— Ты же понимаешь, что моя мама ненавидит тебя даже на расстоянии семи остановок метро? — Алексей устало растирал виски и скосил взгляд на Марию, которая в этот момент пила кофе, стоя на одной ноге, как фламинго на тренировке.
— Обожаю начинать день с признаний. Особенно таких вдохновляющих, — лениво отозвалась Мария, не оборачиваясь. — А чего ты хочешь? Я у тебя не бухгалтер с 1С, я танцую. В трико. С людьми. За деньги. Всё, что она считает позором семьи.
— Да ты могла бы хотя бы притвориться, что тебе не плевать, — пробурчал он, уходя на кухню. — Она приедет завтра. Надолго.
Мария поставила чашку, как будто это был гранатомёт.
— Что значит «надолго»? Ты же говорил — на выходные.
— Я говорил то, что хотел услышать сам, чтобы не застрелиться. Она будет тут неделю. Может две. Пока её квартира сдаётся.
— Я щас кого-нибудь придушу. И это буду не ты, — Мария обернулась, всё ещё стоя в позе балерины. — То есть... она едет жить к нам. В нашу двушку. Где даже холодильник дышит мне в ухо по ночам?
Алексей молчал. Лицо его напоминало человека, который попытался починить розетку пальцами.
— У тебя есть план? — спросила Мария, подходя ближе и насмешливо заглядывая ему в лицо. — Типа: я всё улажу, Мария, мы разменяемся на три студии, и ты больше никогда не увидишь Ольгу Петровну?
— Нет, плана нет. Но я могу заказать тебе отдельный номер в психиатрии, если хочешь.
— Очень смешно, — Мария отвернулась. — Сначала она поселится у нас, потом начнёт говорить, что ты мог бы и получше себе найти, а потом...
— Потом она скажет, что у нас ребёнка нет, потому что ты слишком часто садишься на шпагат.
— Да! Именно! Ты понимаешь, что я не просто человек, я мина замедленного действия для её пенсионной стабильности?
Ольга Петровна приехала на следующий день с таким видом, будто приехала не в гости, а устраиваться на должность коменданта. В руках — две сумки, на лице — стойкий взгляд прокурора, который уже знает, что ты виновен.
— Алексей, где мой любимый шкафчик для вещей? — с порога заявила она, не здороваясь с невесткой. — Я не люблю, когда мои трусы соседствуют с женскими стрингами. Это нездорово.
— Добрый вечер, Ольга Петровна, — ровно сказала Мария, снимая её куртку. — Проходите, у нас как раз новая вешалка. Оттуда можно повеситься, если что.
— Очень мило, как всегда, — кивнула свекровь. — А ты всё ещё... танцуешь?
— Всё ещё, — ответила Мария, бросив взгляд на Алексея. — А вы всё ещё... судите людей по их занятиям?
— Судить — не моё. Я просто наблюдаю. Женщина должна быть скромнее. Танцы — это на грани. Особенно ваши.
— Мои танцы платят за вашу с сыном ипотеку, если что, — улыбнулась Мария, и улыбка у неё была такая, как будто она сейчас зарядит свекрови каблуком в висок. — Прямо граница между пошлостью и платежеспособностью.
Алексей тихо хлопнул себя по лбу.
— Мам, давай без вот этого всего, а?
— Сынок, я просто хочу, чтобы ты жил с нормальной женщиной. Которая в семь вечера варит борщ, а не крутится полуголая перед чужими мужчинами.
— Она танцует! Это сцена! Это не бордель! — Мария сорвалась. — Вы хоть раз были у меня в студии?
— И видеть это безобразие? Нет уж, увольте. Я женщина старой закалки. Мне и так приходится смиряться с тем, что мой внук будет рожден от девушки, которая называет себя «хореографом», а на деле... ну, ты понял.
— Нет, она не поняла, — Алексей встал между ними. — Маша — моя жена. И всё, что она делает — достойно уважения. Ты не обязана понимать, но ты обязана хотя бы не хамить.
— А ты не обязан совать мне эту феминистку в лицо, — парировала Ольга Петровна. — Раньше ты слушал мать.
— Раньше я был наивным мальчиком, а теперь я муж. И мы живём в квартире, которую оплачиваем вместе. Так что, мама, если ты приехала ссориться — можешь обратно на метро сесть. Которое ты, кстати, ненавидишь почти как Машу.
Ольга Петровна тяжело вздохнула, и в этот момент даже потолок как будто немного присел от напряжения.
— Поживу здесь неделю. Потом вернусь. Но знай: я не одобряю. И никогда не одобрю. Женщина должна быть дома.
— А мужчина — с мамой, да? — прошипела Мария.
— С женой. Но нормальной, — свекровь швырнула свою сумку в коридоре и прошла на кухню. — Я сварю себе компот. Без этой вашей модной воды с лимоном. У меня желудок не театр.
На кухне было тихо. Только чайник сипел и пыхтел, как старый дед на остановке.
— Ты хоть понимаешь, во что мы влезли? — прошептала Мария Алексею, прижавшись лбом к его плечу.
— Да, понимаю, — выдохнул он. — И я сожалею. Но я не брошу тебя. Ни за что. Даже если она начнёт делать вуду на тебя из моих носков.
— А ты всё равно будешь говорить ей «мама».
— Ну а как иначе? Ты предлагаешь звать её «Угроза №1»?
Они рассмеялись. И на секунду в этой душной кухне было тепло. До тех пор, пока из соседней комнаты не донеслось:
— У кого из вас руки росли из задницы, что вы выбрали этот район?! Тут маршрутка ходит дважды в день!
Алексей медленно закрыл глаза.
— Это будет долгая неделя...
— Мария, у меня один простой вопрос, — Ольга Петровна стояла у плиты, покачивая поварёшкой как скипетром. — Ты умеешь варить борщ?
— Умею, — Мария не отрываясь накручивала волосы на палец и смотрела в телефон. — Но не практикую. Как православие. Или терпение.
— Вот оно что, — свекровь с упрёком посмотрела на кастрюлю. — А я-то думала, у нас тут хозяйка.
— А я-то думала, вы у нас в гостях, — Мария подняла глаза. — Или это у вас гастрольный тур по моей кухне?
— Не дерзи, девочка. Я старше тебя вдвое.
— И поэтому решили питаться исключительно моральным превосходством?
На мгновение повисла тишина, в которой даже холодильник притих от неловкости.
Вошёл Алексей, на ходу застёгивая рубашку.
— Кто опять кого маринует с утра пораньше?
— Я просто задала вопрос! — вскинулась Ольга Петровна. — Хозяйка ли она в этом доме. А ты, Лёшенька, раньше ел борщ с удовольствием. С мясом. С любовью.
— Да ел. Теперь ем булгур с киноа. Вегетарианский век, мам.
— Ой, вегетарианский! Слушай, как она тебя изменила. Раньше ты мясо как лев жевал. А теперь — вот сидит, худой, бледный, как айтишник из рекламы витаминов.
— Я... я айтишник, мам.
— Вот именно! Тебе нужен мясной суп, а не жонглирующая на шесте жена!
Мария резко поднялась.
— Так. Стоп. Шест тут один — кухонный. Я на нём не крутилась. И вообще, давайте сразу определимся: либо вы меня уважаете, либо мы живём в молчаливом соглашении, что я могу молча мечтать задушить вас кулинарной книгой.
— Ну вот! Агрессия пошла! — Ольга Петровна всплеснула руками. — Алексей, посмотри, что она делает! Я зашла с добром — а тут сразу угроза жизни!
— Я десять лет танцую на сцене. Думаете, я не знаю, как делать угрожающие жесты? Но это — просто разговор.
— Это — хамство! — почти закричала свекровь.
— Это — самооборона, — отрезала Мария. — А вообще, Ольга Петровна, вас не смущает, что вы живёте в квартире, которую оплачиваю в том числе я? Я вам счёт за аренду не выставляю — пока.
— Что?! А ну-ка повтори! — свекровь побагровела. — Ты ещё и деньгами теперь меряешь?
— А как иначе с вами разговаривать, если по-человечески вы не слышите?
Алексей встал между ними, как бронежилет в конфликте.
— Всё. Хватит. Мама, у нас нет больше борща. Едим то, что есть. Или идёшь в магазин и покупаешь себе мясо. С собой. И с молоком.
— Я пошла, — драматично произнесла Ольга Петровна, схватила сумку и вышла, стуча каблуками. — На рынок! Там, слава Богу, ещё остались нормальные женщины!
— Слушай, — Мария села на диван, обхватив голову руками. — У меня ощущение, что я живу в ток-шоу «Мужское/Женское», только без рекламы.
— Я тоже так чувствую, — Алексей встал рядом. — Я будто вечно ведущий — между двумя орущими женщинами, которые хотят друг друга утопить в кастрюле.
— А твоя мама думает, что я шлюха. Только вежливо. Через «позор семьи».
— Она просто выросла в мире, где жена должна быть как стиральная машина — тихая, надёжная и стоит на месте.
— А я — что?
— Ты как танцпол. Светишься, гремишь, всех заводишь, но половина стариков считает, что от тебя одни проблемы.
Мария усмехнулась.
— Лёш, давай честно. Ты когда-нибудь сомневался в моём пути?
— Нет. Но иногда я сомневался, что мы выдержим твою свободу и мою маму в одной квартире.
— Значит, всё ещё впереди, — она поцеловала его в щеку. — Вопрос в том, кто первый сдастся.
— Я ставлю на холодильник. Он уже два дня скрипит, как будто молится.
На следующий день был выходной. Мария проводила репетицию в студии, а Ольга Петровна осталась дома одна.
И это была фатальная ошибка.
Когда Мария вернулась, её встретила картина, достойная фильма ужасов и комедии в одном лице: свекровь в резиновых перчатках, швабра в руках, перестановка мебели, и — внимание! — её танцевальные костюмы, аккуратно сложенные в мешки.
— Что это?
— Я навожу порядок. Тут был беспорядок. Костюмы слишком... вызывающие. Их надо выкинуть.
— Это сцена. Это не эротика. Это моя работа!
— Твоя работа — разрушать моего сына. А я — мать. Я защищаю!
— Выкинешь — и я тебе выкину твою сумку с балкона!
Ольга Петровна посмотрела на неё с презрением века.
— Попробуй. Ты не имеешь права!
— Имею. Это — мой дом. Моя одежда. Моя жизнь. И если вы не уважаете это — я сделаю так, чтобы вы не успели даже закрыть дверь с той стороны, как окажетесь в лифте с мешком ваших же трусов!
Мешки с костюмами полетели обратно в шкаф. Швабра — в угол. И вся атмосфера в квартире была теперь на уровне «кто кого первым выгонит».
Вечером Алексей пришёл домой, сел на стул, посмотрел на одну, потом на другую.
— У кого-то из вас сегодня будет нервный срыв. И я поставил сто рублей на себя.
— Ты не виноват, Лёша, — сказала Мария, обнимая его. — Но твоя мама — это как разбитая люстра. И жалко, и страшно, и убрать никто не хочет.
— Спасибо, конечно, — хмыкнул он. — Я — счастливый муж между двумя глыбами гнева.
Ольга Петровна вышла из комнаты, держа в руках чай.
— Завтра я иду в церковь. Поставлю свечку. За упокой. Моей надежды на внуков.
И исчезла за дверью.
Мария уставилась на Алексея.
— Я сожгу её тапки.
— Подожди хотя бы до утра. Вдруг она их сама выкинет. С надеждой.
— Я подала документы, — сказала Мария, снимая куртку. Голос — ледяной, как взгляд училки по математике в девятом классе. — Пусть теперь попробует сказать, что я ничего не делаю для семьи.
Алексей оторвался от монитора, прищурился.
— Какие документы?
— На ипотеку.
Он встал, как будто под ним подушка безопасности сработала.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно. Я нашла помещение под расширение студии. Нам с тобой там будет квартира сверху. Просторная. С отдельным входом. Без гостей. Без вторжений.
В комнату вошла Ольга Петровна, будто услышала слово ипотека через бетонную стену и три слоя обид.
— Простите, что за ипотека? Вы вдвоем это решили?
Мария медленно повернулась к ней.
— Я решила. Алексей узнаёт в процессе. Как и я узнаю, что его мама считает меня проституткой, но только когда она это вяжет крючком на салфетке.
Ольга Петровна прижала руки к груди.
— Я защищаю своего сына от того, чтобы он не оказался ни с чем! Ты его тянешь на дно! Как, прости Господи, твои растянутые лосины!
— Лосины — это униформа. Как ваша критика — ваша. Постоянная. Надоевшая. И, если честно, — вонючая, как селёдка в жару.
Алексей хлопнул ладонью по столу.
— Всё. Хватит. Вы обе. У меня ощущение, что я не женился, а подписался на реалити-шоу под названием Кому достанется квартира и психотерапевт.
Мария села на подоконник. Ноги болели после тренировки, но это было даже к месту — хоть один физический аргумент в этом душевном бедламе.
— Я не собираюсь жить дальше в одной квартире с человеком, который ежедневно пытается унизить мою профессию и моё существование. Всё. Либо я ухожу. Либо она.
Ольга Петровна приподняла подбородок.
— Ты не имеешь права ставить условия. Это квартира моего сына!
— А я — его жена.
— И что? Это временно. Все вы — временные. А мать — навсегда.
— Да, — Мария встала. — Как и мигрень.
Алексей прошёлся по комнате, посмотрел сначала на мать, потом на жену. Долго. Молча. Как будто прикидывал, кого проще пережить после развода — мать с моральным судом или жену с ипотекой и ключами от студии.
И внезапно сказал:
— Мама, ты переезжаешь.
Ольга Петровна побледнела.
— Что?
— Переезжаешь. Вон ту квартиру на Пролетарской. Там есть всё: диван, чайник и тишина. И стены, которые не слышат, как ты называешь мою жену кабаре-подделкой. С меня хватит.
— Алексей, — голос дрожал. — Ты правда меня выгоняешь?
— Нет, — он сел. — Я просто устанавливаю границы. Помнишь, ты всегда говорила: Уважение — это когда тебя не вытирают об пол? Так вот. Я — пол. Меня вытерли. Хватит.
Ольга Петровна медленно села на диван. Выглядела так, как будто у неё в голове взорвался сценарий. Как так? Она же мать! Она же всегда была права. А теперь — проиграла в доме, который считала своей крепостью.
— Значит, ты выбираешь её?
— Я выбираю себя, мама. Свою жизнь. Без ежедневных допросов, кто и с кем, и куда. Без намёков. Без кухонных баталий. Без этой... душной атмосферы подозрений.
— Я пожилая женщина!
— Ты — женщина, которая ставит ультиматумы. Всё. С завтрашнего дня ты живёшь отдельно. Я помогу собрать вещи.
Тишина была такая, что если бы не холодильник, можно было бы услышать, как у Ольги Петровны рушится система ценностей.
Она встала. Подошла к Марии.
— Я всё равно считаю, что ты его не стоишь.
Мария усмехнулась:
— Зато я стою ипотеки. А он — стоит того, чтобы его защищали. Даже от вас.
И вот это было ударом. Не физическим. Но по самолюбию — как будто на каблук наступили. С каблуком.
Через два дня Ольга Петровна уехала. В небольшой, но уютный «угол», который Алексей снял ей. На «время» — как он сказал. Хотя оба понимали, что это навсегда.
Мария сидела на полу посреди пустой гостиной. Без лишней мебели. Без ядовитых слов. С чашкой кофе в руках.
Алексей присел рядом.
— Ты довольна?
— Нет. Но я свободна. А это почти то же самое.
— Знаешь... я думал, мама — это навсегда. А потом понял, что навсегда — это то, что ты выбираешь. Каждый день. Даже когда сложно.
— Значит, мы с тобой?
— Мы. С ключами от новой квартиры. И без тараканов.
Мария рассмеялась. Устало. Но с облегчением.
— Представляешь, как будет круто, если твоя мама заведёт себе мужчину?
— Только если он будет глухой. И жить в другой области.
— Или хореограф.
Они оба рассмеялись. И впервые за долгое время — не нервно, не саркастично, а по-настоящему. Потому что знали: буря прошла. А за ней — будет солнце. Или хотя бы нормальный Wi-Fi.
Финал.