Тут что-то сломано. Какая-то важная шестеренка.
Так думал Иван Иваныч, в очередной раз встретив во дворе своего дома женщину с коляской.
У матерей с детьми особая связь. Это не просто слова. Это единственный способ выживания человечества на Земле, который показал свою эффективность на протяжение веков.
С тех пор как Иван Иваныч год назад переехал в эти места, он успел познакомиться со всеми соседями. Весть о том, что рядом поселился участковый терапевт, распространилась быстро. Бабушки принялись носить ему семена и рассаду — знали, что доктор любит копаться в палисаднике у дома. Кто-то заглядывал в гости с эмалированной миской румяных пирожков.
Все с поклоном здоровались с доктором. Потому что знали – он хороший человек. А это порой важнее эрудированности и даже многолетнего врачебного опыта.
Женщина с младенцем жила в соседнем подъезде. Иван Иваныч не знал ее имени, не знал даже и пола ребенка – бежевая коляска, бесцветные одежки не позволяли сделать каких-то определенных выводов. Бесцветным же был и материнский взгляд, будто направленный глубоко внутрь себя. Она никогда не здоровалась с доктором. Не улыбалась соседям. Не улыбалась даже своему младенцу. Но при этом выглядела как абсолютно рядовая женщина, что недавно родила и полностью погружена в проблемы материнства.
Не было в ней ничего цепляющего взгляд. Это было понятно и по реакции соседей: ее словно не видели. Потому что она не выглядела маргинальной, пьющей или принимающей вещества дамой, что не справляется со своим одиноким материнством – а то, что она одинока, сомнений не было. Иван Иваныч никогда не видел, чтобы к ней приходили родители, мужчина или хоть кто-нибудь, кроме курьера с пакетами еды и подгузников.
В пакетах, кстати, никогда не звенели пивные бутылки. Содержимое целлофана, приносимого курьерами, было подвергнуто тщательному, с элементами рентгеновского зрения, анализу со стороны внимательных бабушек-соседок. Вынесли вердикт: мать хорошая, кормит дите кефиром и творожками, подгузники покупает дорогие, одним словом, не кукушка. И после соседи ее просто перестали замечать, потому что были в их дворе куда более интересные и достойные строгого коллективного дворового психологического анализа личности, нежели обыкновенная мамка со своим младенцем.
Но Иван Иванычу что-то не давало покоя. Он не мог облечь это чувство в слова, если бы его попросили. Но внутри словно сам по себе незаметно складывался какой-то пазл. Целая картинка была еще неясна, но общее чувство – настороженность и тревога, проступали уже отчетливо.
Иван Иваныч списывал все на профессиональную деформацию личности. И мысленно приказывал себе отстать от женщины. Это все новости, которые сначала посмотришь, а потом подозреваешь в соседе-айтишнике тайного психопата, а в молодой матери… А что, собственно, он у нее подозревал? Нормальная женщина, обычного для их широт негорячего темперамента, спокойная и незаметная, она растит своего ребенка как может. И, видно, вполне успешно, раз по часам выходит с ним на прогулку, а в остальное время ничем примечательным соседям не запомнилась.
«Ох, Иван, это в тебе отцовский инстинкт заговорил. Пора своих детей рожать, а не присматриваться к чужим, словно бабка на лавочке у подъезда» - мысленно пожурил себя доктор. Но наблюдать за молодой матерью не перестал.
Однажды младенец раскричался сердито прямо на улице. Его мама быстро ходила с коляской вдоль дома, пытаясь укачать дите, но отчего-то никак у нее не получалось утихомирить скандалиста. Это было утро, Иван Иваныч собирался идти на работу.
Услышав недовольный рев, врач твердо решил подойти к маме с предложением помощи, хоть она и будто нарочно припустила от него в сторону своего подъезда. А заодно можно и познакомиться. Доктор припоминал, что рев оглашает двор их дома уже дольше часа – может, животик беспокоит. Или температура. Или еще чего, и он наверняка сможет помочь. И избавиться наконец от тянущей за душу вины и предчувствия чего-то плохого, которые не давали ему покоя.
Мать быстро завезла коляску в подъезд, бросила ее в предбаннике, взяла ребенка на руки и стремительно принялась подниматься с ним по лестнице. Иван Иваныч поспешил следом, отчаянно борясь с самим с собой и представляя, что его не в меру разыгравшееся воображение сейчас выставит его же самого идиотом.
«Ну что ты пристал к мамаше? Иди на свою работу, отстань ты от нее…» Вдруг доктор замер, занеся ногу на очередную ступеньку.
Мать трясла ребенка, повторяя: «Ну что тебе нужно, почему ты не замолчишь?» По ее щекам текли злые слезы. Голова младенца тряслась взад-вперед. Он только орал еще отчаяннее.
«Спокойно. Никакого осуждения. Только деликатное участие. Я не хочу вас обидеть или уличить в чем-то, я помогу. Я только помогу.» — пронеслось в голове врача.
- Простите, могу я вам помочь? Давайте я возьму ребенка. Я неплохо умею их успокаивать.
Женщина удивленно посмотрела на него. Вздрогнула. Потом молча повернулась и быстро пошла с ребенком наверх, перепуганной мышкой юркнула за дверь. Иван Иваныч услышал щелчок замка. Теперь он хотя бы знает, в какой квартире она живет.
Она не справляется с ребенком. Не потому, что она плохая или злая. У нее депрессия. Возможно, послеродовая, а может, есть другие причины.
Картинка пазла, что складывался сам собой на задворках сознания доктора, вдруг стала явной, как день. Вот откуда этот рассеянный взгляд. Она не смотрит на ребенка, она находится в своих переживаниях. Она механически выполняет все процедуры по уходу за младенцем, страдает от постоянного разрушительного чувства вины, столь свойственного депрессии, а потому покупает ему лучшие подгузники и игрушки. Она не понимает, что с ней что-то не так. Иногда просто кончаются силы и она трясет ребенка, а потом винит себя еще больше за то, что поступает так с маленьким и беззащитным существом, любимее которого нет на свете.
Иван Иваныч твердо решил что-то придумать, чтобы помочь. Ведь в опасности была не только мать, но и ребенок.
Он всерьез рассматривал вариант заслать к ней свою Веру, которая недавно окончательно переехала к нему. Иван Иваныч как раз подумывал сделать своей девушке предложение и списывал неуемное любопытство по отношению к неизвестной женщине с ребенком внезапно обострившейся сентиментальностью – окситоцин, мол. Это же гормон надежной привязанности, и он просто зашкаливает сейчас у него в крови. Вот и засматривается Иван на чужих младенцев, примеряя роль отца к самому себе.
Но все это не понадобилось.
Женщина на следующее утро дожидалась его у подъезда в то же время, что и вчера, когда доктор спешил на работу.
Он не сразу понял, что случилось. Удивился, что младенец находится у матери на руках, хотя обычно по улице он передвигался исключительно в коляске. Теперь же ребенок – на вид ему было месяцев семь-восемь – склонил головку на материнское плечо и сладко спал. Так Иван Иванычу сначала показалось.
- Простите, вы ведь врач? Вы можете подсказать мне?
- Конечно. Я не детский доктор, но постараюсь помочь. Что случилось?
- Я не могу ее разбудить.
Сердце у Иван Иваныча ухнуло куда-то вниз, из груди поползла волна липкого, холодного предчувствия. Нет – ужаса. Он изо всех сил старался не подавать виду.
- Когда все пошло не так, как обычно?
- Мне кажется, еще вечером она была какая-то не такая. Вялая. Несколько раз срыгнула, хотя такого не было с ней с трех месяцев. Я подумала, может, перегуляла ее. Или перекормила. Температуры не было. Заснула она как обычно, в десять часов. Всю ночь до утра спала без пробуждений. У нас бывают такие ночи, поэтому я не придала значения. Но в обычные шесть утра она не проснулась. Сейчас восемь. Она по-прежнему спит. Я не могут ее разбудить. Она не реагирует.
Иван Иваныч уже набирал скорую помощь: «Пожалуйста, пришлите срочно бригаду, тут ребенок без сознания, сейчас я передам вам маму, она скажет все данные.»
Мама побледнела, но спокойно назвала имя ребенка, возраст и адрес. А потом бессильно осела на скамейку, не переставая крепко держать девочку.
Иван Иваныч кинулся к ним, убедился, что ребенок дышит, что рвотных масс во рту нет – уже неплохой признак. «Надеюсь, не аспирнула,» — подумал как-то автоматически доктор; пощупал у малышки пульс – нормального наполнения, не частит, скорее редковатый, но не критично, впрочем, это будет ясно потом, на прикосновение не реагирует, и только на сильную боль слабо дергает ручкой, да, она вся вялая, мышечный тонус снижен, зрачки – он приоткрыл веки – равные, уже хорошо, значит, дислокации мозговых структур нет и отек не уничтожит ее мозг в ближайшие минуты…
Он не заметил, как подъехала бригада скорой. Объяснив наскоро, что он не папа, но доктор, и описав коротко ситуацию, подождал, пока мама с ребенком пройдет в машину. Потом позвал тихо фельдшера.
И сообщил, что вчера стал свидетелем, как мама трясла разревевшегося ребенка в отчаянии. Не потому, что хотел сатисфакции. Не потому, что считал мать виноватой в приключившемся с ребенком. Фельдшер моментально понял коллегу, коротко кивнул.
Это были важные данные. Которые помогут врачу приемного отделения укоротить поиски, если ни на нейросонограмме, ни на МРТ головного мозга ничего не будет найдено, если врач исключит все метаболические причины комы вроде сахарного диабета или редких наследственных болезней, если…
Фельдшер на скорой регулярно видел таких детей. Хотя об этом почему-то не трубили в СМИ, как, скажем, о мнимом вреде прививок или о сборе для очередного онкобольного малыша. Совсем так же, как о тех младенцах – эти вызовы он ненавидел всей душой – которых матери находили в своих кроватках без признаков жизни. В теплых уютных кроватках, в полной семье, в чистой квартире с любящими родителями эти дети отчего-то ночью делали свой последний вдох и больше не дышали. Синдром внезапной смерти младенцев. Страшная и необъяснимая штука, которая вероятнее всего прописана в генах и определяет судьбу ребенка в момент зачатия, которая навсегда переворачивает, да что там, будем честными – разрушает жизни всех, кто к этому младенцу причастен.
Так вот: в СДВС и синдроме встряхнутого младенца было много общего. Так думал фельдшер. Во всяком случае, общей выглядит внешняя сторона истории, ее фасад.
Итак, родители находят своего малыша без признаков жизни. Или не могут разбудить. При выяснении обстоятельств ничего понятнее не становится. Семья как семья, ребенок как ребенок. И только маленький синячок в области ребер – там, где руки взрослого слишком сильно охватили детское тельце, чтобы яростно потрясти его, иногда наводит врачей на мысль. А иногда и тщательный осмотр младенческого тельца не дает никаких улик.
Но мать – ее отрешенный взгляд, ее механические, будто бы без истинной глубины эмоций, переживания, ее бедная мимика – наводят на мысли о депрессии.
Потому что синдром встряхнутого ребенка бывает чаще именно в таких семьях. Где с виду все хорошо, тепло и ладно. Но мать живет в своем персональном аду, созданном биохимией ее мозга, и усугубленным одиночеством, отсутствием помощи и человеческого участия, дефицитом сна.
На синдром встряхнутого младенца также может указывать сочетание кровоизлияний в сетчатку, гематомы на теле, а также кровоизлияния в мозг с формированием его отека. Иногда обнаруживается перелом ребер, что связано со слишком сильным сдавлением грудной клетки малыша.
Главная беда вот в чем: когда ребенка сильно трясут, происходит «стригущая» черепно-мозговая травма. Словно чья-то злая рука разрезает ножницами связи нежных, незрелых еще нервных клеток, у которых не до конца сформировалась защитная миелиновая оболочка. А там, где есть разрыв, формируется зона отека, а иногда и небольшие кровоизлияния, которые не всегда удается найти на обследовании. Они вызывают страшные последствия.
Незнание – вот главный враг родителей, которые сидят потом часами под дверью реанимации, проклиная себя последними словами. Именно отсутствие информации о том, что даже одно такое встряхивание может привести к необратимым последствиям, становится причиной большинства трагедий…
***
Малышку выписали из больницы через месяц. В реанимации у нее случился один эпизод судорог на фоне отека мозга, который благополучно купировали. Никаких кровоизлияний, признаков травм или инфекции обнаружено не было. А потому ситуация не получила продолжения за отсутствием доказательств. Чему Иван Иваныч был рад.
Кто-то назовет его малодушным, но опыт доктора его не обманывал: информирование родителей, лечение материнской депрессии и устранение социальных факторов риска синдрома встряхнутого младенца (одиночество, отсутствие помощи в уходе за ребенком и помощи по дому) – все это в большинстве случаев помогает не повторяться ситуациям, после которых уже ничего не вернуть.
На сетчатке у малышки нашли какое-то неоднозначное явление, которое, возможно, было кровоизлиянием. Офтальмологи сработали так же быстро, как реаниматологи, нейрохирурги и неврологи. Поэтому эта история закончилась благополучно.
Будто ангел все время стоял за спиной у маленькой девочки, прикрывая ее от всех невзгод большими сияющими белыми крыльями.
Иван Иваныч все-таки подрядил свою невесту в гости к молодой маме с недавно выписанной девочкой. В кои-то веки он сам испек пирожки с яблочным повидлом, положил их в контейнер, накрыл полотенцем и отдал Вере – та с тестом обращаться не умела, а потому восхищенно посмотрела на своего Ивана, подумала, что нужно будет попросить его потом повторить фокус с пирожками, взяла презент и отправилась в соседний подъезд.
Так началась долгая дружба между женщинами. Не будем рассказывать все их секреты, упомянем только, что молодая мама получила помощь специалистов. И почувствовала себя намного лучше.
Девочка Аглая, тот самый младенец, благополучно оправилась от произошедшего. Ей несказанно повезло. Потому что до 30% младенцев, которые переносят синдром встряхивания, погибают. До 80% выживших страдают потом от долговременных неврологических последствий.
Однажды мама маленькой девочки выглянула в окно. Был тихий летний вечер, косые лучи закатного солнца освещали двор, создавая особенное чувство, что впереди еще один беззаботный месяц тепла, и все непременно будет хорошо. Женщина увидела Иван Иваныча, который возвращался с работы. На секунду ей показалось в косом вечернем свете, что за плечами у доктора распахнулось что-то большое и белое. Впрочем, когда она моргнула, зрительная иллюзия будто компактно сложилась у доктора за спиной.
И он превратился в обычного, слегка усталого мужчину средних лет.