слова, а просто — молча, спокойно, по-человечески. Самый обычный, за сто двадцать девять рублей из ближайшего «Магнита».
Но, знаешь, этого достаточно. Не чтобы всё забыть. А чтобы не утонуть.
Я улыбнулась — не от счастья, нет. А от того, что впервые за три года стало чуть-чуть тише внутри. Не легче. Но тише.
И я поняла: мне по-прежнему страшно. Я по-прежнему не готова.
Но, может быть, я уже на шаг ближе к себе.
А это — и есть начало.
А как вы думаете — можно ли построить новую любовь рядом с памятью о прошлой? Или любое «после» — это уже предательство?
Поддержите историю лайком 💛. Это важно для меня как для автора, который пишет о настоящем, без прикрас.
Читайте также:
«Верность мёртвым — это часто способ не связываться с живыми.» — Альбер Камю