Найти в Дзене
Профессор Гуглов

О чем молчали наши деды после Победы...

У меня не было деда, который бы рассказывал о войне. Он не вернулся. Погиб. И я вырос среди тишины — не той, что отравляет, а той, в которой слишком многое не было сказано. Но вокруг были другие — деды моих друзей, соседей, прохожие в старых пальто с медалями. И все они… молчали. Кто-то садился в кресло, когда включали военные фильмы, и просто смотрел в пол и у него катились слезы. Кто-то отвечал коротко: «Не время об этом. Да и что вспоминать?» И только спустя годы мы начали понимать: всё, что не рассказывали — это не от забвения, а от боли. Не каждый может рассказать, как закапывал друга руками. Как от страха мочился в окопе, а потом шёл в бой с перекошенным лицом. Как прижимал раненого к себе не от жалости, а чтобы тот не кричал и не выдал всех. Всё это не укладывалось в слово «подвиг». Это был страх, грязь, тупая усталость и звериная выносливость. И многие понимали: если начнут говорить — то не смогут остановиться. Или не смогут жить дальше. Поэтому — молчали. Тогда не было слов в
Оглавление

У меня не было деда, который бы рассказывал о войне. Он не вернулся. Погиб.

И я вырос среди тишины — не той, что отравляет, а той, в которой слишком многое не было сказано.

Но вокруг были другие — деды моих друзей, соседей, прохожие в старых пальто с медалями. И все они… молчали.

Кто-то садился в кресло, когда включали военные фильмы, и просто смотрел в пол и у него катились слезы.

Кто-то отвечал коротко: «Не время об этом. Да и что вспоминать?»

И только спустя годы мы начали понимать: всё, что не рассказывали — это не от забвения, а от боли.

Деды после Победы. Из личного архива.
Деды после Победы. Из личного архива.

Они не хотели быть «сильными»

Не каждый может рассказать, как закапывал друга руками.

Как от страха мочился в окопе, а потом шёл в бой с перекошенным лицом.

Как прижимал раненого к себе не от жалости, а чтобы тот не кричал и не выдал всех.

Всё это не укладывалось в слово «подвиг».

Это был страх, грязь, тупая усталость и звериная выносливость.

И многие понимали: если начнут говорить — то не смогут остановиться. Или не смогут жить дальше.

Поэтому — молчали.

У них не было языка, чтобы это объяснить

Тогда не было слов вроде «посттравматическое расстройство», «эмоциональное выгорание» или «вина выжившего».

Была просто жизнь после — голодная, тяжёлая, в коммуналке или бараке. И была война — вшитая в кости.

Если дед не рассказывал, что пережил, это не значит, что ничего не было.

Это значит, что он продолжал жить с этим — без слов, без терапии, без отдушины.

Память — это не всегда слова

Я знаю, что многие из тех, кто молчал, каждую ночь просыпались от запаха дыма или топота ботинок.

Знали, по какому звуку падает снаряд.

Сжимали зубы, когда кто-то хлопал дверью.

Не выносили звук рвущейся бумаги, потому что он напоминал звук снаряда.

Они не рассказывали — но всё это рассказывало само за них.

И что нам с этим делать?

Наверное, просто не пытаться докричаться до молчания.

Оно — часть той войны. Как фронтовая шинель или похоронка.

И если дед молчал — это не значит, что он не помнил. Это значит, что он оберегал тебя от того, что знал сам.

Сегодня 9 мая.

И может быть, самый точный способ вспомнить — это не кричать лозунги, а просто не забыть, что за этим днём стоит.

Даже если никто не рассказал.

У кого еще есть живые участники тех событий? Напишите, что они чувствуют, о чем говорят?

Наши публикации: