— Иван, это ты, что ли? — голос за спиной, хриплый, с ноткой наглости, пробился сквозь гул магазина. Я замер у полки с крупами, пакет гречки чуть не выскользнул из рук.
Обернулся. Зина. Стоит, уперев руки в боки, в потрепанной кожанке, волосы крашеные, рыжие, но корни черные, как уголь. Лицо осунулось, под глазами мешки, а взгляд все тот же — колючий, будто гвозди вбивает. Десять лет прошло, а она все такая же. Только постарела. И пахнет от нее — перегаром и дешевым парфюмом.
— Зина, — выдавил я, стараясь держать голос ровно. — Ты откуда взялась?
— А что, не рад видеть? — ухмыльнулась она, шагнув ближе. — Я, между прочим, домой вернулась. К детям. К тебе.
— К детям? — я чуть не поперхнулся. — Ты их десять лет не вспоминала. Где была, Зина? С очередным своим хахалем?
Она прищурилась, губы скривились в усмешке.
— Не твое дело, Ваня. Я мать. Имею право. А еще — на дом. Половина моя, не забыл?
Я почувствовал, как кровь ударила в виски. Магазин, с его гулом тележек и писком кассы, будто растворился. Осталась только она, Зина, и этот ее наглый тон, от которого хотелось заорать. Но я сжал кулаки и молчал. Не здесь. Не при людях.
— Иди домой, Зина, — сказал я тихо. — Поговорим там.
Дом встретил меня запахом жареной картошки и детским смехом. Даша, моя шестнадцатилетняя, сидела за столом, листала телефон, а Игорь, десять лет, возился с конструктором на полу. Тетя Вера, наша соседка и спасительница, хлопотала у плиты, напевая что-то из старых песен.
— Пап, ты гречку взял? — крикнула Даша, не отрываясь от экрана.
— Взял, — буркнул я, бросая пакет на стол. — Вера, спасибо, что посидела. Можешь идти, я разберусь.
Вера, круглолицая, с добрыми глазами, посмотрела на меня внимательно.
— Что-то ты хмурый, Иван. Случилось что?
— Потом расскажу, — отмахнулся я. Не хотелось ворошить это при детях. Но Вера, как всегда, не отстала.
— Зина, что ли, объявилась? — шепнула она, пока Даша с Игорем не слышали. — Слух прошел, что видели ее в городе.
Я кивнул, и Вера только покачала головой, пробормотав что-то про «бесстыжую». Она ушла, а я сел за стол, глядя на детей. Даша — вылитая я, русая, с упрямым подбородком. Игорь — потемнее, но глаза Зинины, карие, с длинными ресницами. Как же я их тянул эти годы? Один, без нее. И вот она вернулась. Делить дом.
***
Десять лет назад Зина ушла в один день. Просто собрала сумку, кинула: «Я так больше не могу, Ваня», — и хлопнула дверью. Даша тогда была малышкой, шесть лет, Игорь — в пеленках. Я остался с ними, с долгами за дом, с работой на заводе и с пустотой внутри.
Зина сбежала к какому-то барыге, потом слухи доносились — пила, гуляла, жила то с одним, то с другим. Я не искал ее. Не хотел. Дети спрашивали про маму, особенно Даша, но я отмахивался: «Она уехала, вернется — поговорим». А потом они и спрашивать перестали.
Я пахал, как проклятый. Днем — на заводе, вечером — с детьми. Уроки, стирка, готовка. Тетя Вера помогала, без нее бы я свихнулся. Она приносила супы, забирала Игоря, когда я задерживался. Люди в городке шептались: «Зинка-то сбежала, а Иван молодец, тянет». А что мне оставалось? Бросить их, как она?
Дом, тот самый, что Зина теперь хочет делить, мы с ней купили еще до свадьбы. Взяли в ипотеку, я выплатил ее один, до копейки. Это мой дом. Наш с детьми. А она… Она даже алиментов не платила.
Зина заявилась вечером. Я только уложил Игоря, Даша сидела в своей комнате, наушники в ушах. Звонок в дверь — резкий, как выстрел. Открыл. Она стояла на пороге, в той же кожанке, с сигаретой в руке. Пепел падал на крыльцо.
— Ну, пустишь? — бросила она, затянувшись.
— Зачем пришла? — я не двинулся с места.
— Сказала же — дом делить. Мой он тоже, Ваня. Закон на моей стороне.
— Закон? — я шагнул к ней, голос задрожал. — Ты детей бросила! Десять лет их не видела! Какой закон, Зина?
Она фыркнула, отшвырнув окурок в темноту.
— Не ори, соседей разбудишь. Я мать, понял? Имею право на детей, на дом, на все!
— Мам? — голос Даши за спиной. Я обернулся. Она стояла в коридоре, бледная, глаза огромные. — Это ты?
Зина оживилась, шагнула вперед, но я преградил ей путь.
— Не смей, — сказал я тихо. — Не трогай их.
— Даша, дочка! — Зина попыталась улыбнуться, но вышло криво. — Смотри, какая ты большая! Пойдем, поговорим…
— Не хочу, — отрезала Даша. — Пап, кто это вообще?
Я почувствовал, как что-то сжалось в груди. Гордость за дочь, боль за все эти годы.
— Иди в комнату, Даш, — сказал я. — Я разберусь.
Но Зина не унималась. Она ввалилась в дом, толкнув меня плечом.
— А ну, Ваня, не трынди! Это мой дом! Я тут жила, рожала, пахала! Ты мне должен!
— Должен? — я уже не сдерживался. — Ты мне детей оставила и свалила! Где ты была, Зина? В кабаках? С мужиками? А я тут за двоих!
— Да пошел ты! — она заорала, лицо покраснело. — Думаешь, я не страдала? Думаешь, мне легко было?
— Легко? — я шагнул к ней, чувствуя, как голос срывается. — А нам легко было? Даша ночами плакала, Игорь маму не знает! Ты хоть раз позвонила?
Она замолчала, но только на миг. Потом ткнула пальцем мне в грудь.
— Я вернулась, понял? И не уйду. Дом — мой. И дети — мои.
— Пап, она кто? — Игорь, сонный, в пижаме, выглянул из комнаты. Зина повернулась к нему, и я увидел, как ее лицо дрогнуло. Но тут же она выпрямилась, снова надев маску наглости.
— Сынок, это я, мама, — сказала она, но Игорь отступил, прижавшись ко мне.
— У меня нет мамы, — тихо сказал он. И это было, как нож в сердце. Не мне. Ей.
Ночь я не спал. Сидел на кухне, смотрел на старый чайник, который мы с Зиной покупали еще до свадьбы. Он был весь в царапинах, но работал. Как я. Десять лет я держался ради детей. А теперь она вернулась, чтобы все отнять.
Дом — это не просто стены. Это наши ночи с Дашей над учебниками, это Игорь, бегающий по двору с мячом, это Вера, приносящая нам пироги. Это наша жизнь. А Зина… Она как ветер, что налетел и хочет все сдуть.
Я вспоминал, как любил ее когда-то. Молодая, смешливая, с ямочками на щеках. Мы мечтали о семье, о детях. Но потом она изменилась. Или я не замечал, какая она на самом деле? Пила, орала, а потом просто исчезла. А я остался. И, черт возьми, я справился.
Утром позвонила Вера.
— Иван, Зинка у нотариуса была, — сказала она. — Хочет дом отсудить. Говорит, ты ей угрожал.
— Угрожал? — я чуть не рассмеялся. — Она в мой дом вломилась!
— Знаю, Ваня, знаю, — Вера вздохнула. — Но ты держись. Мы с тобой. И дети с тобой.
Через неделю Зина заявилась снова. С каким-то мужиком в кожанке, лысым, с золотой цепью. Адвокат, как она сказала. Они ввалились в дом, как хозяева, и Зина сразу начала орать.
— Где мои вещи, Ваня? Где мои платья, украшения? Ты все продал, да?
— Какие вещи? — я старался говорить спокойно, хотя внутри все кипело. — Ты ничего не оставила, Зина.
— Врешь! — она ткнула пальцем в шкаф. — Там мои шмотки были! И дом мой, понял? Подписывай бумаги, или в суд пойдем!
Даша, услышав крики, выбежала из комнаты.
— Пап, гони ее! — крикнула она. — Она нам не нужна!
— Дочка, не трынди! — рявкнула Зина. — Я твоя мать!
— Ты никто! — Даша шагнула к ней, глаза горели. — Ты нас бросила! Папа нас растил, а ты где была?
Зина замолчала, но мужик рядом заговорил, лениво, будто ему все равно.
— Иван Сергеевич, давайте по-хорошему. Подписывайте, и разойдемся.
— По-хорошему? — я посмотрел на него, потом на Зину. — Это мой дом. Я его выплатил. Я детей растил. А вы мне угрожаете?
— Не угрожаем, — мужик ухмыльнулся. — Просто закон такой.
— Закон? — я почувствовал, как что-то внутри щелкнуло. — А где закон был, когда она детей бросила? Где закон был, когда я один их тащил?
— Пап, не надо, — Даша схватила меня за руку. — Мы сами разберемся.
***
В суде Зина проиграла. Дом остался нам. Она кричала, плакала, но судья был непреклонен. Десять лет отсутствия, ни звонка, ни копейки на детей — это не мать, это так, тень из прошлого. Зина уехала, и я надеюсь, навсегда.
А мы остались. Я, Даша, Игорь. И Вера, которая принесла нам свой фирменный суп. Мы сидели за столом, смеялись, и я вдруг понял, что счастлив. Не потому, что выиграл. А потому, что у меня есть они. Мои дети. Моя жизнь. И никто, даже Зина, этого не отнимет.
Прошел месяц с суда.
Жизнь вроде вошла в колею. Даша готовилась к экзаменам, Игорь трындел про новый велосипед, а я, как обычно, мотался между заводом и домом. Вера заходила почти каждый день — то с борщом, то просто поболтать. Но внутри что-то грызло. Будто туча на горизонте, которую не видишь, но чувствуешь: вот-вот грянет.
Однажды вечером, когда я чинил кран на кухне, раздался стук в дверь. Не звонок, а именно стук — тихий, неуверенный. Даша была у подруги, Игорь спал. Я вытер руки полотенцем, открыл. На пороге стоял парень. Лет двадцати, худой, в потрепанной куртке. Лицо бледное, под глазами круги, но глаза… Черт, эти глаза. Зинины. Карие, с длинными ресницами.
— Ты кто? — спросил я, хотя внутри уже екнуло.
Он мялся, переминаясь с ноги на ногу, потом выдавил:
— Я… Артем. Сын Зинаиды. Ваш сын, наверное.
Я замер. В голове будто молния ударила. Сын? Какой сын? Зина никогда… Или… Я отступил, жестом приглашая его войти. Он шагнул в прихожую, оглядываясь, как зверь в клетке.
— Садись, — буркнул я, указав на стул. — Рассказывай.
Артем сел, теребя рукав куртки. Голос у него был тихий, срывающийся, но говорил он четко, будто давно репетировал.
— Мама… Зина, она родила меня… когда мне было три, она меня оставила. Сказала, что не может тянуть. Отдала бабушке, своей матери. Я рос в деревне, в ста километрах отсюда. Бабушка умерла два года назад. А мама… Она недавно нашла меня. Сказала, что ты мой отец. И что я должен прийти. За своей долей.
— Долей? — я почувствовал, как горло сжалось. — Какой долей, парень? И с чего ты взял, что я твой отец?
Он достал из кармана мятый конверт, положил на стол.
— Она дала. Сказала, там все.
Я открыл. Внутри — справка из роддома, двадцать лет назад. Имя матери: Зинаида Петрова. Имя отца… Иван Сергеев. Мое имя. Я смотрел на бумагу, а в голове крутился вихрь. Двадцать лет назад мы с Зиной только начинали. Она была беременна, но сказала, что потеряла ребенка. Я верил. А она… Она родила. И бросила. Как Дашу. Как Игоря.
— Ты знал? — спросил я, глядя на Артема. — Знал, что она тебя бросила?
Он кивнул, опустив глаза.
— Знал. Но она сказала, что ты тоже не хотел меня. Что вы оба… Ну, решили так.
Я встал, прошелся по кухне. Хотелось заорать, разбить что-нибудь. Но вместо этого я сел напротив него.
— Я не знал, Артем. Клянусь. Она мне ничего не сказала.
Он молчал, глядя в пол. А я смотрел на него и видел Зину. И себя. Черт, в нем было что-то от меня — в скулах, в упрямом изгибе губ. Но я не был готов. Не к этому.
Утром я рассказал все Вере. Она сидела за столом, подперев подбородок, и слушала, не перебивая. Когда я закончил, она только вздохнула.
— Ваня, ты уверен, что он твой? Зинка — та еще… Ну, ты понял. Может, врет?
— Справка есть, — сказал я. — И глаза… Ты бы видела его глаза.
— Глаза — не доказательство, — отрезала Вера. — Сделай тест. А то мало ли что она наплела.
Я кивнул, но в голове уже крутилось другое. Если он мой сын, что дальше? Даша и Игорь — они мои. Я их растил, я их знаю. А этот парень… Он чужой. Но в то же время — мой. И Зина, черт бы ее побрал, опять все перевернула.
Даша узнала обо всем случайно. Вернулась домой, когда я говорил с Артемом на кухне. Он снова пришел, принес какие-то старые фото — его с бабушкой, с Зиной. Даша влетела, бросила рюкзак и замерла, увидев его.
— Пап, это кто? — спросила она, переводя взгляд с меня на Артема.
— Даш, это… Артем, — я запнулся. — Он, возможно, твой брат.
— Брат? — она рассмеялась, но смех был нервный, злой. — Ты шутишь? Какой брат? Откуда?
Артем встал, неловко протянул руку.
— Привет. Я… Ну, Зина моя мама. И, похоже, его сын, — он кивнул на меня.
Даша посмотрела на него, потом на меня. Лицо ее побелело.
— Пап, это что, правда? Она еще и сына родила? А ты знал?
— Не знал, Даш, — сказал я тихо. — Клянусь, не знал.
— И что теперь? — она шагнула ко мне, глаза блестели. — Он будет жить с нами? А она опять придет? Опять этот цирк начнется?
— Даша, успокойся, — я попытался взять ее за руку, но она отшатнулась.
— Успокоиться? — крикнула она. — Она нас бросила! А теперь этот… Этот Артем! Что он хочет? Дом делить, как она?
— Я ничего не хочу, — тихо сказал Артем. — Я просто… Мама сказала, что вы моя семья.
— Семья? — Даша фыркнула. — У нас семья — мы с папой и Игорем. А ты… Ты никто!
— Даша, хватит! — рявкнул я. Она замолчала, но глаза ее горели. Артем смотрел в сторону, сжав губы. А я… Я не знал, что делать.
Зина объявилась через неделю. Позвонила, голос пьяный, срывающийся.
— Ваня, ты Артема видел? Хороший парень, да? Мой сынок. Наш.
— Наш? — я сжал телефон так, что пальцы заныли. — Ты мне не сказала, что родила! Бросила его, как Дашу с Игорем! Какого черта, Зина?
— Не ори, — она хмыкнула. — Я не могла его тянуть. А теперь он взрослый. Пусть живет с вами. Ты же добрый, Ваня. Примешь.
— Приму? — я чуть не задохнулся от злости. — Ты опять все на меня спихиваешь? А сама где?
— Не твое дело, — отрезала она. — Я мать. Имею право.
— Право? — я уже орал. — Ты ни черта не мать! Ты их всех бросила! И Артема, и Дашу, и Игоря!
Она бросила трубку. А я стоял посреди кухни, глядя на старый чайник, который все еще пыхтел, как ни в чем не бывало. Этот чайник пережил все — нашу с Зиной свадьбу, ее уход, суд. А теперь вот это. Артем.
Артем приходил еще несколько раз. Приносил кофе, сидел на кухне, рассказывал о себе. О том, как рос в деревне, как бабушка учила его рыбачить. Он был не наглый, не как Зина. Тихий, но с какой-то затаенной болью. Я смотрел на него и думал: что я должен чувствовать? Он мой сын. Но я не знаю его. И он не знает меня.
Даша злилась. Игорь, наоборот, приставал к Артему с вопросами: «А ты футбол любишь? А на велике катался?» Артем отвечал, улыбался, но я видел, как ему неловко. Он не хотел быть чужим. Но был.
Однажды вечером, когда Артем ушел, Даша села напротив меня.
— Пап, ты правда его примешь? — спросила она. — Он… Он же ее сын. Мамы.
— Он и мой, Даш, — сказал я. — Если тест подтвердит.
— И что? — она посмотрела мне в глаза. — Мы теперь будем жить вчетвером? А если она опять придет? Опять начнет орать, судиться?
— Не начнет, — сказал я, хотя сам не был уверен. — Я не дам.
Но Даша покачала головой.
— Она всегда возвращается, пап. Как та буря, что деревья ломает. А мы потом все чиним.
Я молчал. Она была права. Зина — как буря. А мы — как этот дом, который держится, несмотря ни на что. Но теперь появился Артем. И я не знал, как вписать его в нашу жизнь.
Тест подтвердил. Артем — мой сын.
Я смотрел на бумагу с результатами и чувствовал, как земля уходит из-под ног. Он не врал. Зина не врала. Но что теперь? Принять его? Отпустить? Дать денег и сказать: «Иди своей дорогой»?
Я позвал его в кафе, подальше от дома. Сели за столик у окна. Он заказал чай, я — кофе. Молчали, пока официантка не ушла.
— Артем, — начал я. — Ты чего хочешь? Правда. Дом? Деньги? Или… семью?
Он посмотрел на меня, и в глазах его была такая тоска, что я чуть не отвернулся.
— Я не знаю, — сказал он. — Я всю жизнь думал, что у меня никого нет. А теперь… Ты, Даша, Игорь. Я не хочу вам мешать. Но и один не хочу.
Я кивнул. Что я мог сказать? Он был мой. Как Даша. Как Игорь. Но они — мои дети, которых я растил. А он… Он как осколок прошлого, который Зина швырнула мне под ноги.
— Давай так, — сказал я. — Живи своей жизнью. Но если захочешь — приходи. Дверь открыта. Не ради Зины. Ради тебя.
Он улыбнулся, впервые за все время. Улыбка была моя. И это было странно. Будто зеркало, в котором я увидел себя — молодого, потерянного, но готового бороться.
Зина больше не звонила. Слухи доносились — уехала в другой город, опять с каким-то мужиком. Но Артем остался. Не с нами, но рядом. Нашел работу, снял комнату. Иногда приходил на ужин. Даша ворчала, но уже не так зло. Игорь таскал его играть в футбол. А я смотрел на них и думал: может, это и есть семья? Не идеальная, не как в кино. Но наша.
И чайник на кухне все еще пыхтел. Как символ того, что мы держимся. Несмотря на Зину. Несмотря на бури. Вместе.
Прошло полгода.
Зима накрыла городок снегом, и наш дом, старый, но крепкий, утопал в сугробах. Даша сдала экзамены, Игорь отрастил челку и теперь вечно дул на нее, чтоб не лезла в глаза. Артем… Артем стал частью нашей жизни. Не сразу, не гладко, но стал. Приходил по выходным, приносил пиццу, возился с Игорем, помогал Даше с алгеброй.
Он не лез с разговорами о прошлом, и я был ему за это благодарен. Но иногда, когда он сидел за столом, я ловил его взгляд — тоскующий, как у человека, который ищет свое место в мире.
Однажды в субботу, когда мы все собрались на кухне, Вера ввалилась с кастрюлей щей и новостью.
— Слыхали? — начала она, ставя кастрюлю на плиту. — Зинка опять в городе. В кабаке вчера скандалила, говорят, с каким-то типом поругалась, бутылку разбила.
Я почувствовал, как Даша напряглась. Игорь поднял голову от телефона. Артем молчал, но пальцы его сжали кружку.
— И что? — спросил я, стараясь говорить ровно. — Ее дело. Пусть живет, как хочет.
— Да дело не в том, — Вера понизила голос. — Она про Артема трепалась. Мол, сын ее, а ты, Ваня, его выгнал. И что она теперь за него бороться будет.
— Бороться? — Артем усмехнулся, но в голосе была горечь. — Она меня малым ещё бросила. А теперь бороться?
— Забей, — сказала Даша, глядя на него. — Она всегда так. Придет, наорет, уйдет. Мы привыкли.
Но я видел, что Артему не все равно. Он смотрел в окно, где снег кружился под фонарем, и я знал, о чем он думает. О Зине. О том, почему она такая. И о том, почему он все еще надеется, что она изменится.
— Артем, — сказал я. — Ты с нами. Понял? Не с ней. С нами.
Он кивнул, но не ответил. А я подумал, что Зина, как та трещина в фундаменте — не видна, но если не заделать, дом рухнет. И я не хотел, чтобы она снова все сломала.
Зина заявилась на следующий день. Без звонка, без предупреждения. Вломилась в дом, как ураган, в той же потрепанной кожанке, с красными глазами и запахом перегара. Даша была в школе, Игорь — у друга. Артем сидел на кухне, пил чай. Я только успел открыть дверь, как она начала орать.
— Где мой сын? — голос ее дрожал, но не от слез, а от злости. — Артем! Ты тут? Я за тобой пришла!
Артем вышел из кухни, посмотрел на нее. Лицо его было спокойным, но я видел, как пальцы сжались в кулаки.
— Зачем пришла? — спросил он тихо. — Ты меня двадцать лет не вспоминала.
— Не трынди! — рявкнула Зина, шагнув к нему. — Ты мой сын! А этот, — она ткнула пальцем в меня, — он тебя украл! Дом украл, детей украл, все украл!
— Хватит, Зина, — я встал между ними. — Уходи. Не позорься.
— Позорься? — она рассмеялась, но смех был злой, рваный. — Это ты позоришься, Ваня! Думаешь, ты герой? А я что, никто? Я рожала, я мучилась! А ты… Ты меня вычеркнул!
— Ты сама себя вычеркнула, — сказал я, и голос мой был холодным, как снег за окном. — Ты ушла. Бросила Дашу, Игоря, Артема. А я остался. И не тебе мне указывать.
Она открыла рот, но Артем ее перебил.
— Мам, — сказал он, и от этого слова у меня внутри что-то сжалось. — Я не хочу с тобой жить. Ты не моя семья. Они — моя семья.
Зина замерла. Лицо ее перекосилось, будто он ее ударил. Она посмотрела на него, потом на меня, и вдруг заорала:
— Да пошли вы все! Думаете, мне нужен ваш домишко? Ваша жизнь? Да я без вас лучше жила!
Она повернулась и хлопнула дверью так, что стекла задрожали. Я услышал, как она матерится на крыльце, потом шаги затихли. И все. Тишина.
Артем сел на стул, опустил голову. Я положил руку ему на плечо.
— Ты правильно сказал, — тихо произнес я. — Мы — семья.
Он кивнул, но не поднял глаз. Я знал, что ему больно. Зина — как нож, который режет, даже когда его уже нет. Но я знал и другое: он справится. Мы все справимся.
***
Весна пришла незаметно. Снег растаял, двор зацвел одуванчиками. Даша поступила в колледж, Игорь отрастил челку еще длиннее и теперь вечно жаловался, что она мешает. Артем снял квартиру в соседнем доме, работал на стройке, но по воскресеньям приходил к нам. Мы жарили шашлыки во дворе, смеялись, спорили, чей соус лучше. Вера, как всегда, приносила свой суп и подтрунивала над моими кулинарными талантами.
Однажды вечером, когда мы сидели на крыльце, Артем вдруг сказал:
— Знаешь, пап, я думал, что никогда не найду дом. Не стены, а… Ну, место, где тебе хорошо. А теперь, кажется, нашел.
Я посмотрел на него, потом на Дашу, которая болтала с Игорем про какой-то фильм. На Веру, которая качала головой, слушая их спор. И понял, что он прав.
Дом — это не кирпичи и не крыша. Это мы. Наши ссоры, наши шутки, наши вечера. Это чайник, который все еще пыхтит на кухне, как старый друг. Это следы прошлого, которые мы перешагнули.
Зина больше не появлялась. Слухи доносились — то она в другом городе, то снова с кем-то поругалась. Но нам было все равно. Она была как буря, которая прошла и оставила только лужи. А мы стояли крепко. Вместе.
И я знал, что так будет всегда.