Горькая ягода 112
Надя проснулась от внезапного резкого стука в окно.
— Ульяна! Ульяна, проснись! Иван! Помощь нужна, — женский голос срывался на крик, прорывался сквозь стекло, сквозь сон, резал сердце тревогой.
Надежда вздрогнула и резко села на постели. Сердце ухнуло вниз, заколотилось где-то в животе, словно птица в силках. «За мной...Плохо кому-то,» — первая тревожная мысль пронеслась в голове, сдавила горло ледяной рукой.
Надежда пока ничего не понимала. По привычке вскочила, босыми ногами ощутила прохладу половиц, бросилась к стулу, на котором всегда висела одежда. Руки дрожали, не слушались, пуговицы на кофте никак не хотели попадать в петли. Надя шептала что-то бессвязное, торопилась.
В это время Ульяна тоже встала с кровати, седые волосы рассыпались по плечам. Она быстро поправила их, перевязала платком, накинула шаль на плечи и пошла на крыльцо открывать дверь. Под её шагами скрипели половицы, издавна жалуясь на тяготы жизни.
На пороге стояла запыхавшаяся женщина, совсем молодая, с растрёпанными волосами и без шали. Лицо было бледным, глаза наполнились слезами и ужасом, грудь вздымалась. Она хватала ртом воздух, как рыба на берегу.
— Егор мой! В горячке бьётся, — почти плача, говорила она, цепляясь за дверной косяк. — Всю ночь кричал, будто на нём камень-валун лежит... А теперь затих, только хрипит... Дыхание стало прерывистым. Ой, Ульяна, плохо ему, плохо! Помирает он...
Надя замерла, прислушиваясь. Имя, сорвавшееся с женских губ, словно молния ударило в голову, пронзило всё тело. До боли знакомое имя, запретное имя, которое она даже мысленно боялась произносить.
«Егор...» — эхом отдавалось внутри, билось о рёбра, не давало дышать.
Женщина вцепилась в руку Ульяны, по её щекам текли слёзы:
— Христом Богом тебя умоляю: пусть твой Иван в деревню за Лукерьей съездит, может, и врачиху прихватит. Плохо Егору. Плохо... Боюсь, не дотянет...
Надя видела, как Иван, муж Ульяны, тоже уже встал, натягивал порты, искал рубаху, спешил. Она слышала, как он буркнул: «Пойду запрягать».
Надя стояла, крепко вцепившись в спинку стула. Голова гудела, руки холодели. В груди что-то сжималось и расширялось, не давая дышать. Она знала, что должна помочь, она знает как, она может.
Она шагнула к Ульяне, губы её дрожали, но голос стал твёрдым, решительным:
— Бабушка... я... я могу помочь... — выговорила Надя. — Я знаю как.
Ульяна обернулась. В её взгляде промелькнула тень тревоги. Она кивнула:
— Пойдём, милая, в избу. Наверное, испугалась. Надо ехать Ивану в деревню, за помощью.
— Я могу, я умею, — упрямо повторила Надежда, собирая волосы в тугой узел на затылке.
Она бросилась в избу, торопливо накинула платок на голову, сунула ноги в сапоги. Только вот сумки, в которой всегда лежали лекарства, сейчас у неё не было. А без лекарств с тяжёлой лихорадкой ничего не поделаешь. Но идти всё равно нужно, — решила она.
— Пошли, — сказала она несчастной женщине, выходя на крыльцо.
Надежда шла за запыхавшейся женщиной, спотыкаясь в темноте. Ночь выдалась чернее сажи, дорога петляла. Вокруг темнел лес, нависал, словно прятал редкие избы.
Ноги вязли в размытой дождём дороге. Надежда чуть не упала, споткнувшись о корягу. Ухватилась за куст, перевела дух. Дышала тяжело, горячо.
- Сейчас дорога будет, - прошептала женщина. И в самом деле под ногами стало тверже. По бокам угадывались избы.
Наде показалось, что она идёт по родной деревне... Берёзовка — вдруг вспыхнуло в памяти. Сердце заныло, защемило. Но здесь, на выселках, всё было не так. Домов всего пять или шесть, и те будто утонули в лесной чаще, прижались к земле, спрятались от недобрых глаз.
А её Берёзовка совсем другая, она раскинулась на пригорке, на открытом месте — прогретая солнцем, умытая дождями, весёлая, светлая. Надежда зажмурилась. Словно киноплёнка, в её сознании замелькали обрывки воспоминаний: белёные избы, высокий луг с цветущими ромашками, речка за околицей, где они с девчонками купались после сенокоса, плескались, визжали, радовались теплу и молодости.
«Где я? Что со мной?» — сердце колотилось в груди, как пойманный воробей. Реальность и воспоминания смешались, слились в одну зыбкую, трепетную ткань. Надежда потрясла головой, отгоняя наваждение.
— Не отставай, милая, — окликнула её женщина, — мы почти пришли. Егорушке совсем плохо.
Надежда заспешила, подобрав подол. Через минуту они подошли к крайней избе. Женщина распахнула дверь, впуская Надежду внутрь. Скудный свет керосиновой лампы выхватил из темноты бедное убранство: стол, лавку, печь, занимавшую половину избы, и кровать у окна.
На постели, тяжело дыша, лежал парень. Молодой, высокий, с заострившимися чертами лица и лихорадочным румянцем на впалых щеках. Простыня под ним сбилась, рубашка промокла от пота. Он метался, бормотал что-то бессвязное, не открывая глаз.
Женщина бросилась к нему, упала на колени рядом с кроватью:
— Егор, Егорушка! — звала она, хватая его за руки, гладя их, целуя. — Я привела знахарку, она поможет, она поставит тебя на ноги.
Парень тихо застонал, едва слышно. Его грудь тяжело и неровно вздымалась.
— Живой... живой! — с облегчением вздохнула мать, и в глазах её застыли слёзы. —Вечером ещё разговаривал, а потом жар усилился, и он уже не мог вымолвить ни слова, — прошептала она Надежде.
Надежда метнулась к кровати. Опустилась на колени рядом. Приложила ухо к его груди: сердце билось рвано, отчаянно, грудь хрипела, как старая гармонь, разбитая на гулянке. От парня шёл жар, как от печи.
Каждым нервом она чувствовала: «Я уже пережила это... я знаю эту боль... я знаю...»
В голове вдруг всё стало кристально ясно. Туман сомнений рассеялся. Она знала, что делать. Словно кто-то шептал ей на ухо, направляя, подсказывая каждое движение.
— Тётя Татьяна, нужна водка, — чётко, не раздумывая, сказала Надежда, не поднимая головы. — И чистая ткань. А ещё травы — дома есть зверобой? Что есть?
— Сейчас, дочка, сейчас всё будет... Только я не Татьяна. Я Ариша, — торопливо поправилась хозяйка, всплеснув руками, вскочила и поспешила в сени.
Надя наклонилась к парню, убрала прилипшие ко лбу волосы. Руки её двигались сами, без раздумий, уверенно. Она расстегнула ворот рубашки, приложила к груди мокрое полотенце. Её голос дрожал, когда она заговорила:
— Егор... Егорушка... Ты меня слышишь? Откликнись... Всё будет хорошо, слышишь? Не сдавайся, я не дам тебе пропасть. — Она прижала его руку к своей щеке, сухие губы шептали что-то похожее на молитву.
Егор слабо пошевелился, его губы едва заметно дрогнули, словно он хотел что-то сказать. Веки затрепетали, но глаза не открылись. Тёплая слеза сорвалась с ресниц Надежды и упала ему на руку.
Надежда вдруг осеклась на полуслове. Воспоминания обожгли, как кипятком: парень с похожими чертами лица, так же бредивший в беспамятстве, и она рядом, но тогда совсем молодая, немного растерянная.
Она продолжала держать парня за руку, не переставая шептать слова, полные отчаяния и надежды. «Держись, Егор... Держись... Не уходи...» В голове всплыл другой образ - знакомый, родной, с каждой мелкой морщинкой, с ясными глазами. Егор, который всегда был в сердце. Как же она могла забыть его?
Ариша суетливо двигалась по избе, гремела вёдрами, доставала чугунки и кружки, каждую минуту поглядывая на сына и Надежду, словно боялась упустить малейшее изменение. На столе уже стояла бутыль с самогоном, рядом — холщовые тряпицы, пучки сушёных трав, баночка с мёдом.
За окном пропел петух, хотя до рассвета было ещё далеко. Надежда встрепенулась, словно от знака свыше. Глубоко вздохнула, выпрямилась
— А ну, Егорушка, — сказала она твёрдо, — будем бороться. Слышишь меня? Будем жить. Открой глаза... Пожалуйста...
Парень с трудом поднял тяжёлые веки. Его мутный взгляд, словно из глубокого колодца, на секунду сфокусировался на девушке. Потрескавшиеся сухие губы шевельнулись, словно хотели что-то сказать, но сил не хватило.
Надежда осторожно положила прохладную ладонь на горячий лоб. Напоила с ложечки отваром, вытерла каплю, стекавшую по подбородку. Стала обтирать тело самогоном.
— Болезнь отступит, — шептала она скорее для себя.
На крыльце кто-то затопал. Дверь распахнулась. В избу вошла Нина Николаевна, стряхивая с плеч капли дождя. Вода стекала с её накидки на чистый половик. Докторша сняла резиновые сапоги, поставила у порога. Огляделась и, заметив Надежду у постели больного, ахнула:
— Надя? Что ты здесь делаешь? Или ты здесь живёшь? Что с ним?
Надежда поднялась со своего места, колени затекли от долгого сидения. Она быстро вытерла мокрые от слёз щёки краем фартука.
— Я живу не здесь, — ответила она спокойно, тихо, но уверенно. — У парня тяжёлый бронхит, всё внутри горит, температура высокая, видать, было сильное переохлаждение.
Нина Николаевна поставила на лавку медицинский чемоданчик. Начались привычные действия. Она прослушивала грудь больного.
— Действительно, — сказала она после короткой паузы и выпрямилась. — Бронхи сильно вовлечены в процесс, слышны хрипы, а лёгкие вроде чистые, до воспаления не дошло. Но дело серьёзное, запущенное. А ты откуда знаешь? Диагноз-то верный поставила.
Надежда глубоко вздохнула, словно готовясь сказать самое важное. Руки теребили край фартука, глаза смотрели в пол:
— Нина Николаевна... Я вспомнила. Я — фельдшер. Работала в больнице. Память вернулась, пока я сидела с ним, лечила его. Руки сами всё делали, знали, что к чему. Я много чего вспомнила. Свою деревню, Егора. Мне надо домой, обязательно надо.
Докторша ахнула, а потом не удержалась — подалась вперёд и крепко обняла Надежду. От доктора пахло лекарствами, дождём и чем-то родным.
— Ну, наконец-то! Господи, как я рада! Наденька, милая! Я верила, что память вернётся. Нужно только потерпеть. Вот она и вернулась, да в самый нужный час.
Отстранившись, она с жаром заговорила:
— Тогда так, не мне тебя учить! Бери шприц, ставь уколы. Я тебе оставлю лекарства, но у меня всё на исходе. На первое время хватит. И Лукерью пришлю. Она своими травами лечит не хуже наших порошков. Сейчас любой метод на вес золота. Главное, чтобы помогло. Ты и сама у Лукерьи науку перенимай, пригодится. Нам еще отсюда до места добираться.
Нина Николаевна порылась в своём чемоданчике, достала ампулы. Её руки двигались быстро, привычно. Надежда смотрела и вспоминала, будто картинки из прошлой жизни всплывали в голове одна за другой. Они не сразу соединялись в одну картину, но Надежда чувствовала, что всё встанет на свои места. Она очень постарается всё вспомнить.
— Вот, держи, — докторша протянула лекарства. — Колоть два раза в день. Отвар готовь крепкий, пусть пьёт больше. Потом придёшь ко мне, поговорим.
Надежда кивнула, приняла лекарства. Солнечный луч пробился сквозь тучи, заиграл на стекле ампулы, отбросил радужный блик на побелённую стену. Начинался новый день.
— Спасибо вам, Нина Николаевна, — тихо сказала Надежда, сама не веря, что всё так резко изменилось в её жизни. — Я скоро приду. Обещаю.
Докторша улыбнулась. Перед уходом она ещё раз оглянулась на своих пациентов — одного в постели, другую - с лекарствами в руках. И почему-то была уверена, что оба поправятся. Каждый от своей болезни.